Грибной эффект 103
* * *
Тронный зал Ростоффского дворца, еще вчера затянутый едким дымом и пропахший смертью, сегодня предстал в странном промежуточном состоянии между войной и миром. Широкие стрельчатые окна, затянутые грубым шелком вместо разбитых витражей, пропускали холодный утренний свет, который ложился на каменные плиты неровными пятнами, будто стыдясь освещать то, что здесь происходило. На стенах еще четко виднелись черные подпалины от огнеметов, а в щелях между плитами сохранились темные следы, которые никто из местных не решался назвать кровью вслух. Воздух был тяжелым, пропитанным смесью ладана и гари — будто кто-то пытался перебить запах смерти благовониями, но у него плохо получалось.
Иоанн Первый, провозглашенный неделю назад королем Судрусланда и наместником Великого Грибного Государя на юге, восседал на троне, который десяток служек всю прошлую ночь скребли щетками, пытаясь вернуть дереву хоть подобие презентабельного вида. Древний трон, вырезанный из черного дерева с причудливыми прожилками. Некоторые утверждали, что этот трон старше самого города, что его привезли из земель, где теперь простирались только радиоактивные пустоши.
Перед ним, за плотным кордоном рослых гвардейцев-хомо фунги в черных латах, стояли те, кому предстояло стать веерными слугами нового правящего класса — или исчезнуть. Богатые горожане в вычищенных до блеска кафтанах, старшины гильдий с золотыми цепями на потных шеях, мелкопоместные дворяне, чьи родовые гербы теперь значили не больше, чем выцветшие вывески на брошенных лавках. Они стояли безмолвно, опустив глаза, некоторые — слегка дрожа, будто понимали, что каждое произнесенное здесь имя может стать как наградой, так и приговором.
— Графом Ростоффским и наместником северных земель назначается…
Голос Иоанна, низкий и размеренный, разрезал тягучую тишину зала, как нож разрезает кожу. Он не повышал тона — в этом не было необходимости. Каждое его слово падало в толпу, как камень в болото, вызывая едва заметную рябь в виде сдержанных вздохов, нервных движений пальцев, случайно встретившихся взглядов.
— …полковник Вильгельм фон Штауфен.
Из первых рядов плавно вышел высокий мужчина в черном мундире с серебряными эполетами. Его лицо, бледное и гладкое, как полированный мрамор, не выражало ни радости, ни гордости — только холодную готовность служить. Он преклонил колено, коснулся двумя пальцами виска в странном, почти инопланетном жесте верности, затем поднялся и отошел в сторону, где уже выстраивалась новая знать Судрусланда. Его голубые глаза, неестественно яркие, как у всех хомо фунги, на мгновение встретились с взглядом Иоанна — и в этом молчаливом контакте было больше понимания, чем во всех громких клятвах.
— Баронессой Восточного Края и хранительницей Волго-Донского канала назначается…
Иоанн медленно перебирал пергаменты, свернутые в тугие свитки, каждый из которых был перевязан черной лентой с вышитым золотом символом. Каждый документ означал новый титул, перераспределение власти, перекройку карты страны, переписывание истории. Те, чьи имена звучали сегодня, завтра будут вершить судьбы тысяч людей — и все они были хомо фунги, прошедшие через мицелиальные ритуалы, чьи души и тела теперь принадлежали Грибной Державе безраздельно.
А те, кто стоял в толпе и молча наблюдал — купцы, ремесленники, уцелевшие дворяне — были всего лишь статистами в этом спектакле. Они понимали, что их время закончилось, что отныне они существуют лишь по милости новых хозяев. Некоторые, самые проницательные, уже начинали осознавать, что было бы неплохо максимально подстроится под новую власть.
В стороне от трона, в нише между колоннами, где когда-то стояли статуи древних королей (теперь грубо сброшенные с постаментов), стояла Леонидия.
Рядом, прижавшись к ней, как испуганный зверек к единственному укрытию, стояла Алиса — та самая девица, последняя отпрыск рода Карла, которую Леонидия спасла от расправы в день падения Ростоффа. Девушка не плакала, но ее пальцы вцепились в край плаща Леонидии с такой силой, что костяшки побелели. Ее глаза, широко раскрытые, были устремлены на трон — и в них горел не страх, а чистая, неразбавленная ненависть.
Леонидия не смотрела на раздачу титулов. Ее взгляд скользил по стенам, по следам копоти, по трещинам в камне, по пустым нишам, где когда-то стояли символы старой власти.
*"Как быстро все меняется"*, — думала она, ловя в воздухе все тот же едкий привкус гари, который не могли перебить никакие благовония.
Еще неделю назад здесь сидел Карл, окруженный своими преданными рыцарями. Еще вчера этот зал оглашали крики умирающих и треск автоматических винтовок. А сегодня — тишина.
Но Леонидия знала — это лишь видимость.
