• Boosty Shared
• Celovek

• T

• федерация

Разные корпусы Схолы Прогениум.

Кадеты на награждении.

Лекционная.

Ф196.docx

* * *

Ноябрь в Электрограде всегда приходил неспешно, словно крадучись за спинами последних осенних дней. Серое небо, низкое и тяжелое, давило на крыши Схолы Прогениум, на мрачные фасады ее корпусов, на плац, выложенный брусчаткой, отполированной до блеска тысячами сапог. Холодный ветер рвал с губ пар, выдыхаемый строем кадетов, вытянувшихся в безупречную линию.

Их было триста. Триста будущих офицеров, агентов, инквизиторов — тех, кому предстояло охранять Федерацию от врагов внутренних и внешних. Они стояли неподвижно, руки по швам, взгляды устремленные вперед, в спину впередистоящего. Молчание было таким плотным, что слышалось, как где-то вдали, за высокими стенами Схолы, проезжает грузовик, как скрипит флагшток, как тяжело дышит комендант Воронцов, медленно обходя строй.

Сегодня был особый день.

— Курсанты! — голос Воронцова, привыкший реветь над полем боя, сейчас звучал сдержанно, но от этого не менее весомо. — Сегодня мы чествуем тех, кто доказал, что даже вне стен Схолы, даже в увольнении, они остаются верными защитниками, и примером для всех нас.

Ветер рванул снова, заиграл полами шинелей, но никто не дрогнул.

— Багров! Гром! Выйти из строя!

Двое шагнули вперед. Данила Багров — высокий, широкоплечий, с резкими чертами лица, которые даже сейчас, в момент торжества, не потеряли своей угрюмой собранности. Игорь Гром — чуть ниже, и худее, с взглядом, в котором читалась не столько гордость, сколько усталое равнодушие человека, уже видевшего слишком много.

Они остановились перед полковником, чеканя шаг.

— За проявленную бдительность, за верность долгу и задержание иностранного шпиона в пределах гражданского сектора, — Воронцов выдержал паузу, — курсанты Багров и Гром награждаются знаком «За отличие в службе».

Тяжелые медали легли на их груди. Багров ощутил холод металла даже через толстую ткань мундира. Гром лишь кивнул, будто это было чем-то само собой разумеющимся.

За их спинами строй оставался неподвижным, но в воздухе висело напряжение. Не просто награда — это отметина. Теперь они были теми, кого заметили.

— В строй!

Они вернулись на свои места. Воронцов еще раз медленно прошел перед кадетами, потом резко развернулся и скрылся в здании Схолы. Но построение не распустили.

— Курсант Багров! — раздался голос старшего инструктора. — Доложите обстоятельства задержания.

Данила почувствовал, как триста пар глаз впились в него.

— Так точно. Во время увольнения в Санкт-Петербурге мы с курсантом Громом находились в районе близ станции Восстания Большевиков. Заметили подозрительного субъекта, пытавшегося убить мужчину. При попытке задержания оказал сопротивление. Был нейтрализован.

Он говорил ровно, без лишних подробностей. Но бфло очевидно: если бы не они, шпион мог бы уйти. И кто знает, сколько крови пролилось бы потом из-за украденных им данных. Молодые ребята, будущие выпускники схолы, несмотря на юный возраст, были напрочь лишены иллюзий.

— Курсант Гром! Ваши дополнения?

Игорь слегка повернул голову.

— Никак нет. Все так и было.

Инструктор хмыкнул, но больше вопросов не задавал.

Только теперь строй был распущен. Кадеты разошлись, но многие еще долго поглядывали на Багрова и Грома. Кто-то с уважением, кто-то с завистью.

— Ну что, герои, — хрипло усмехнулся подошедший к ним Петя Распутин, — теперь вас до выпуска в покое не оставят.

Багров ничего не ответил. Гром лишь пожал плечами.

А ноябрьский ветер гулял по плацу, срывая последние листья с чахлых деревьев у стен академии.

