• Boosty Shared
• Владимир Сыров / Gerodot

• T

Глава 25.docx

Глава 25.fb2

Второй день в новой школе начался ровно так, как и следовало ожидать: уныло. Уже началась полноценная учёба в её самой привычной, многим уже до смерти надоевшей форме, с этим её характерным, затхлым запахом старины в тесных, душных кабинетах, с пыльными, истёртыми до дыр досками, на которых кто-то из учеников ещё в прошлом учебном году нацарапал короткое, но ёмкое «ШИЗА», и которое почему-то до сих пор никто так и не удосужился стереть.

Шикамару, на удивление, пришёл сегодня вовремя. Не потому, что он вдруг воспылал непреодолимым желанием сидеть за неудобной школьной партой и вникать в тонкости русской литературы, о нет. А скорее потому, что сейчас ему, по большому счёту, просто некуда было больше идти. А ещё — и это было, пожалуй, главной причиной — потому что это был единственный надёжный способ дать своему теневому клону необходимую фору во времени для выполнения поставленной перед ним задачи.

Он, как и вчера, сидел у самого окна, рассеянно глядя на школьный двор, где от лёгкого утреннего ветерка едва заметно колыхались верхушки старых, высоких тополей. Учитель по литературе с причёской в виде кактуса, что-то монотонно, без всякого выражения, вещал про особенности композиции в какой-то там повести, кажется, Пушкина, и время от времени пытался даже читать какие-то отрывки с выражением. Но для Шикамару всё это казалось каким-то далёким, бессмысленным белым шумом — почти как назойливое, монотонное гудение старых ламп в школьном коридоре. Слова, конечно же, проникали ему в уши, но тут же, не задерживаясь, вымывались наружу, не оставляя в его памяти ровным счётом никакого следа.

Но скучал он на этом уроке не просто так, от нечего делать. Нет. Это была осознанная, вынужденная скука.

Его теневой клон, созданный им сегодня рано-рано утром, ещё до рассвета, всё ещё был активен. Шёл уже шестой час его «автономного плавания» — и до сих пор не было ни единого, даже самого малейшего, намёка на его скорое развеивание. Это было… на удивление обнадёживающе. И даже немного волнительно. Он послал его сегодня в город — без какой-либо конкретной, чётко поставленной задачи, только с одним общим направлением: собирать всю ту информацию, которую ты сам, на своё усмотрение, считаешь полезной. Основные транспортные маршруты, потайные, скрытые от посторонних глаз пути, удобные точки для наблюдения за кем-либо или чем-либо, места, где можно было бы быстро и незаметно спрятаться или раствориться в толпе. В общем, все те бесчисленные, незначительные, на первый взгляд, мелочи, на которые обычный, среднестатистический человек никогда в жизни не обратит никакого внимания — а вот опытный шиноби, оказавшийся на незнакомой территории, обращает. И ещё как.

Впервые за всё это долгое время пребывания в этом мире, Шикамару почувствовал настоящее, почти забытое им, волнение.

Нет, не беспокойство или страх. А именно то самое, немного щекочущее нервы, предвкушающее волнение — как перед сложным, ответственным экзаменом, когда ты, в принципе, на сто процентов уверен в том, что знаешь абсолютно всё, но всё равно с каким-то внутренним трепетом ждёшь окончательного подтверждения своего успеха.

Он буквально физически ощущал, как от него, будто из самой глубины его живота, из его очага чакры, тянется тонкая, невидимая, но очень прочная нить к тому, другому ему, к его теневому клону, который сейчас находился где-то далеко в городе.

Эта нить была натянута — тонко, ровно, без малейших колебаний. А это значит, что тот всё ещё держится. Что он всё ещё существует.

«Надо будет потом обязательно проверить, сколько конкретно времени мой клон может существовать в этом мире стабильно, без риска внезапного развеивания. Пока что — уже почти шесть часов. И это, надо сказать, весьма неплохой результат для начала».

