Федерация 195 бонусная
Ферма Ван де Мерве, Западная Сибирь.
Административная столица муниципальной юрисдикции.
Здание администрации "Ратуша".
Вооружённые ополченцы.
Омск.
* * *
Якоб, глава семейства ван дер Мерве, уже в обысном режиме проснулся раньше петухов. Всё ещё тёмное окно подёрнулось сизым туманом, словно кто-то выдохнул на стёкла ледяную дымку. Он потянулся к прикроватному светильнику, привычным движением чиркнул по переключателю, и тёплый свет заполнил спальню. Мария, его жена, ворохнулась под одеялом, но не проснулась. Её дыхание, ровное и глубокое, сливалось с тиканьем старых часов на комоде — тех самых, что пережили переезд из Африки. Из под одеяло виднелся ее живот, Мария была на седьмом месяце беременности.
Он спустился в кухню босиком, ощущая под ступнями прохладу полированных досок. Русский дом — просторный, крепкий, с широкими окнами — всё ещё казался ему чужеродным. Но за короткое время здесь поселился африканерский порядок: сстальной чайник на плите, глиняные кружки в ряд, плетёная корзина с яйцами от вчерашнего сбора, на кухне хлопотали его дочери. Якоб зажёг газовую плиту — синее пламя лизнуло дно чайника. В ЮАР такое было роскошью; здесь же газопровод тянулся даже к дальним хуторам. Русский порядок.
— Па… — Петрус, старший сын, стоял в дверях, бодрый и чисто выбритый, в наброшенной на плечи телогрейке. Его русский был уже почти без акцента, лишь гортанное «р» выдавало африканские корни. — Трактор сегодня чинить будем?
— После завтрака, — Якоб кивнул к столу. — Садись.
Один за другим спускались сыновья: Мариус, Лукас, потягивающийся как медведь после спячки, Ян. Пятеро мужчин за столом — типичное утро. Что характерно, женщины уже давно встали, и на столе дымилась жареная картошка с салом, и прочая снедь, которой была богата их земля.
* * *
Туман рассеялся к семи, обнажив степь, упирающуюся в тёмную полосу тайги. Якоб вышел на крыльцо, затягиваясь горьким табаком из своей трубки, качество было сногсшибательное, в буквальном, и переносном смысле, нынешнюю партию вырастили в месте под названием Astrakhan это было где-то в Европейской части, название язык сломаешь, но табак действительно был хорош. Дым смешивался с паром от дыхания. Здесь, в Южной Сибири, октябрь пахнул иначе, чем в Родезии: не пылью и акациями, а прелой листвой, дымком из соседских труб и чем-то металлическим, будто сама земля готовилась к зимней спячке.
— Отец, — Петрус подошёл, держа в руках чертёж дренажной системы. — Инженер из райцентра звонил вчера. Сказали что к весне проведут интернет.
Якоб хмыкнул. В Родезии интернет был не везде, чего уже греха таить, впервые с этим чудом технической мысли Якоб познакомился в Натале на “юге” Африканского Союза. Странная страна, эта Россия. Когда они бежали от чёрных банд и гнета новых властей, он ожидал совхозов с колхозниками под ружьём. Вместо этого — кредиты под смешные проценты, техника из какого-то Ярославского завода, причем весьма недурная наверное это что-то вроде русской кремниевой долины, и полное равнодушие к тому, на каком языке они говорят, и молятся.
— Пап, — Ана, старшая дочь, высунулась из окна. Её русский звучал мелодично, будто песня. — Мама просит помочь с квашением капусты.
— Иди, — Якоб потрепал её по волосам, вспомнив, как она удивлялась, впервые увидев снег. Теперь же дочь щебетала с местными парнями на рыночной площади, торгуясь за шкуры соболей.
* * *
Работа началась с ремонта комбайна. Стальной монстр, купленный на субсидии, напоминал Якобу броненосца — неуклюжий, но могучий.
— Держи ключ, — Лукас полез под днище, а Мариус принялся стучать молотком по заклинившему шкиву. Звуки разносились по двору, сливаясь с криками дочерей, гонявших кур из огорода.