Мерный топот сапог, дробно разбегающихся по направлениям. Данил задержался на секунду, подняв глаза к узкому окну на третьем этаже. Там мелькнуло знакомое лицо — бледное, с темными, слишком большими глазами. Девушка в форменном кителе схолы. Она уже отпрянула вглубь коридора, но он успел заметить, как ее пальцы сжали край подоконника.

— Багров, хватит глазеть! — Игорь грубо дернул его за рукав. — Опоздаем — Викторович голову оторвет.

Друзья уже окружили их, толкая к входу. Петька что-то бормотал про «героев дня», кто-то сзади хихикал. Данил не ответил. Он еще раз бросил взгляд на окно — но там теперь было только ноябрьское небо, низкое и мутное, как грязное стекло.

* * *

Аудитория напоминала гибрид античного амфитеатра и лекторской эпохи северного ренессанса. Полукруглые ряды спускались к центральной платформе, где стоял голографический проектор. Стены украшали барельефы древних полководцев — Александр Македонский, Суворов, Гагарин в скафандре. Но главное — потолок. Он был прозрачным, и сквозь него виднелись свинцовые тучи, будто напоминая: даже здесь, в сердце Схолы, ты не защищен от мира.

Артем Викторович вошел без стука. Его трость с орлом на набалдашнике отстукивала шаги, словно метроном. Пятьдесят лет, шрам через бровь (ходили слухи, что от катаны якудзы), строгий китель с наградами за долгую, и плодотворную службу в ГРУ. Он преподавал «Теорию государственного выживания» — предмет, который курсанты между собой называли «Как не дать миру разорвать Россию в клочья».

— Тишина.

Класс замер.

— Прежде чем начать, — голос преподавателя звучал ровно, без напряжения, — давайте поздравим наших «героев». Курсанты Багров и Гром — шаг вперед.

Игорь флегматично поднялся. Данил — чуть медленнее.

Аплодисменты прозвучали сдержанно. В Схоле не любили выскочек.

— Пример для подражания, — Артем Викторович обвел аудиторию взглядом. — Они доказали, что бдительность — не просто слово в уставе. Вы — будущее Федерации. Помните: гражданство не дается. Оно заслуживается.

Он хлопнул в ладоши — и курсанты вторили с удвоенным усилием.

* * *

— Сегодня мы разберем, на каких принципах стоит наше общество. — Преподаватель прошелся по платформе, трость отстукивала ритм. — Вы слышали лозунг: «Гражданство — привилегия, оплаченная службой». Откуда это?

Голограмма вспыхнула: Древняя Греция. Гоплиты в бронзовых панцирях, щитах, сбитых в фалангу.

— Аристотель. — Артем Викторович ткнул тростью в фигуру философа. — «Гражданин — тот, кто участвует в управлении и защите полиса». — Пауза. — Звучит знакомо? Аристотель был учителем Александра Великого, и не понаслышке знал о том что такое война. Отец Александра, Филипп Второй сжёг родной полис великого философа. Он как бы сублимировал свой пережитый опыт, и это сильно отразилось на его работах.

В классе тихо заскрипели стулья.

— Теперь — Рим.

Изображение сменилось: легионеры в *lorica segmentata*, строящие вал на границе с германскими землями.

— Там было проще: отслужи 25 лет — получи *civitas*. Но! — Он резко поднял палец. — Если дезертировал — тебя не казнили. Тебя стирали. Ни имени, ни могилы. Ты становился *nemo*. Никто.

Голограмма переключилась на 1990-е: толпы у Белого дома, горящие БТРы, мальчишки с автоматами на фоне разбомбленного магазина.

— А теперь — наш урок. 1991 год. СССР рухнул не потому, что проиграл войну. Он проиграл потому, что забыл: права без обязанностей — билет в один конец. В никуда. — Слова лектора расползлись широкой волной по помещению, и после недолгого молчания добавил. — Если у кого-то есть рассуждения на тему, я был бы рад вас услышать.

Дискуссия началась неожиданно.

— Почему у нас нельзя голосовать без службы? — Это была Курносова, рыжая девчонка из группы «Либертас».

— Отличный вопрос. — Преподаватель ухмыльнулся. — Представьте: ваш сосед. Уклонялся от армии по «болезни» спины. Но он может решать, отправлять ли “вашего” сына на фронт?

