Грибной эффект 104
* * *
Рассвет над Керченским проливом выдался гнилым, желтоватым, словно старое гнойное пятно на изодранной простыне неба. Море, обычно синее и прозрачное в этих местах, теперь отливало неестественными радужными разводами — там, где затонули три топливные баржи с горючим для бронетехники, по поверхности воды расползались маслянистые нефтяные пятна. Они переливались всеми цветами химического ада: ядовито-оранжевым, сиреневым, зеленовато-чёрным, образуя причудливые узоры, напоминающие картины безумного художника. Ветер нёс на берег сладковато-горький запах химии, смешанный с вонью гниющей рыбы — первые морские обитатели уже начали всплывать брюхом вверх, отравленные вытекающим из затонувших судов топливом.
Первые десантные паромы, измождённые перегрузом и долгим переходом, уже выбросились на песок. Их ржавые рампы с душераздирающим скрипом опустились, выпуская на берег бесконечный людской поток. Солдаты шли по колено в ледяной мартовской воде, спотыкаясь о скользкие камни и трупы тех, кто не доплыл — несколько десятков тел уже качались на волнах, их раздутые животы блестели на утреннем солнце, как переспелые тыквы, а пустые глазницы смотрели в небо с немым укором. Некоторые трупы были облеплены чайками, которые с криками выклёвывали им глаза, словно само провидение не желало чтобы жалкие люди смотрели на небо.
— Поторапливайтесь, сволочи! — орал усатый десятник с лицом, покрытым оспинами, размахивая нагайкой с вплетёнными в неё металлическими шипами. — Кто последним сойдёт — того сам забью до смерти! Или хотите присоединиться к этим тряпкам? — он показал нагайкой на плавающие трупы, один из которых только что перевернулся волной, обнажив обглоданную рыбой спину.
С берега доносились отрывистые крики, матерная ругань, звон металла о камень. Две сотни пленных, захваченных в прибрежных деревнях, под присмотром надсмотрщиков с автоматами таскали с кораблей ящики с боеприпасами и провизией. Один старик с седыми, всклокоченными волосами и лицом, изрезанным морщинами, не удержал тяжёлый ящик с патронами — он выскользнул из его дрожащих рук и рухнул в воду, рассыпав драгоценные боеприпасы по каменистому дну. Надсмотрщик, высокий детина в промасленной кожанке, недолго думая, снял с плеча автомат и ударил прикладом старику в затылок практически сминая череп на половину. Тело упало рядом с рассыпанными патронами, окрашивая воду в розовый цвет, который тут же начал смешиваться с радужными разводами нефти, создавая жутковатый живописный эффект.
* * *
Маркграф сидел на ржавой бочке из-под горючего, расставив ноги в сапогах, сшитых из человеческой кожи — этот трофей он привёз ещё с северных походов. Его чёрный кожаный плащ с меховым воротником из волчьих шкур лежал тяжёлыми складками на влажном песке, впитывая солёную влагу. Вокруг столпились командиры — десятник за десятником, каждый со своим отчётом и своими проблемами, уставшие, и злые, но недостаточно чтобы перечить своему жестокому вождю. Они стояли, сгорбившись, переминаясь с ноги на ногу, боясь первыми нарушить тягостное молчание.
— Третья ударная — недосчитались двух сотен, — наконец заговорил щуплый капитан с лицом, изуродованным оспой и длинным шрамом через лысину. — Утонули, когда "Штормовой" перевернулся на волне. С ними было пять ящиков гранат и… — он глотнул, — три ящика с теми самыми патронами, что с синей маркировкой.
Маркграф медленно повернул к нему голову. Его маленькие, глубоко посаженные глаза, блестели, как мокрые речные камешки, в них не было ни капли сочувствия или понимания — только холодный расчёт и едва сдерживаемая ярость.
— Найди виновных, — прошипел он, и его голос напоминал звук точильного камня по стали. — Каждого — на кол перед строем. Я не потерплю потерь на ровном месте.
Справа подошёл начальник артиллерии, толстый детина с обожжённой половиной лица — правая сторона напоминала расплавленный воск, с натянутой блестящей кожей и вывернутым наружу веком.