Сначала у него была мысль оставить своего теневого клона прямо здесь, в здании школы, для сбора информации о местных порядках и нравах, но он быстро от неё отказался: риск был слишком уж велик.

И не в том смысле, что кто-то из учеников или учителей мог бы что-то заподозрить или заметить,просто… здесь, в школе, всё было слишком уж нестабильно и непредсказуемо. Постоянные эмоции, крики, толчки на переменах, общая отвлечённость внимания — в такой вот агрессивной и хаотичной среде его, ещё не до конца освоившегося, клона могло бы очень легко «сорвать». И тогда весь его тщательно продуманный разведывательный маршрут пошёл бы насмарку. А заодно — и все те ценные воспоминания, которые он должен был бы с него получить.

Нет, уж лучше пусть он развеется где-нибудь там, на улице. У какой-нибудь неприметной автобусной остановки, в тихом, безлюдном переулке, или у входа в какую-нибудь уютную, маленькую кофейню, где его появление вызовет меньше всего подозрений. А потом — всё: все его новые воспоминания, все его ощущения, все его мысли и выводы — всё это в одно мгновение вернётся к нему, к оригиналу.

Он точно знал, что почувствует этот момент.

А сейчас… сейчас ему оставалось только одно. Терпеливо ждать.

Он снова опустил свой взгляд в раскрытую тетрадь, где в качестве домашнего задания по биологии была нарисована какая-то дурацкая, примитивная схема строения дыхательных путей человека. Весь этот лист был испещрён какими-то неровными, корявыми стрелками и неразборчивыми подписями, сделанными, очевидно, рукой человека, который в своей жизни вечно куда-то торопится и никогда ничего не успевает.

«Морока…» — с тяжёлым вздохом подумал он, и снова уставился в окно, пытаясь разглядеть в медленно плывущих по небу облаках что-нибудь интересное.

На третьем по счёту уроке, как раз когда он уже почти задремал под монотонное бормотание учительницы, его неожиданно вызвали к доске.

Это было, конечно, немного неожиданно, но, в общем-то, не то чтобы очень уж и удивительно. Первый учебный день — а это значит, что сейчас начнётся традиционная проверка летних домашних заданий. Проблема заключалась лишь в том, что Шикамару никакое домашнее задание, по вполне понятным причинам, не делал.

В своей прежней жизни у него на это никогда не было ни малейшего желания, ни особых причин, а в этой, новой — и подавно.

Весь класс на мгновение замер, когда учительница — пожилая, вечно недовольная всем на свете женщина с такой сложной, начёсанной причёской, громко, почти с вызовом, назвала его фамилию.

— Шикамаров. К доске. Идите, идите, не стесняйтесь. Покажите-ка нам всем, как вы плодотворно провели это лето.

В её голосе отчётливо прозвучал нескрываемый скепсис. Тот самый, особый учительский тон, который не столько спрашивает, сколько уже заранее, априори, осуждает.

Он медленно, не спеша, как будто это его вообще не касалось, встал со своего места. Его папка с тетрадками так и осталась лежать на столе — забирать с собой было, в общем-то, нечего.

Шёл он к доске так же размеренно, с таким абсолютно невозмутимым выражением на лице, как у человека, который просто случайно идёт мимо, а не вызывается «отвечать у доски» перед всем классом.

— Так, — женщина-кактус достала из своей папки какой-то мятый лист бумаги и протянула его ему, — вот это была ваша основная задача для самостоятельного анализа на лето:

«Как бы вы организовали внутреннюю, социальную жизнь некоего микрообщества, оказавшегося в замкнутом пространстве на довольно длительный, неопределённый срок». Нужно было написать небольшое эссе. Самостоятельная, творческая работа. Ну, давайте, Шикамаров, удивите нас своими мыслями.

Он взял лист, мельком, почти не читая, пробежал глазами по формулировке задания и тут же поднял свой взгляд на класс.

Всё. Ясно. Задача понятна.