— Пап, слушай, — Ян прислонился к колесу, вытирая масляные руки о комбинезон. — Вчера в клубе Шмиты рассказывали — в тайге видели следы. Говорят, медвежьи, но… — он понизил голос, — но промежутки странные, как будто их ставил человек, или какой-то медвежонок мутант с огромными лапами…
— Чепуха, — Якоб буркнул, но взгляд сам потянулся к лесу. Местные шептались о «лесных духах», на прошлой неделе пропал скот у ван Ренсбургов, да и много у кого, и учитывая что для бурских скотоводов их овцы занимают особое место в их жизни, подобное серьёзно беспокоило людей.
— Да брось ты, — Петрус хлопнул брата по плечу. — У них там в Замбезии мозги на солнце спеклись.
Смех разорвал напряжение.
* * *
Обед подали в полдень. Мария, краснолицая от плиты, ставила на стол чугунок с борщом — она до сих пор путала свёклу с репой, но упорно учила «местную кухню».
— Па, — за столом заговорил младший, Корнелиус, он приехал на выходные домой, с прошлого года числился студентом в Омске, поэтому дома бывал нечасто. — В институте говорят, наш муниципалитет внесут в программу «Агроэкспорт». Вроде как наш район выиграл тендер, на поставку сельхозпродукции в местные университетские кафетерии. Будешь миллионером.
— Твоя мать и так миллионерша, — Якоб ткнул ложкой в сторону полок с консервацией. — Три сотни банок, и это не предел.
Смех прогремел, как залп. Ана шепталась с сёстрами о новом платье из Барнаула, сыновья спорили о чем-то. Якоб откинулся на спинку стула, слушая этот гул. В Африке они боялись выйти ночью во двор, а порой и днём съездить в соседний городок было опасно. Здесь же дочь в шестнадцать спокойно ездила в райцентр одна. Свобода — вот что поражало больше всего. Не та, о которой кричали в газетах, а тихая, будничная.
После обеда Якоб пошёл проверять границу участка. Асфальтированная дорога, пустая и прямая, уходила к горизонту. Соседи — ван дер Бийлы, потомки французских гугенотов — махали ему с крыльца своего дома-крепости, стилизованного под провансальские усадьбы. Странный народ, эти французы.
— Якоб! — Голос Бийла нёсся через поле. — Завтра собрание, шериф хочет обсудить подозрительные следы на поле! Придёшь?
— Приду! — Он поднял руку в знак согласия. Охрана, школы, дороги — всё решали сами, без чиновников. Русские власти лишь кивали: «Решайте, как знаете». Непостижимо.
Возвращаясь, он заметил след у ограды — длинный, с отпечатком пальцев… Якоб быстро перекрестился, как учила бабушка-кальвинистка.
— Что за бред, — проворчал он, но рука сама потянулась к ножу за поясом.
* * *
К вечеру, когда женщины мыли посуду, а сыновья ушли проверять овец, Якоб сидел в кабинете. На столе — карта фермы, письма из Претории (всё реже!) и фото 1990 года: они с Марией на фоне усадьбы.
— Пап… — Ана принесла чай в железной кружке.
— О милая, спасибо, — он прикрыл фотографию ладонью. — Спасибо.
За окном завыл ветер, гоняя по двору пожухлые листья.
* * *
Клаксон прорвал тишину как нож масло. Резкий, протяжный звук заставил Якоба вздрогнуть. Он автоматически потянулся к ружью, висевшему над дверью, но тут же одёрнул себя. Он не в Африке, в Сибири не было все так плохо с законом.
— Па! — Дверь распахнул Петрус, запыхавшийся, с каплями пота на висках. — Ивановы приехали. Грузовик у ворот.
Якоб кивнул, натягивая потрёпанную кожаную куртку — подарок от местного скорняка. Мария, вытирая руки о фартук, бросила взгляд на окно:
— Сено везёт, говорил на прошлой неделе. Ты же помнишь про ящики с морковью для них?
— В амбаре стоят, — буркнул он, уже спускаясь с крыльца. Холодный ветер неприятно обдул лицо. Октябрьское солнце, бледное как яичный желток, висело над лесом, окрашивая асфальт в свинцовый цвет.