— Вашество, из пятидесяти гаубиц до берега добрались только восемнадцать, — его голос звучал хрипло, будто сквозь марлю. — Остальные — на дне вместе с расчётами. Плюс две бочки с "Особым зарядом" дали течь… мы еле успели их откачать…
Маркграф резко встал, сбросив плащ на песок. Все вокруг замерли, будто превратились в каменные изваяния, даже чайки на мгновение замолчали.
— Если хоть капля этого яда попадёт в воду, — прошипел он, медленно приближаясь к начальнику артиллерии, — я лично привяжу тебя к одной из этих бочек и брошу в самое густое пятно. С руками, связанными за спиной, и с пробитыми коленями, чтобы ты не смог уплыть. Понял меня, урод?
Начальник артиллерии побледнел так, что его ожоги стали выделяться ещё сильнее, но кивнул, сглотнув ком в горле:
— Уже откачали, ваше величество. Переливаем в другие ёмкости и ставим дополнительную охрану. Ни одна капля не прольётся.
С моря донёсся громкий треск ломающегося металла — ещё один перегруженный паром, на котором везли два БТРа и десяток солдат, не выдержал напора волн и начал тонуть. Техника ушла под воду почти мгновенно, утянув за собой людей — только пузыри на поверхности да расширяющееся пятно солярки свидетельствовали о месте катастрофы.
* * *
На берегу тем временем разворачивался настоящий ад дезорганизованной высадки. Более пяти тысяч человек — пехота, артиллеристы, инженеры, обозники — толклись на узкой полосе пляжа, смешиваясь в одну бесформенную массу. Кто-то чистил от песка заклинившее оружие, кто-то пытался развести жалкие костры, чтобы хоть как-то подсушить промокшую насквозь одежду. В воздухе стоял густой мат, перемежаемый отчаянными криками командиров, пытавшихся навести хоть какое-то подобие порядка в этом хаосе.
— Эй, ты, сопляк! — заорал сержант с носом, перебитым в нескольких местах, на молодого солдата, который дрожащими руками пытался выжать воду из порванных сапог. — Чё разлёгся, как баба на печи? Тащи ящики к грузовикам, пока я тебе ноги не переломал!
Солдат, тощий паренёк лет восемнадцати с запавшими глазами и трясущимися руками, испуганно поднялся, пошатываясь от слабости:
— Да я… я замерз совсем, товарищ сержант… не чувствую уже пальцев…
Сержант, здоровый детина с торчащими из носа осколками кости, рассмеялся — звук напоминал лай больной собаки:
— Товарищ? — Он плюнул парню прямо в лицо густой желтоватой слюной. — Тут нет никаких товарищей, щенок. Двигай свою задницу, пока я не решил проверить, плаваешь ли ты лучше, чем ходишь!
В стороне, у скалистого выступа, группа солдат окружила что-то на песке, переговариваясь возбуждёнными голосами. Подойдя ближе, можно было увидеть — они нашли выброшенного на берег дельфина, молодого самца около двух метров длиной. Животное ещё дышало, его бока ходили ходуном, а тёмные глаза смотрели на людей с немым страхом. Один из солдат, видимо, бывший деревенский парень, осторожно потрогал его скользкую кожу, словно боясь причинить больше боли.
— Брось, дурак, — сказал другой, коренастый мужчина с татуировкой на шее. — Всё равно сдохнет. Давайте лучше… — он достал из-за голенища длинный нож и одним движением вспорол дельфину живот. Толпа загудела, кто-то засмеялся нервным смехом, кто-то ахнул. Внутренности вывалились на песок, ещё тёплые, дымящиеся на холодном утреннем воздухе, распространяя резкий запах крови и полупереваренной рыбы.
— Мясо-то какое, смотрите… — протянул кто-то сзади, облизывая потрескавшиеся губы. — Жирное, наверное…
— Дурак, оно же отравленное, — буркнул третий, показывая на радужные разводы в воде неподалёку. — Всё тут отравленное — и вода, и рыба, и мы скоро будем такими же, если не уберёмся с этого проклятого берега.
Но это не остановило голодных солдат, не видевших нормальной еды уже несколько дней. Уже через минуту вокруг мёртвого дельфина собралась очередь — каждый хотел отрезать кусок мяса, пусть даже смертельного, лишь бы заглушить ноющую пустоту в животе. Некоторые ели прямо сырым, торопливо жуя и глотая, боясь, что у них отнимут даже эту сомнительную пищу.