— Это манипуляция! — Курносова покраснела. — А если он гениальный хирург? Спас сотни жизней!

— А если, — спокойно парировал Артем Викторович, — этот хирург, не зная реалий войны, проголосует за разоружение? И враг войдет в наши города? Кто тогда ответит за смерть тысяч?

Тишина.

— Вот поэтому, — он выключил голограмму, — у нас есть правило: сначала докажи, что готов защищать страну. *Потом* получай право ей управлять. И я хочу, чтобы каждый из вас расписал в своих тетрадях небольшое рассуждение, на тему «Что ценнее: жизнь десяти граждан или выживание миллиона подданных?» Пишите честно, — преподаватель взял трость. — Но помните: в истории нет правильных ответов. Есть только последствия.

Когда он вышел, Игорь хмыкнул:

— Старикан как всегда веселится.

Данил молча смотрел в окно. Туда, где мелькнуло лицо девушки А за окном медленно падал снег.

Снег за окнами Схолы Прогениум кружил медленно, словно не решаясь окончательно завладеть городом. Ноябрь 1995-го дышал холодом, пробирающимся сквозь щели старых рам, а в аудитории пахло древесным лаком, металлом и едва уловимым запахом пороха.

Артем Викторович стоял у голографического экрана, опираясь на трость. Его шрам, пересекающий бровь, казался глубже при тусклом свете. Взгляд скользил по рядам курсантов — усталый, но цепкий.

— Вы должны осознать, что ныне популярные идеи, и кажущиеся вам кристальные истины, они не всегда были таковые, — начал он, и голос его звучал как задумчивое эхо, — сегодня, общество серьёзно болеет. Эту хворь называют красивым словом — «либерализм».

Он сделал паузу, давая слово осесть. За окном ветер завыл, будто вторя ему.

— Но сначала — история. — Щелчок трости по полу — и экран ожил. Картины XIX века: Лондон, фабрики, клубы пара. — Джон Стюарт Милль, отец классического либерализма, писал: «Свобода человека заканчивается там, где начинается свобода другого». Мудро? Да. Но посмотрите, во что это превратилось сейчас.

Изображение сменилось. 1990-е: разграбленные заводы, толпы у пустых магазинов, бандиты с маузерами у «Жигулей».

— Вы видели это сами. Когда в 91-м нам сказали: «Берите свободы сколько хотите», мы не поняли, что свобода без рамок — как огонь без котла. Сожжет всё.

Он прошелся между рядами, останавливаясь возле Данила. Взгляд преподавателя был тяжёлым, как гиря.

— Современный либерализм, — продолжил он, — это пародия. Раньше он требовал от человека ответственности: будь сильным, защищай слабых, думай сам. Теперь? — На экране всплыли газетные вырезки 1993–1995 гг.:

*«Разрешить всё — значит спасти демократию»* (статья в «Независимой газете», 1993).

*«Армия — пережиток тоталитаризма»* (митинг у Белого дома, 1994).

*«Кто виноват в Чечне? Государство, конечно!»* (радиопередача «Свобода», 1995).

— Видите? — Трость ударила по экрану. — Они превратили свободу в право на трусость. Вместо «я лично отвечаю за свой выбор» — «виноваты обстоятельства». Вместо «защищай семью» — «пусть полиция разбирается, а потом я оценю работу этой полиции». Инфантилизм под маской прогресса.

Курносова, рыжеволосая девушка с третьего ряда, подняла руку:

— Но разве права человека не важнее силы?

Артем Викторович усмехнулся, как отец, слышащий наивный вопрос ребенка.

— В 41-м под Москвой права человека защищали штыки. В 45-м в Берлине — танки. А в 91-м… — он кивнул на экран, где Ельчин карабкался на танк, — права без силы превратились в фарс.

Он щелкнул тростью. Голограмма показала Спарту: мальчиков, тренирующихся с мечами; стариков, осматривающих младенцев.