* * *
Грузовик, выкрашенный в зелёную армейскую краску, дымил у въезда. Из кабины, обитой потёртым дермантином, вылез Григорий Иванов — двухметровый богатырь с бородой, напоминающей воро́нье гнездо. Его сыновья, точные копии, только моложе и без седины, молча наблюдали за Якобом.
— Мир дому твоему Яков, — Григорий широко улыбнулся, не забыв перековеркав имя Якоба на русский манер. Староверы.
— И твоему, — Якоб пожал протянутую руку, чувствуя мозоли, грубые как кора. — Сено сухое?
— Как порох, — Иванов хрипло рассмеялся, указывая на кузов. — Морковь у тебя что надо. Кроли растут как на дрожжах, на новый год пришлю тебе несколько килограмм свежей крольчатины.
Пока их сыновья начинали разгрузку, Якоб болтал с Григорием и изучал лицо соседа. Староверы были странным народом — жили по уставам XVII века, но трактора чинили лучше инженеров. Их деревня воздвигнутая в тридцати километрах славилась урожаями, хотя удобрений не признавали — «земля мати, сама накормит».
— Слыхал про собрание? — Григорий закурил, свернув цигарку из газетной полосы. — Опять эти… следы какие-то, говорят у кого-то овечку уволокут, или курей… нехорошо. Бают, медведи. — Увидев вопрос на лице Якоба, Григорий поправился. — Ну говорят. Говорят что медведи. Я и забываю что немец ты, будь оно неладно.
Якоб хмыкнул. На прошлой неделе находили следы возле реки. Кто-то, или что-то ночью уносило скотину, а когда хозяева спохватывались и начинали преследовать, все что они находили следы. И проблема была в том, что на этой реке заканчивалась граница их муниципалитета, и начинались земли их соседей. А там жили люди…весьма специфичные.
— Твои быки готовы к зиме? — Григорий кивнул на загон, где петух гонялся за овчаркой.
— Давят сено как паровозы, — Якоб поймал ящик, который спускал младший Иванов. — А у вас?
— Помаленьку, хотя могло быть лучше, говорю же, волки зачастили, — лицо старовера потемнело. — Неделю назад тёлку задрали. Следы… — он замялся, бросив взгляд на лес, — ненормальные, как бы размер лапы большой, но как будто промежутки между следами мелковаты. С этим надобно уже разобраться.
Якоб замер с ящиком в руках. То же самое шептали ван Ренсбурги. Да и он сам видел у ограды отпечатки — слишком крупные для волка.
— Отец! — Зов Петруса отвлёк его. — Где ящики с капустой?
— В погребе, под лестницей! — крикнул Якоб, но мысли уже метались как испуганная птица.
* * *
Разгрузив сено, они зашли в дом — попить чаю, как заведено. Мария поставила на стол глиняный кувшин с мёдом и тарелку лепёшек, испечённых Аной. Девушка, краснея, подала чашку старшему сыну Григория — староверы не одобряли «оголённые руки», но ради мёда сделали исключение.
— Спасибо, — Григорий ковырял ложкой в бороде, куда закатилась крошка. — У вас тут… — он оглядел кухню с вышитыми занавесками и портретом Терешковой на стене, — цивильно. У меня жена до сих пор печь топит дровами. Говорит, газ — от лукавого. Да и я так считаю, если честно.
— У нас в Африке… — начала Мария, но запнулась. Вспоминать было больно.
Молчание повисло тяжёлым полотном. Старовер переводил взгляд с портрета космонавтки на фотографию фермы в Родезии, висевшую над буфетом.
— Слыхал я про ваши беды, — наконец произнёс он. — У нас при царях тоже гонения были. Никоновцы храмы жгли, книги рвали… — он отхлебнул чай, — но как видишь выдюжили. И вы выдюжите значит.
Разговор перешёл на урожай. Ивановы хвастались картофелем, Якоб показывал гибридную пшеницу из местного НИИ — «Сибер-95», устойчивую к морозам.