* * *
Маркграф тем временем перебрался на небольшой холм, откуда открывался вид на всё побережье. Его адъютант, тощий юноша с трясущимися руками, развернул перед ним походную карту, прижав её углы камнями, чтобы ветер не унёс драгоценную бумагу.
— По нашим данным, — сказал он, запинаясь и постоянно облизывая пересохшие губы, — в тридцати километрах отсюда расположен первый опорный пункт самозванца. Гарнизон — не больше пятисот штыков, возможно, меньше. Разведка докладывает…
Маркграф молча смотрел на море, где тонул очередной корабль — на этот раз гружёный бензином для бронетехники. Внезапный взрыв разорвал утреннюю тишину, высокий столб огня взметнулся в небо, осветив на мгновение всё побережье жёлто-оранжевым светом. В этом адском свете тысячи лиц — измождённых, испуганных, озлобленных — выглядели как маски из какого-то кошмарного театра, гримасы боли, страха и отчаяния, застывшие на миг перед тем, как снова погрузиться в полумрак.
— Пусть передовой отряд выступает через час, — наконец сказал Маркграф, не отрывая глаз от горящего на воде пятна. — Без остановок, без пощады к отстающим. Кто не сможет идти — того оставляем умирать на дороге. Кто ослушается приказа — того убиваем на месте в назидание остальным. — Он медленно повернулся к адъютанту, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, который заставлял людей подчиняться даже против своей воли. — И приготовь мою чёрную броню.
Адъютант кивнул и побежал исполнять приказ, спотыкаясь на неровностях почвы. Маркграф остался один на холме, глядя, как его армия — тысяч оборванных, голодных, злых людей — выползает на берег, как какая-то гигантская многоножка, приходящая из морских глубин. Солдаты, техника, раненые, пленные — всё смешалось в единую кровавую кашу на этом проклятом берегу.
* * *
К полудню колонны маркграфа растянулись по прибрежной дороге, как гигантская многоножка, ползущая к добыче. Солнце, поднявшееся высоко, выжигало остатки утреннего тумана, обнажая выжженную степь с редкими чахлыми деревцами. Войска шли бодро, несмотря на усталость после высадки — перспектива легкой добычи в городе придавала сил даже самым изможденным бойцам.
Передовые отряды уже заняли несколько хуторов вдоль дороги. Пустых. Совершенно пустых. В печках ещё тлели угли, на столах местами стояла тёплая еда, но ни единой живой души. Как будто люди просто испарились в воздухе. Один сержант доложил, что в последнем хуторе нашёл недопитую бутылку самогона — напиток ещё не успел выдохнуться.
— Вашество, это подозрительно, — адъютант маркграфа нервно облизывал потрескавшиеся губы, пока они поднимались на очередную высоту. — Как будто их предупредили о нашем приходе, но… не стали обороняться.
Маркграф, сидя верхом на вороном жеребце, молча кивнул. Его чёрная броня, надетая ещё на берегу, блестела на солнце, отражая лучи как зеркало. Он видел то же самое — слишком лёгкое продвижение, отсутствие сопротивления, покинутые дома с нетронутыми запасами. Всё это пахло ловушкой. Но…
Впереди, всего в нескольких километрах, уже виднелись очертания Керчи. Порт. Склады. Тёплые казармы. Возможность перегруппироваться перед броском на Ростофф. Соблазн был слишком велик.
— Пусть разведотряд проверит восточные окраины, — наконец сказал маркграф. Голос его звучал хрипло после долгого молчания. — Остальные — продолжают движение. Кто первым войдёт в город — получит право на трое суток безнаказанного грабежа.
Этот приказ моментально разнёсся по колоннам. Солдаты, ещё недавно ковылявшие от усталости, теперь шли почти бегом. В глазах даже самых дисциплинированных горел тот самый хищный огонёк, который маркграф знал и любил — жажда добычи, обещанной безнаказанности, возможности наконец-то выпустить пар после месяцев лишений.
* * *
Первые выстрелы раздались, когда головная колонна была уже в трёх километрах от города. Короткие очереди, несколько одиночных хлопков — скорее перестрелка, чем полноценный бой. По рации донёсся голос командира разведотряда:
— Ополчение. Человек тридцать, не больше. Укрепились в старом элеваторе. Стреляют беспорядочно, как будто… — в эфире на секунду воцарилась тишина, — как будто просто хотят нас задержать, а не остановить.