— Ликург говорил: «Государство сильно, пока его граждане сильны духом». А что говорят сейчас? — На экране всплыли плакаты митингов: «Нет войне!», «Армия — убийцы!», «Мы хотим жить в мире!». Мир? — Преподаватель фыркнул. — Мир — это не подарок, и не данность. Это результат готовности к войне, результат тяжкого труда, готовности отдать жизнь, а не клянченье, и не крики, прямо по центру города. Хотеть благ, бесплатно, за чужой счет, и чужой труд.

Артём Викторович медленно обвёл взглядом аудиторию, ощущая, как тяжёлая трость с резным набалдашником слегка проминает старые деревянные половицы. За высокими окнами Схолы Прогениум ноябрьский ветер гнал по серому небу рваные облака, предвещая ранние зимние сумерки. В воздухе витало предчувствие снега — того самого, первого в этом году, что всегда меняет город, делая его строже и молчаливее.

— Единственный неоспоримый закон истории, — его голос прозвучал негромко, но с той особой чёткостью, что заставляла курсантов на последних рядах инстинктивно выпрямляться в креслах, — закон силы. Не красивых слов о свободе, не бумажных договоров, подписанных на конференциях, не наивных иллюзий гуманизма, которые разбиваются о реальность при первом же серьёзном испытании. Только сила — жестокая, неумолимая, конкретная — способна создавать, защищать и сохранять тот порядок, в котором вообще возможны какие-либо права и свободы. Не бывает врожденных свобод, неотъемлемых прав. И не слушайте никого, кто утверждает обратного, потому что он либо идеалист, либо глупец. Полно мест, где ваша жизнь, и здоровье находятся под угрозой, это нужно понять. И нужно понять, что кроме вас самих, никто не сможет гарантировать вам ваши права. А защитить вы их сможете, только если обладаете силой.

Он сделал медленный шаг вперёд, и длинная тень от его сутуловатой фигуры легла на старую дубовую кафедру, за которой стояли поколения преподавателей до него. В этой тени вдруг отчётливо проступили очертания чего-то древнего и грозного — будто сама История взирала сейчас на молодых курсантов через призму этого урока.

— Первый тезис, который вы должны запомнить навсегда, — все великие цивилизации прошлого строились исключительно на силе. Возьмите Рим — его легионы создали Pax Romana, два столетия мира, которые до сих пор остаются недостижимым идеалом для человечества. И спросите себя: что на самом деле защищало римского гражданина, путешествующего по дорогам империи от Британии до Сирии? Не возвышенные идеи стоиков, не красивые речи сенаторов, а занесённый меч центуриона и сознание того, что за любое преступление последует неотвратимое и жестокое наказание. Сила легионов, мощь военной машины, и воля граждан которые каждый день рисковали своей жизнью. Тоже самое можно сказать про любые более менее достойные государства, от империи Монголов, до Германской Империи.

Преподаватель резко повернулся к голографической доске, где уже проявлялись изображения — стройные когорты легионеров, бронзовые шлемы, сверкающие на средиземноморском солнце. Его трость, описывая в воздухе резкую дугу, указывала на ключевые точки, будто расставляя акценты в этом древнем, но вечно актуальном повествовании.

— Второй тезис, который должен быть высечен в сознании каждого будущего русского офицера, — человек свободен ровно до тех пор, пока есть реальная сила, готовая его защитить, и желающая его свободу защитить. В 1945 году весь мир с ужасом узнал о нацистских концлагерях. И спросите себя: что остановило это безумие? Красивые слова и резолюции Лиги Наций? Нет. Танки Т-34, грохотавшие по берлинским мостовым, и атомные грибы, выросшие над Хиросимой и Нагасаки. Только сила способна остановить силу — в этом жестокий парадокс человеческой истории.

В аудитории стояла такая мёртвая тишина, что было слышно, как за окном ветер шевелит голые ветви старых лип. Даже Игорь, обычно невозмутимый и привыкший к резким высказываниям преподавателя, перестал вертеть в пальцах свой вечный карандаш. Его лицо, обычно выражавшее лишь скуку, теперь было напряжено — будто он впервые задумался о чём-то действительно важном.