— Допустим, — начал он немного ленивым, но на удивление чётким голосом, даже не спрашивая на то разрешения, — у нас есть некая замкнутая группа, состоящая, скажем, из пятнадцати человек. Ресурсы у них, как вы и сказали, строго ограничены. И при этом существует постоянная угроза какого-либо внешнего конфликта. Или, что ещё хуже, — внутреннего. Первое и самое главное, что нужно сделать в такой ситуации, — это выстроить чёткую, понятную всем структуру: кто и за что конкретно отвечает. Второе — это разработать и принять свод простых, но жёстких правил. Условно говоря, у каждого должны быть свои, чётко прописанные обязанности. Нарушаешь правила — получаешь штраф, например, минус одна порция еды. Третье, и не менее важное, — это обязательная сменяемость власти: лидер в такой группе должен быть временным, избираемым на определённый срок. Чтобы со временем он не успел завестись и превратиться в самодовольного, неуправляемого тирана. Угу.

— Простите, Шикамаров, но это не совсем то, что… — попыталась было вставить своё веское слово ошарашенная таким напором учительница, но он, не обращая на неё никакого внимания, продолжил:

— …и да, делить людей в такой группе лучше всего не по их личным симпатиям или антипатиям, а исключительно по их функционалу, по их полезности для всего коллектива. Даже если кто-то из них тебе лично не нравится, если он откровенный говнюк, но при этом он — единственный, кто умеет обращаться с молотком, — его полезность для выживания всей группы гораздо важнее твоих личных чувств. Всё. Главная задача — это удержать всю эту хрупкую конструкцию в состоянии постоянного, динамического баланса. Потому что если в такой системе завалится хоть один, даже самый незначительный, на первый взгляд, угол — то вся она неминуемо, очень быстро, сложится, как карточный домик.

Он говорил всё это абсолютно спокойно, почти лениво, как будто просто размышлял вслух, не для них всех, а скорее, для самого себя.

Некоторые из его одноклассников уже начали недоумённо переглядываться между собой. Влад, сидевший на задней парте, даже немного привстал со своего места.

Марина, сидевшая в самом углу, внимательно, не отрываясь, слушала его. До странного внимательно.

— Это всё, Шикамаров? — наконец, придя в себя, спросила учительница.

— А что, этого мало? — так же спокойно, почти с вызовом, спросил он в ответ.

— Это… эм… безусловно, очень интересный, нестандартный подход. Но, простите, это не совсем то, что мы называем «сочинением». Это, скорее… какая-то военная стратегия.

— Ну так вы же сами и спросили, как бы именно я организовал эту их жизнь. Я — организовал бы именно так. А «эссе» — это ведь всего лишь форма. А главная-то идея — вот она, на поверхности.

Он аккуратно положил лист обратно на учительскую кафедру и так же невозмутимо, под изумлённые взгляды всего класса, пошёл на своё место.

Учительница, кажется, так и не знала, что ему на это сказать. Похоже, она очень хотела влепить ему заслуженный «неуд», но в последний момент почему-то передумала.

Он сел за свою парту. В классе снова повисла напряжённая, звенящая тишина. И только за его спиной Влад, наклонившись к своему соседу, испуганным шёпотом произнёс:

— Слушай, а ты точно уверен, что это Шикамаров? А то он сейчас говорит прямо как этот… ну, как главный из (какой-то игры стратегии чел, из фолыча типа). Только с какой-то очень уж серьёзной и страшной мордой.

Шикамару не ответил. Он его даже не слушал. Внутри у него, в голове, всё ещё тихо, но настойчиво, тикала одна-единственная, очень важная мысль:

«Клон до сих пор не развеялся. А это значит, что всё по-прежнему идёт замечательно».

К обеду все эти бесконечные, нудные уроки начали постепенно сливаться в один длинный шум. Монотонный, безжизненный голос учителя математики то уныло поднимался вверх, то так же уныло опадал вниз, как какие-то случайные, хаотичные радиопомехи. Бесконечные формулы, какие-то графики, уравнения — всё это, конечно же, оседало в голове Шикамару без малейшего труда, но и без какого-либо интереса. Он прекрасно знал: пройдёт ещё каких-то пару минут после звонка — и он тут же забудет всё то, что только что так внимательно слушал, потому что… потому что всё это было для него совершенно неважно.