Иоанну предстоял еще один поход. На Запад. В Крым, где мятежные князья, засевшие в своих горных крепостях, отказывались признавать власть Грибного Государя. На юге. Где в глухих лесах, среди гор и руин, скрывались последние отряды роялистов, все еще верящие, что можно что-то изменить.
Леонидия вздохнула, ощущая, как холодный металл корсета сдавливает ее ребра.
*Они не понимают…*
Никто из этих людей — ни богатые купцы, дрожащие за свои состояния, ни мелкие дворяне, цепляющиеся за жалкие остатки былого величия — не осознавал, что их мир уже мертв. Что они всего лишь пешки в игре, которая началась задолго до их рождения и закончится лишь тогда, когда последний очаг сопротивления будет затоптан в грязь.
— Маркизом Причерноморья и верховным судьей южных провинций назначается…
Иоанн продолжал свою монотонную декламацию, но Леонидия уловила в его голосе легкую хрипоту — признак усталости. Он тоже понимал, что эта церемония — всего лишь передышка. Что завтра — снова поход. Снова кровь. Снова смерть.
Она посмотрела на Алису.
Девушка не отводила взгляда от трона, и в ее глазах, таких молодых и таких старых одновременно, не было ни капли страха.
Только **ненависть**.
Чистая. Абсолютная.
Леонидия сжала ее плечо, чувствуя под пальцами кость — такую хрупкую, такую беззащитную.
*"Ты еще успеешь узнать, как это — терять все"*, — подумала она, глядя, как дрожит челюсть девушки.
Но вслух не сказала ничего.
Тем временем последний из назначенных — молодой офицер с такими же неестественно голубыми глазами, которые светились в полумраке зала, как у ночного хищника — склонился перед троном.
— Служу Великому Грибному Государю и королю!
Его голос прозвучал слишком громко в этой гнетущей тишине. Все четко понимали кому они обязаны своим будущим.
Иоанн кивнул, и его пальцы на мгновение сжали подлокотники трона.
Церемония была окончена.
Но война — нет.
* * *
За высокими окнами дворца, за полуразрушенными стенами Ростоффа, уже собирались новые тучи.
Где-то на там, в крымских горах, мятежники ковали оружие из последних запасов стали.
Где-то на там, в глухих лесах зараженной зоны, прятались последние сторонники Карла, питаясь тщетной надеждой.
А здесь, в этом зале, среди золота и копоти, среди страха и ненависти, среди покорности и ярости, рождалась новая эпоха.
И она не обещала быть милосердной.
* * *
День выдался серым и тяжёлым, словно небо намертво придавило город к земле. Воздух был насыщен запахом гари и сырости — смесь, ставшая привычной за последние годы. Ветер гулял между облупленных стен, шевелил обрывки старых афиш, на которых когда-то красовались улыбающиеся лица новых правителей. Теперь же эти плакаты походили на бледные маски, изъеденные временем и пулями. Где-то вдали, за зубчатыми стенами крепости, рокотали двигатели — то ли грузовики, то ли бронетехника, — но здесь, у полевой кухни, стояла гнетущая тишина, нарушаемая лишь редким покашливанием да глухим шлёпаньем черпака по дну котла.
Очередь измождённых людей тянулась от ворот до самого края площади, где когда-то возвышался памятник Освободителю. Теперь от него остался лишь постамент, испещрённый следами пуль и осколков. На его облупившейся поверхности сидели вóроны — чёрные, неподвижные, словно вырезанные из ночи. Двое мужчин в грубо перешитых джинсовых коттах топтались в середине очереди, изредка перебрасываясь короткими фразами. Первый — коренастый, с лицом, изборождённым морщинами и старым шрамом, тянувшимся от виска до подбородка, — звали его Генка. Второй — тощий, с впалыми щеками и вечно прищуренными глазами, будто вглядывался в даль сквозь дым пожарищ, — Славка. Они молчали, но по тому, как нервно дёргались их пальцы, как взгляды скользили по новеньким автоматам охраны, было ясно: мысли у обоих крутились вокруг одного и того же.
— Опять без мяса, — хрипло пробормотал Славка, ковыряя ржавым гвоздём в трещине постамента. — В прошлый раз хоть привкус мясного был.
Генка лишь хмыкнул, доставая из-за пазухи смятую самокрутку.
— Не в этом дело.
— А в чём тогда?
— В том, что кормят. Вообще кормят.
Славка нахмурился, но Генка не стал развивать тему. Вместо этого он кивнул в сторону солдат — рослых, светловолосых, с неестественно голубыми глазами, будто выцветшими от постоянного холода. Их автоматы блестели даже в этом тусклом свете, слишком новые, слишком ухоженные для этого места.
— Помнишь, как было при старом коменданте? — Генка прикурил от тлеющего уголька, затянулся, выпустил дым колечком. — Уж точно не кормили. Просто приходили и брали. А теперь — милости просим, на, получай паёк. Подозрительно это.