Маркграф сжал поводья. Именно этого он и боялся — лёгкого, почти формального сопротивления. Как будто кто-то просто выполнял необходимый минимум, чтобы можно было сказать "мы пытались". Он повернулся к начальнику артиллерии, который уже разворачивал лёгкие гаубицы на ближайшей высотке:
— Один залп по элеватору. Только один. Пусть знают, с кем имеют дело.
Через пять минут грохот орудий разорвал воздух. Старое здание элеватора вспыхнуло, как спичечный коробок. Чёрный дым поднялся высоко в небо, видимый за десятки километров. Перестрелка прекратилась моментально.
— Ваше величество, они… они просто разбежались, — доложил по рации командир разведотряда. В его голосе слышалось недоумение. — Бросали оружие, убегали в сторону города. Не пытались даже прикрыть отход.
— Вперёд, — прошептал он. Потом, обернувшись к войскам, крикнул во весь голос: — ВПЕРЁД! КЕРЧЬ НАША!
Тысячи глоток подхватили этот клич. Колонны двинулись к городу, уже предвкушая добычу. Только самые опытные ветераны шли молча, нервно поглядывая по сторонам. Они-то знали — когда всё идёт слишком легко, значит, где-то рядом затаилась беда. Но кто станет слушать старых солдат, когда впереди маячит богатый город, полный вина, женщин и золота?
* * *
Первые подразделения вошли в городские кварталы как раз к закату. Улицы встретили их… тишиной. Не абсолютной — где-то вдалеке лаяли собаки, хлопали ставни на ветру. Но ни души. Ни одного горожанина. Лишь редкие следы поспешного бегства — разбросанные вещи, опрокинутые телеги, незапертые двери.
Маркграф приказал занять порт в первую очередь. Когда передовой отряд донёс, что и порт пуст, но все припасы на месте — даже топливо в цистернах, даже продукты на складах — он наконец понял. Это не ловушка. Это подарок. Кто-то намеренно оставил ему город. Но зачем?
— Вашество, — адъютант осторожно подошёл сзади, — разведка докладывает. На всех выходах из города… мины. Они замаскированы, но их много. Очень много.
Маркграф медленно улыбнулся. Вот оно. Не подарок. Ловушка. Но какая? Заманить его в город, чтобы потом взорвать? Нет, слишком сложно. Окружить? Но где тогда войска противника?
— Пусть сапёры начинают разминирование, — наконец сказал он.
Его слова потонули в внезапном рёве. Сначала это был единый крик, слившийся из сотен глоток, потом он рассыпался на отдельные голоса — вопли ужаса, мольбы о помощи, бессвязные ругательства. Рация захлёбывалась от одновременных сообщений:
— …зелёное облако!.."
— …боже, оно движется!.."
— …кожа горит!.."
Маркграф выскочил из палатки. То, что он увидел на горизонте, заставило его стальное сердце на миг сжаться. Керчь, её портовые краны и заводские трубы, ещё минуту назад чётко вырисовывавшиеся на фоне неба, теперь тонули в ядовито-зелёном мареве. Облако, густое, как кисель, медленно расползалось по улицам, поднимаясь выше крыш. Оно переливалось неестественными оттенками — от грязно-салатового до почти чёрного, местами вспыхивая фосфоресцирующими пятнами.
— Химическая атака! — прошипел стоявший рядом начальник артиллерии, его обожжённое лицо побелело. — Но откуда? Мы же…
— Это не просто газ, — перебил маркграф. Его глаза, привыкшие к любым ужасам войны, неотрывно следили, как зелёная пелена поглощала квартал за кварталом. — Смотрите! Оно движется против ветра!
Действительно, несмотря на слабый бриз с моря, облако не просто расползалось — оно целенаправленно заполняло улицы, проникало в окна, словно живое существо, выслеживающее добычу. А по рации продолжали доноситься крики:
— …не помогает противогаз!.."
— …оно проедает резину!.."
— …Господи, оно у меня внутри!.."
Последний крик обернулся нечеловеческим рёвом, затем раздался всплеск — видимо, кто-то предпочёл прыгнуть в воду.