Ему сейчас было важно совсем другое.

Клон. Его теневой клон. Он всё ещё не развеялся.

Это странное, фоновое чувство лёгкого натяжения — как какой-то едва слышный, почти неосязаемый звон глубоко внутри черепной коробки, как лёгкий, почти приятный зуд где-то между лопаток — оно держалось уже почти восемь часов подряд. Это было не больно, не тяжело, просто… постоянно. Этот тонкий, непрерывный фон в его голове заставлял его всё время быть в напряжении, ждать. Это было очень похоже на то, как если бы кто-то вот-вот должен был подойти к тебе и шепнуть на ухо какую-то очень важную, решающую фразу. И всё это долгое время Шикамару был готов слушать. Был готов принять этот сигнал.

Он украдкой посмотрел на настенные часы.

Через каких-то пятнадцать минут должен был прозвенеть спасительный звонок на большую перемену. После него — долгожданный обед. На улице. Его клон, судя по его внутренним ощущениям, скорее всего, уже находился на подходе к конечной, заранее определённой точке своего длинного, разведывательного маршрута.

И ровно в тот самый момент, когда учитель математики, наконец, начал диктовать им домашнее задание на завтра, это, наконец, случилось.

В его голове что-то резко, почти болезненно, щёлкнуло. Перед его внутренним взором на долю секунды мелькнул какой-то яркий, ослепительный свет — не то чтобы очень уж яркий, но какой-то очень резкий, концентрированный.

Секунда — и… на него хлынул мощный, всепоглощающий информационный поток.

Тихий, убаюкивающий шорох осенней листвы под ногами. Характерная, монотонная вибрация проезжающего мимо городского автобуса. Пронизывающий, холодный сквозняк в тёмной, сырой арке между двумя высокими домами. Пьянящий, сладкий запах свежей выпечки и кофе из приоткрытого окна небольшой, уютной пекарни.

Ощущение удушающего, почти невыносимого жара от раскалённого на солнце асфальта под подошвами его кед. Раздражающий, металлический звон автоматических дверей в огромном, шумном торговом центре. Бесконечные, слепящие блики в окнах проезжающих мимо машин. Продуманный до мелочей маршрут через несколько тихих, зелёных парков и скверов. Старая, заброшенная детская площадка с такими же старыми, ржавыми качелями, на которых, оказывается, можно было очень удобно спрятаться от посторонних глаз. Неприметная лавочка в самом дальнем углу парка, откуда открывался прекрасный вид на всю округу. Крыша заброшенной девятиэтажки, с которой, как на ладони, был виден весь южный район города. Буквально за какую-то минуту до своего окончательного развеивания, его клон, как он теперь «вспомнил», встал в густой тени старой, заброшенной автобусной остановки, устало сел на высокий бордюр и… просто сидел. Отдыхал. Наблюдал за прохожими. И это новое, странное, но такое отчётливое ощущение — ощущение полной, абсолютной завершённости поставленной задачи — Шикамару почувствовал особенно ярко, почти физически. Как будто кто-то невидимый выдохнул им обоим одновременно, с огромным облегчением.

Он едва заметно дёрнулся на своём стуле.

Не сильно. Не резко. Просто чуть-чуть пошатнулся — и тут же замер, приходя в себя. Его сердце, как это ни странно, наоборот, почему-то забилось гораздо тише. Не сильнее — а как-то ровнее, спокойнее.

Он почувствовал весь пройденный его клоном маршрут. Вспомнил все принятые им в процессе решения. Каждую остановку. Каждое наблюдение. Все те вопросы, которые он, клон, сам себе задавал в процессе своего пути. И все те ответы, которые на них приходили. Всё. До мельчайших деталей.