— Это ещё что, — Якоб достал из кармана смятый журнал. — Читал? В Новосибирске роботов-комбайнеров запустили. Говорят, без людей поля убирают.
— Бредни, — фыркнул Григорий, но взял журнал. На фото — стальные твари, похожие на танки, ползали по полю.
— Да ну их, — Петрус заглянул через плечо. — У нас вон Лукас лучше любого робота работает.
Все засмеялись, кроме Григория. Старовер смотрел в окно, где ветер гнал по небу рваные тучи.
* * *
Ратуша, выстроенная из кирпича с позолотой на карнизах, напоминала гигантский улей. К семи утра у её подъезда толпились грузовики, мотоциклы с колясками и даже пара запряжённых лошадьми телег — некоторые староверы не признавали «железных коней», особенно по воскресеньям. Якоб, примявший на скамейке кепку, наблюдал, как Петрус переругивается с одним из ван Ренсбургов из-за парковки. В воздухе витало напряжение, густое, как дым от костра.
— Входите, входите! — Мэр, бывший директор совхоза выбранный на недавних выборах, махал руками у дверей. — Места хватит всем, даже духам лесным!
Шутка прозвучала неудачно. Женщины перекрестились, мужчины заерзали на лавках.
* * *
Зал ратуши освещали энергосберегающие лампы, подвешенные на цепях. Под потолком висело чучело медведя-шатуна, подаренное охотниками — стеклянные глаза зверя следили за каждым. Шериф ветеран с протезом вместо левой кисти, барабанил пальцами по трибуне.
— Начнём, — он ткнул культёй в колокольчик. — Поступило тридцать заявлений о странных… явлениях.
Тишина стала такой плотной, что слышно было, как за окном упала ветка.
— Ван Ренсбург, — шериф кивнул рыжему буру с перевязанной рукой. — Ваш случай первый.
— Волки… или не волки, — голландец говорил медленно, переводя взгляд с шерифа на староверов. — Две недели назад… Они забрались в загон. Не через дыру — перепрыгнули трёхметровый забор. Шерсть чёрная, следы… — он сглотнул, — странные. Мистика какая-то, одним словом!
— Галлюцинации от самогона! — крикнул кто-то с задних рядов. Смешок прокатился, но тут же затих.
— Я трезв как стекло, — ван Ренсбург стукнул кулаком по скамье. — Они шли на двух ногах. Следы такие я никогда не видел… — он закрыл глаза, будто заново переживая ужас.
Зал взорвался:
— Медведи-оборотни!
— Это военные эксперименты!
— Божья кара за технику новую!
Шериф ударил культей по столу.
— Тише! Следующий свидетель — Григорий Иванов.
Старовер поднялся, крестясь на икону в углу. Его борода дрожала, будто под ней копошились мыши.
— Месяц назад, на покосе… Видел свет в лесу. Не от костра — холодный, голубой. Потом… — он облизал пересохшие губы, — земля задышала. Вздымалась волнами, как вода. Из неё… — Голос сорвался в шёпот, — вылезли они.
— Кто «они»? — Шериф наклонился вперёд, протез царапая дерево.
— Не люди. Не звери. — Григорий упал на скамью, закрыв лицо руками. Его сыновья обступили отца, как частокол.
Якоб устало вздохнул, и хотел встать, рассказать о ночном визитере, но Мария схватила его за локоть:
— Не надо. Пусть другие…
— Господин ван дер Мерве! — Шериф поймал его взгляд. — Вы хотели что-то добавить?
Все обернулись. Буры ждали его слова как приговора.
— Я… — Якоб встал, ощущая вес сотни глаз. — Ночью видел… объект. Летающий. Следы остались — трёхпалые.
— И у меня! — крикнула старуха-староверка с первого ряда. — В огороде! Морковь всю вытоптали!
Зал снова загудел. Мэр вскочил, пытаясь перекричать толпу:
— Товарищи! Может, это… НЛО? В газетах пишут…
— Чушь! — Шериф стукнул протезом так, что треснула доска. — Нет никаких зелёных человечков! Ну друзья, я понимаю нам это ситуация надоела, но с ума сходить не надо…
— Или что? — Якоб не узнал свой голос — хриплый, злой. — Мы пока толком не закрепились на земле, а нас уже грабят.