Маркграф очнулся первым. Его голос, привыкший перекрывать грохот сражений, прогремел над штабом:
— Тревога! Все подразделения немедленно отступают на северо-восток! Артиллерия — прикрывать отход! — он схватил за плечо ближайшего офицера. — Высылайте мотоциклистов — пусть предупредят те батальоны, что ещё не вошли в город!
Но едва гонцы рванули исполнять приказ, как небо прорезал знакомый свист. Маркграф успел подумать "миномёты", прежде чем первые снаряды начали рваться среди штабных палаток. Земля содрогнулась, столбы грязи и дыма взметнулись в воздух. Один из офицеров, только что бежавший с донесением, превратился в кровавое месиво прямо перед глазами маркграфа.
— Засада! — завопил кто-то. — Они знали, куда бить!
Новые разрывы потрясли землю. Это была уже не просто миномётная атака — где-то на флангах заговорила полевая артиллерия. Снаряды рвались с хирургической точностью, выкашивая именно те участки, где скапливались отступающие подразделения.
Маркграф, пригнувшись, побежал к резервным позициям. Его мозг лихорадочно работал: "Откуда у них такие точные данные? Кто выдал расположение штабов? Почему разведка не заметила артиллерийские позиции?"
Он увидел группу своих "Ночных Псов" — элитных головорезов — и направился к ним, но в этот момент рядом разорвался снаряд. Ударная волна швырнула его на землю. Уши заложило, в глазах поплыли тёмные пятна. Последнее, что он успел заметить — как зелёное облако, покончив с Керчью, теперь выползало за городские окраины, направляясь к позициям его армии.
Потом наступила темнота.
* * *
Тем временем на другом берегу пролива, Иоанн Первый стоял глядя в сторону Керчи. Даже на таком расстоянии видно было зеленоватое свечение на горизонте — будто над городом вспыхнуло северное сияние.
— Началось, — прошептал он, свита вокруг него зашепталась.
За его спиной Леонидия, смотрела в ту же сторону. Её лицо оставалось бесстрастным, только в уголках губ пряталось что-то, похожее на удовлетворение.
— Они даже не догадались проверить старые зерновые элеваторы, — сказала она ровным голосом. — А ведь именно там мы разместили основные колонии.
Иоанн повернулся к ней. Его голубые глаза светились в полумраке зала.
— Маркграф ещё жив. Он вырвется из ловушки. Такие, как он, не сдаются легко.
Леонидия лишь пожала плечами:
— Пусть бежит. Всё равно его люди уже заражены.
За окном зелёное свечение на горизонте стало чуть ярче. Где-то там, в ядовитом тумане, умирала целая армия.
* * *
Утро после битвы выдалось странно тихим. Леонидия шагала по окраинам Керчи, её кожаные сапоги хлюпали в зелёной жиже, оставшейся после отступления ядовитого облака. Город напоминал гигантский муравейник, разворошенный сапогом жестокого ребёнка — всюду копошились солдаты Иоанна в своих чёрных мундирах с голубыми нашивками, переворачивая тела, вытаскивая раненых из-под завалов, сгоняя в кучу пленных.
"По милосердному приказу Его Величества" — эти слова повторялись как мантра. Леонидия сжала губы. Она-то знала истинную причину этой "милости". Каждый выживший — потенциальный носитель. Каждая раненая душа — будущий солдат Грибного Государя.
Её охрана из шести хомо фунги расчищала путь, отталкивая обычных солдат. Те расступались молча, с непроизвольным страхом в глазах. Даже среди обращённых Леонидия была чужой — уже в чем-то слишком человечной, слишком эмоциональной, слишком… непредсказуемой.
Город внутри крепостных стен предстал перед ней как огромный могильник. Трупы лежали в самых причудливых позах — некоторые сжимали горло, другие скрючились в позе эмбриона, третьи будто застыли на бегу. Но больше всего поражало количество выживших. Они сидели, прислонившись к стенам, лежали на мостовой, беззвучно шевелили губами. Их глаза, налитые кровью, слезились, но в них читалось нечеловеческое страдание. Газ не убивал сразу — он разъедал лёгкие, прожигал кожу, сводил мышцы судорогой, оставляя жертву в полупарализованном состоянии.
— Сестра… — хриплый голос заставил её обернуться.