Это было не просто какое-то там «возвращение информации», как в компьютере. Нет. Это было полное, всеобъемлющее ощущение того, что ты сам, лично, только что был там. Просто — в другой, безмолвной версии самого себя. В версии, которая молча смотрела на этот мир, ходила по его незнакомым улицам и с невероятной, почти фотографической точностью, фиксировала в своей памяти всё, до самых мельчайших, незначительных, на первый взгляд, деталей.

Шикамару понял: эта его техника работает. И работает просто идеально.

С этим можно было не просто жить. С этим можно и нужно было развиваться дальше.

А ещё — это можно было очень эффективно использовать. В этом городе. На этих… людях.

Он глубоко, почти с наслаждением, вдохнул. Потом так же медленно, с чувством полного удовлетворения, выдохнул.

Посмотрел на листок с только что записанным домашним заданием по математике.

Повернул свою голову к окну, за которым шумел и жил своей жизнью огромный, незнакомый город.

И на его губах, впервые за весь этот долгий, напряжённый день, появилась тонкая, едва заметная, но такая уверенная и многообещающая улыбка.

— Вот теперь… теперь можно, наконец-то, и пообедать.

Прошёл ещё один день. Потом другой. А затем и ещё один.

Каждое его утро теперь начиналось с одного и того же, уже ставшего привычным, почти ритуального действия: ранний, почти предрассветный подъём, короткая, но интенсивная медитация на контроль над чакрой, формирование одного, но максимально стабильного и долговечного теневого клона — и немедленная отправка его в город, всё глубже и глубже в эту огромную, незнакомую, но с каждым днём становящуюся всё более близкой и понятной, запутанную сеть улиц, дворов, перекрёстков, подъездов, закусочных, аптек, шиномонтажек и тёмных, сырых подвалов.

Его личная, тайная разведка продолжалась. Системно. Досконально. Без перерывов и выходных. Шикамару даже завёл себе новый, толстый блокнот, куда каждый вечер, перед сном, скрупулёзно заносил все самые важные и интересные воспоминания, полученные от своего клона, чтобы не полагаться исключительно на это своё общее, расплывчатое ощущение «ну, вроде бы я это уже помню».

Его клон изучал в этом городе абсолютно всё: точное расположение камер наружного наблюдения на перекрёстках и зданиях, подробные маршруты движения школьных и рейсовых автобусов, расписания пригородных электричек, и даже то, как часто и в какое время обычно прогуливается по их двору тот самый агрессивный, вечно недовольный всем на свете дед из соседнего дома, который при каждом удобном случае грозится вызвать наряд полиции, если увидит на своей территории каких-нибудь «подозрительных подростков, слоняющихся без дела». И это все делалось не потому, что было необходимо, а просто… Привычно. Мозгу нужна такая жвачка из привычных данных и действий.\

Некоторые из разведанных маршрутов его клон, по приказу оригинала, вообще повторял по два, а то и по три раза — но уже в разное время суток, чтобы получить максимально полную и объективную картину. Где лучше всего можно было спрятаться днём, когда на улицах полно народу, и где, наоборот, меньше всего людей ночью, когда город засыпает.

И если бы не одно досадное «но», всё это, возможно, так бы и продолжалось ещё очень долго, может быть, даже бесконечно.

Но!

В один из таких обычных, ничем не примечательных вечеров — как раз когда уставшее за день солнце уже медленно клонилось к закату, а длинные, вытянутые тени от высоких фонарных столбов стали гораздо длиннее, чем сами эти фонари — случилось то, чего Шикамару, при всей его способности к предвидению и анализу, никак не мог предугадать.

Павел. Тот самый Паша, его «заклятый друг» из школы.

Его теневой клон, как и обычно, уже возвращался в точку своего сбора после очередного долгого разведывательного маршрута — он шёл вдоль длинной, серой улицы с унылыми бетонными панельками и бесконечными рядами ржавых гаражей, направляясь к заранее определённой им точке своего развеивания, чтобы не привлекать к себе лишнего, ненужного внимания. Он уже наметил себе удобную, уединённую лавочку в небольшом, тихом сквере, расположенном неподалёку от крупного торгового центра.