Тишина. Даже медведь под потолком замер.
— Предлагаю патрули, — сказал шериф. — Вооружённые. С моими людьми и добровольцами из числа местных общинников.
— По закону 1992 года о самообороне… — начал мэр, но его перебил гул одобрения.
* * *
Решение приняли к полуночи. Добровольцев набралось более ста — буры с новомодными дробовиками и штурмовыми винтовками, русские с карабинами, даже пара десятков староверов с ружьями. Шериф раздавал маршруты, тыча культей в карту:
— Ван дер Мерве — сектор «Дельта» у реки. Иванов — северный рубеж. Петров…
Якоб вышел на крыльцо, вдыхая воздух, пахнущий снегом и страхом. Петрус стоял у столба, нервно щёлкая затвором ружья.
— Боишься? — спросил Якоб на африкаанс.
— Немного. — Сын выдохнул пар. — Хотя в Родезии хуже было.
Они помолчали, глядя на звёзды — чужие, не южные.
* * *
Якоб с сыновьями Петрусом, Лукасом и остальными шли вдоль реки, освещая путь фонарями. Лёд уже схватил берега, но на середине вода ещё чернела, словно провал в никуда.
Утро выдалось прохладным, с легкой дымкой, стелющейся над полями. Якоб шел впереди, привычно ощущая вес карабина на плече. За ним, растянувшись в цепь, двигались его сыновья, по бокам шли двое помощников шерифа — Кожин, бывший военный, и рыжий Глеб, больше похожий на трактирного задиру, чем на стражника. Замыкали группу фермеры, человек десять, с ружьями и автоматами.
Они обходили периметр крупных ферм, проверяя загоны и амбары.
— Черт знает что, — проворчал Петрус, сплевывая в сторону.
Якоб не ответил. Он приглядывался к дальнему амбару, стоявшему у кромки леса. Дверь была приоткрыта, хотя хозяин клялся, что на ночь закрывал на засов.
— Тихо, — бросил Якоб, поднимая руку.
Группа замерла.
Из амбара донесся приглушенный звук — шарканье, потом резкий, отрывистый писк овцы.
— Воры, — прошептал фермер, сжимая ружье.
Якоб уже двигался вперед, пригнувшись. Остальные рассыпались по полю, залегли. Он поднял карабин, прицелился в темный проем двери.
Из амбара выскочила фигура — высокая, сгорбленная, волоча за собой овцу. Человек? Не совсем. Одетый в лохмотья, с черными, спутанными волосами, он передвигался странно, почти прыжками. На ногах — что-то вроде мокроступов, но слишком больших, с длинными, загнутыми ногтями.
Якоб выстрелил.
Фигура дернулась, рухнула на землю. Овца, оглушенная, метнулась в сторону.
— Держать фронт! — крикнул Кожин, но было поздно.
Со стороны опушки леса грянули выстрелы. Пуля чиркнула по плечу Глеба, он рухнул с проклятием.
— В укрытие!
Фермеры открыли ответный огонь. Пули врезались в стволы деревьев, срывая кору. Кто-то завыл в чаще — не то от боли, не то от ярости. Через минуту стрельба стихла.
— Отошли, — пробормотал Кожин, перезаряжая ружье.
Якоб уже подбежал к убитому. Тот лежал лицом вниз, черные волосы слипались от крови. Перевернув тело, Якоб скривился: под лохмотьями оказался обычный человек, худой, с землистым лицом. Ногти… Длинные, желтые. А на ногах, мокроступы, какие-то мешки, перевязанные веревками, и присобаченными когтями.
— Что за чертовщина? — прошептал Лукас.
— Не знаю, — Якоб встал. — Петрус, со мной. Остальные — прикрывайте.
Они двинулись к лесу, прижимаясь к земле. Якоб вспомнил Родезию — так же полз по кустам, так же прислушивался к каждому шороху.
Среди деревьев они нашли еще троих. Двое мертвые — такие же, как первый, в лохмотьях и с "когтями". Третий — раненый, с простреленным плечом, без сознания.