Славка почувствовал, как по спине пробежал холодок.
— То есть…
— То есть готовят что-то. Что-то большое.
Впереди кто-то закашлял, очередь дёрнулась, продвинулась на шаг. Из-за котлов повар, краснолицый детина в засаленном фартуке, черпаком шлёпнул в кульки мутную жижу с редкими крупинками ячменя и кусочками чего-то, что, возможно, когда-то было картошкой. Пахло луком, пережаренным маслом и чем-то ещё — металлическим, как кровь на ветру.
— Следующие! — рявкнул один из охранников, и двое друзей шагнули вперёд, протягивая свои кульки.
* * *
Похлёбку они ели уже за стенами крепости, сидя на развалинах старой автобусной остановки. От неё остался лишь ржавый каркас да облезлая табличка с едва читаемым «Волгаштадт-2». Генка медленно ковырял деревянной ложкой, выуживая редкие кусочки картошки, которые тут же исчезали во рту.
— Слушай, а ты веришь в это? — не выдержал Славка, отодвигая свой почти нетронутый кульк.
— Во что?
— Ну, в то, что там, на севере… будто бы…
— Будто бы есть ещё государство? Настоящее? — Генка усмехнулся, но в глазах не было веселья. — Может, и есть. Только нам-то какая разница?
Славка хотел возразить, но в этот момент по большáку, тянувшемуся на юг, загрохотали моторы. Они оба подняли головы.
Колонна.
Сначала шли грузовики — старые «Уралы», зелёные, с потрёпанными брезентовыми тентами, под которыми угадывались силуэты людей. За ними — бронетранспортёры, гусеницы которых оставляли на потрескавшемся асфальте глубокие рытвины. Потом — пехота: люди в касках, с автоматами.
— Это не наши, — прошептал Славка, чувствуя, как холодеют пальцы.
— Наших давно уже нет, — отозвался Генка, не отрывая глаз от колонны.
Между грузовиков шли и мирные — женщины, дети, старики. Их гнали, вперед, но без криков, без ударов. Они просто шли, опустив головы, и в их глазах не было ни страха, ни надежды. Только пустота, глубокая и бездонная.
— Куда их? — Славка почувствовал, как сжимается желудок, хотя похлёбка уже остыла.
— Кто их знает. Может, на стройки. Может, в шахты. — Генка швырнул кульк в сторону. — А может, просто чистить территорию.
— Но зачем?
Генка посмотрел на него, и в его глазах Славка увидел то, что боялся увидеть: понимание.
— Новый порядок, Славка. Ты же видишь — барон не просто так кормит. Он собирает людей. А когда соберёт…
Он не договорил. Вдалеке, за колонной, поднялось облако пыли. Ещё машины. Ещё люди.
И где-то там, на севере, о котором ходили слухи, тоже кто-то смотрел в небо и думал, кому достанется эта земля.
* * *
Ветер с Чёрного моря, пропитанный солью и гниющими водорослями, яростно трепал знамёна с гербом Крымского Маркграфства. Внизу, у стен Бахчисарая, кипела адская работа: два десятка кузниц пылали в ночи, их дым смешивался с криками и звоном металла.
Маркграф стоял на балконе ханского дворца, его шуба из шкур волкодавов колыхалась на ветру.
— Сколько собрали? — его голос напоминал скрип несмазанных доспехов.
Адъютант, щуплый уродец с перекошенным лицом, шаркнул сапогом:
— Восемь тысяч восемьсот душ, ваша светлость. Две тысячи — горные головорезы. Ждём ещё "Ночных Псов" с Карадага.
— Мало, — прошипел Маркграф. — На Ростофф с этим только трупы удобрять.
Внизу раздался душераздирающий крик. Надсмотрщик в кожаной маске только что размозжил череп беглецу.
— Двадцать третий сегодня, — отметил адъютант, дрожащими пальцами делая пометку в свитке.
Маркграф развернулся, его шуба взметнулась:
— Пусть привезут их семьи. Каждого десятого — на колья перед дворцом. Остальных — в тренировочные ямы.
* * *
В Севастопольском порту пахло смертью и смолой. Капитан Дубровин стоял на палубе "Кровавого Гребня", его лицо было каменным.
— Они не доплывут, — прошептал он помощнику. — Половина этих корыт затонет у Керчи.
Помощник усмехнулся, обнажив почерневшие зубы:
— Зато те, что доплывут… В трюмах "Ночного Молота" везут тех… из пещер Чатыр-Дага.
Дубровин вздрогнул. Из трюма донеслись странные щелкающие звуки.
— Они же должны были оставаться в пещерах! Кто приказал?!
Помощник только показал глазами на дворец Маркграфа. Палуба под ними дрогнула.
— Они голодные, — прошептал помощник. — Им нужна… свежая пища.
Дубровин медленно достал пистолет, посмотрел на него, потом на море.
— Господи, прости нас всех…