— Третий тезис, который должен стать для вас аксиомой, — любая попытка построить общество, отрицающее значение силы, неизбежно заканчивается кровью и страданиями. Возьмите Великую французскую революцию — она началась с прекрасных лозунгов о свободе, равенстве и братстве. Никто категорически не смел и подумать о содержательной стороне. Чем закончилась? Террором, гильотинами на площадях и диктатурой Наполеона. Почему? Потому что когда общество сознательно отказывается от организованной силы, её место неизбежно занимает хаос, а затем новая, ещё более жестокая сила. В данном случае это был Наполеон, который не питал иллюзий, и четко понимал значение силы.

Артём Викторович начал медленно прохаживаться между рядами, и его трость с каждым шагом издавала глухой стук о потёртый паркет — будто метроном, отсчитывающий неумолимый ход истории. Курсанты замерли, следя за каждым его движением.

— Четвёртый тезис — современный мир, при всей его технологической сложности, ничем принципиально не отличается от древнего Рима или средневековых королевств. Прямо сейчас что на самом деле защищает вашу свободу слова, вас самих? Не статьи конституции, а баллистические ракеты в подземных шахтах. Что гарантирует ваше право на собственность? Участковый в полицейском отделении, ваше собственное знание, что за кражу последует неотвратимое и суровое наказание. Цивилизация — это всего лишь тонкий слой лака на жестокой природе человека, и этот лак держится исключительно на силе закона, поддержанной силой оружия. Кто посягает на это, должен быть поражён, низведен до ничтожества, и уничтожен.

Он остановился у высокого окна, глядя на темнеющее небо, где первые снежинки начинали свой медленный танец.

— И последний, самый важный тезис — сила должна быть мудрой. Древние спартанцы знали это — их сила была в железной дисциплине и беспрекословном подчинении законам. Британская империя знала это — их сила была в неукоснительном соблюдении собственных правил, какими бы жестокими они ни казались. Мы должны помнить это — наша сила должна быть не только в оружии, но и в правде. Но без силы даже самая чистая правда становится беспомощной, как ребёнок перед вооружённым бандитом. Четко понимайте, что это палка о два колеса.

Преподаватель повернулся к классу, и его лицо, обычно такое строгое, сейчас выражало почти отеческую озабоченность. В глазах светилось нечто большее, чем просто желание донести учебный материал — в них горела искренняя тревога за тех, кто сидел перед ним.

— Ваше поколение стоит перед выбором, который определит не только вашу судьбу, но и судьбу страны, — его голос звучал теперь с неожиданной теплотой, — либо вы примете этот неумолимый закон истории и научитесь использовать силу мудро и ответственно, либо история безжалостно переступит через вас. Как она переступила через тех наивных идеалистов, которые верили, что добрые слова и благие намерения могут заменить крепкие стены и острые мечи. Сила без мудрости слепа, но и мудрость без силы беспомощна.

Он взял со стола потрёпанный временем фолиант — «Историю Пелопоннесской войны» Фукидида, — и медленно перелистал пожелтевшие страницы, будто в поисках конкретного места. Его пальцы, покрытые шрамами и следами давних ожогов, бережно коснулись текста, написанного два с половиной тысячелетия назад, но всё ещё актуального, как сегодняшняя газета.

— Домашнее задание будет следующим, — преподаватель закрыл книгу, и глухой стук обложки прозвучал как приговор, — вы проанализируете знаменитый Мелосский диалог и ответите на один простой вопрос: могли ли жители Мелоса сохранить свою свободу и независимость, не имея достаточной силы для их защиты? Подумайте над этим. Пропустите через себя. Потому что когда-нибудь вам, а не древним грекам, придётся отвечать на этот вопрос в реальной жизни.

Звонок на перемену прозвучал как-то особенно резко в этой атмосфере напряжённой тишины. Артём Викторович взял свою трость, ещё раз окинул взглядом аудиторию и вышел, оставив студентов под мерцающим голографическим изображением спартанского гоплита, чей бронзовый шлем и алый плащ казались сейчас не археологическим артефактом, а грозным предупреждением из прошлого. За окном снег начал идти сильнее, и первые белые хлопья уже затягивали серые стены Схолы Прогениум в зимний саван.