— Тащим, — коротко сказал Якоб.
* * *
Трупы и пленный лежали в ратуше, на широком дубовом столе. Народ собрался быстро — шериф, мэр, фермеры, даже бабы с детьми жались у дверей, стараясь разглядеть "чудищ".
Раненый очнулся.
— Вы… вы нарушаете федеральный закон! — завопил он, дергаясь на столе. — Держите меня против воли! Это агрессивное насилие!
Голос у него был визгливый, речь — странная, с цыганскими перекатами.
— Ага, агрессивное насилие, — фыркнул рыжий Глеб, теперь с перевязанным плечом. — Что ты тогда на нашей территории забыл клоун, без приглашения, да еще с оружием.
Один из селян, широкоплечий Егор, шагнул вперед и врезал пленному в челюсть.
— Теперь ты никто, понял гнида — сказал он спокойно. — Пришел ночью, воровал, стрелял в людей. Сам вывел себя из-под закона, так что готовься, закончишь в канаве.
Пленный замолчал, осознав сказанное. Потом заверещал:
— Я требую суда! В Омске! Я из соседней юрисдикции! Все должно быть по правилам!
Шериф и мэр переглянулись.
— Логично, — пробормотал шериф. — Если отправим его, претензий к нам потом не будет, и никто не скажет что мы делали что-то неправильно.
— А если врет? — спросил кто-то из толпы.
— Ему же хуже. Расстреляют в тот же день, и дело с концом, — пожал плечами мэр.
Пленный затрясся.
* * *
Колонна собралась быстро: два грузовика, несколько повозок. Шериф, его люди, юрист района, Якоб с сыновьями и десяток фермеров — все вооруженные. Пленного бросили в кузов, связанного.
— Поехали, — сказал шериф.
Грузовики тронулись, поднимая пыль.
Позади оставались поля, амбары, мертвые грабители в лохмотьях.
А впереди был Омск.
* * *
Грузовики въехали в Омск ближе к вечеру. Город встретил их серым небом и плотной, почти осязаемой какафонией. Центральные улицы были полны людей спенаших по делам — напоминая американские города фронтера, кипя и аккумулируя ресурсы с людьми, почыоая из вглубь южной Сибири, м каждым днем все больше и больше. У здания суда, массивного, с колоннами и новой штукатуркой, уже стояла толпа.
Якоб вышел первым, ощущая тяжесть карабина на плече. За ним спрыгнули сыновья, шериф, мэр, фермеры. Пленного выволокли из кузова — он к этому моменту уже не кричал, только косился по сторонам, словно ища лазейку.
У ступеней суда их ждали.
Представитель губернатора — сухощавый мужчина в строгом костюме, с лицом, на котором читалась усталость от бесконечных конфликтов. Рядом с ним — двое военных, без знаков различия, но с винтовками за спиной. И, конечно, “они” — цыгане. Жили они в соседней юрисдикции которая полностью состояла из многострадального цыганского люда, которых мало где привечали в Омской области, да и мало где привечали по всей Сибири, и остальной России, поэтому они съезжались в единственную юрисдикцию, в которой так сложилось что кроме них никого не было, и цыгане жили обособлено, не нервирую жителей западной Сибири, но доставали своих соседей, большинство это устраивало, и даже самих цыган. Какое-то время цыганские бароны сильно разбогатевшие на торговле героином возмущались, но когда они все вдруг “пропали”, и сам поток героина иссяк, ромалы без особых проблем стекались в такие вот юрисдикции, где в общем-то были безраздельными хозяевами, но только в пределах этого клочка земли, узиваясь с другими народами, которые так же властвоваги на своих землях. Никто, никому не мешал, все были довольны, хотя…иногда возникали вот такие эксцессы, как сейчас.
Их было человек десять, все в ярких, но поношенных одеждах. Старший, видимо, их глава, шагнул вперед, размахивая руками:
— Это беззаконие! Отпустите нашего человека! Что вы тут устроили!
Его голос звенел, как надтреснутый колокольчик. Остальные подхватили, загалдели, замахали кулаками.