Под развалинами киоска шевелился молоденький парень. Его лицо было покрыто волдырями, форма обгорела на спине. Он протягивал к ней руку, на которой уже проступали первые синеватые прожилки — верный знак заражения.
Леонидия остановилась, рассматривая его с холодным любопытством. Парень не мог быть старше двадцати. Где-то далеко, в глубине её существа, шевельнулось что-то тёплое, человеческое — но она быстро задавила это чувство.
— Помогите… — прошептал он, и из его рта вырвался пузырь кровавой пены.
Она сделала шаг вперёд, но один из её охранников опередил её:
— Не стоит, госпожа. Он уже заражён.
Леонидия кивнула и прошла мимо, но его взгляд — полный боли и немого вопроса — преследовал её ещё долго.
Поворот за угол — и она застыла как вкопанная. На фоне обгоревшей стены сидел подросток. Лет шестнадцати, не больше. Его доспех — дешёвая подделка под рыцарские латы — был ему явно велик, болтался на худом теле. Грудь поднималась прерывисто, с хрипом. Изо рта стекала струйка крови, окрашивая подбородок и шею в багровый цвет.
Леонидию будто ударили током. Перед ней сидел… нет, это не мог быть он. Но черты лица, разрез глаз, даже эта торчащая вихром прядь волос — всё было точь-в-точь как у её младшего брата.
— Миша… — имя сорвалось с её губ само собой.
Подросток поднял на неё мутный взгляд. Его губы шевельнулись, но вместо слов из горла вырвался лишь кровавый пузырь. Он попытался подняться, но руки подкосились, и он осел обратно на окровавленные камни.
Леонидию затрясло. В ушах зазвенело, мир сузился до этой худенькой фигурки в нелепых доспехах. Она не замечала, как её охрана переглядывается, не слышала криков раненых вокруг. Всё её существо сосредоточилось на этом умирающем мальчике.
Он снова попытался что-то сказать, но вместо слов у него получился лишь жуткий булькающий звук. Из носа пошла кровь. Его пальцы судорожно сжали край доспеха, оставляя кровавые полосы на потёртом металле.
Леонидия стояла как парализованная, наблюдая, как жизнь покидает это знакомое до боли лицо. В голове проносились обрывки воспоминаний: Миша на рыбалке, Миша, дарящий ей самодельный кулон, Миша, уходящий в свой последний бой…
Глаза подростка вдруг встретились с её взглядом. На миг в них вспыхнуло осознание — страх, боль, вопрос. Потом — пустота. Голова бессильно упала на грудь. Он умер.
Леонидию вдруг вырвало. Она согнулась пополам, ощущая, как желудочный сок обжигает горло. Её ноги подкосились, но фрейлины вовремя подхватили её под руки.
— Госпожа! Вам плохо? — их голоса звучали как из-под воды.
Она отчаянно замотала головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Когда снова посмотрела на тело, сердце сжалось ещё сильнее — черты лица мальчика изменились, стали чужими. Это был не Миша. Конечно, не Миша. Её брат давно умер. Это просто ещё один глупый пацан, завербованный в армию маркграфа.
Но почему тогда слёзы продолжают течь по её щекам?
Она резко выпрямилась, смахнула влагу с лица и обвела взглядом окружение. Вдали, у входа в порт, стоял Иоанн в окружении своих командиров. Даже на таком расстоянии она почувствовала его взгляд — тяжёлый, изучающий. Он что-то говорил приближённым, но его глаза были прикованы к ней.
Леонидия глубоко вдохнула, собирая остатки самообладания. Она резко развернулась к своей свите:
— Осмотреть весь сектор. Выживших — в карантинную зону. Мёртвых — в общие могилы. Быстро!
Охрана бросилась выполнять приказ, но она знала — вечером кто-то обязательно доложит Иоанну о её "слабости".
Последний раз взглянув на тело мальчика (нет, не Миши, точно не Миши), она твёрдым шагом направилась к центру города. Надо было проверить, как идёт зачистка порта. Работа помогала не думать. А думать сейчас было смертельно опасно.
Но образ этого подростка — с его торчащей прядью и слишком большими доспехами — преследовал её, как призрак. Как напоминание о том, что даже в сердце, отданном новому долгу, могут оставаться человеческие трещины.