Фермеры выдвинулись вперёд, и молча перехватили винтовки.
Цыгане притихли.
— Довольно, — сказал представитель губернатора. — Прошу всех в здание. Будем решать по закону.
* * *
Кабинет оказался просторным, но неуютным. На стене — портрет губернатора, на столе — стопка документов. Представитель сел, жестом пригласив остальных занять места.
— У нас есть процедура, — начал он, доставая бумаги. — Две юрисдикции делегируют судебный процесс властям области. Областной суд Омска подберет судей и присяжных. Вы имеете право одобрить или отклонить кандидатуры.
Он разложил документы.
Мэр и шериф переглянулись, кивнули. Цыганский глава нахмурился:
— Это несправедливо! Наш человек…
— Ваш человек украл овцу и стрелял в фермеров, — холодно перебил шериф.
Цыганин задохнулся от ярости, но тут же встретился взглядом с Якобом. Тот молча положил руку на ствол.
— Подписывайте и поскорее разберёмся, — сказал представитель.
Цыганин, скрипя зубами, поставил свою подпись.
* * *
Список судей оказался коротким: три имени.
— Соломон Абрамович, — прочитал вслух мэр. — Это кто?
— Из Одессы, — пояснил представитель. — Приехал три года назад. Открыл юридическую контору. Репутация безупречная.
— Абрамович значит, — хмыкнул кто-то из фермеров.
— А что? — представитель поднял бровь. — Закон для всех один.
Цыгане зашептались, но возражать не стали.
Присяжных выбрали быстро: двадцать человек — русские, татары, башкиры, казахи. Все с серьезными лицами, без лишних слов.
* * *
Суд начался через полчаса.
Зал был переполнен. На скамьях — фермеры, цыгане, горожане, любопытствующие. На возвышении — судья Соломон Абрамович, невысокий, седой, с внимательными глазами.
— Слушается дело о краже, вооруженном нападении и нарушении границ юрисдикции, — объявил он. Голос у него был тихий, но каждый слово звучало четко.
Первым выступал шериф. Он рассказал все как было: пропажа скота, засада, перестрелка. Показал фотографии убитых грабителей — их странные наряды, “когти”.
— Они маскировались под животных, — заключил он. — Воровали значит…
Цыгане завопили:
— Это провокация! Нас подставили!
Судья постучал молотком.
— Тишина.
Вызвали свидетелей. Фермеры, помощники шерифа, даже раненый Глеб — все подтвердили слова шерифа.
Потом взяли слово цыгане. Их защитник, молодой парень с горящими глазами, кричал о “презумпции невиновности”, о “нарушении прав”.
— Моего подзащитного держали без адвоката! Избивали!
— Ложь, — спокойно сказал шериф. — Он сам признался.
— Под давлением!
Судья взглянул на пленного:
— Вы подтверждаете?
Тот молчал, потом вдруг закричал:
— Меня били! Заставили подписать!
Егор, сидевший в зале, фыркнул:
— Да врешь ты. Сам ведь признался.
Судья поднял руку:
— Довольно. Присяжные, вам слово.
* * *
Присяжные совещались недолго.
Старший, бородатый татарин, встал:
— Виновен.
Зал взорвался. Цыгане рванулись вперед, но приставы преградили им путь.
Судья зачитал приговор:
— Подсудимый признан виновным в краже, вооруженном нападении и нарушении границ юрисдикции. Он выводится из-под действия федерального законодательства. Его юрисдикция обязана возместить ущерб — украденный скот, судебные издержки, оплату работы суда и присяжных. В случае отказа юрисдикция будет выведена из федерального поля, и защиты.
Цыганский глава побледнел:
— Это грабеж!
— Заседание окончено, вы имеете право оддалрвать решение в федеральном суде, — сказал судья.
* * *
На улице уже стемнело.
Фермеры грузились в грузовики, цыгане кучковались в стороне, бросая злобные взгляды.
Якоб стоял у машины, курил.
— Ну что, справедливость восторжествовала? — спросил Петрус.
— Не знаю, — ответил Якоб. — Но закон есть закон. — И смотрел как воришку грузили в фургон, федеральных служащих.