Именно там, в этом самом сквере, его и догнал Павел.

— Ну, здорова, — раздался у него за спиной до боли знакомый, неприятный, злобный, давящий на уши голос.

— Я ведь так и знал, что рано или поздно ты где-нибудь вот так вот, один-одинёшенек, да объявишься.

Клон медленно обернулся. Это был точно он, Паша. На этот раз — без своего верного Илюхи. Без восторженных зрителей и болельщиков. Один на один.

— Школа — это, конечно, всё ладно, — с издевательской усмешкой продолжал он, медленно, хищно приближаясь к нему. — Там у тебя, я смотрю, твой этот ряженый дед-защитник совершенно случайно объявился. А вот тут, дружочек… — он злорадно, победоносно усмехнулся, — тут ты, кажется мне, совсем, абсолютно один. И никто тебе уже не поможет.

Клон Шикамару ничего не отвечал. Его лицо оставалось, как и всегда, абсолютно спокойным. Но внутри он уже лихорадочно, за доли секунды, просчитывал все возможные варианты развития событий:

«Опасно. По-хорошему бы немедленно уйти от прямого столкновения. Этот клон не был создан для боя. Его единственная задача — собрать информацию и благополучно вернуться к оригиналу. Только не здесь. Только не сейчас».

Он сделал быстрый, почти незаметный шаг назад. Паша тут же, как по команде, сделал такой же шаг вперёд, не давая ему оторваться.

— Что, уже убегаешь, да, зассал? — язвительно, с наслаждением, бросил тот ему в спину. — Ну, давай, только попробуй. Тут тебе не в свои дурацкие фанфики играть и не в компьютерные стрелялки рубиться. Тут, в реальной жизни, всё гораздо проще: если человек слабый — его просто давят. Безжалостно. И никто, слышишь, никто за него не вступится.

Клон ещё раз, почти судорожно, метнулся взглядом влево, потом вправо. Прямо перед ним — широкая, оживлённая улица, пешеходный переход, несущиеся на огромной скорости машины, уже загоревшийся на светофоре красный свет. В его голове оставался только один-единственный, самый рискованный, но и самый надёжный выход: смешаться с потоком людей на переходе, перебежать через дорогу, слиться с вечерней толпой и тут же развеяться где-нибудь за ближайшим поворотом.

Он рванулся с места, что было сил.

Паша, совершенно не ожидавший такого резкого, почти самоубийственного движения, на мгновение опешил, а потом, с яростным криком, бросился за ним вдогонку. Иначе то как? Жертва уходит!

И тут — всё произошло практически одновременно.

Клон уже почти успел пересечь край проезжей части. Откуда-то из-за поворота, на огромной скорости, вывернула угловатая, старая Хонда. Её водитель, судя по всему, даже не успел толком выругаться, увидев прямо перед собой выскочившую на дорогу фигуру.

Резкий, оглушительный удар. Пронзительный, режущий уши скрежет тормозов. Чей-то отчаянный, испуганный крик с тротуара.

И… и ничего.

Никакого тела на асфальте.

Просто — какой-то странный, неестественный всплеск полупрозрачного дыма. Тонкий, почти хищный, серый дымок, похожий на тот, что бывает от только что запалённой петарды. Короткий, почти неуловимый вихрь пепельной, растворяющейся в воздухе чакры на ярком фоне слепящих автомобильных фар.

Паша, который бежал следом, от неожиданности и ужаса резко отпрянул назад, едва не упав. Водитель Хонды, выскочивший из своей машины с перекошенным от страха лицом, растерянно озирался по сторонам:

— ЧТО ЭТО СЕЙЧАС БЫЛО?! КУДА ОН ДЕЛСЯ?! ГДЕ… КТО-НИБУДЬ ВИДЕЛ, КУДА ОН ПРОПАЛ?!

Немногочисленные прохожие, ставшие невольными свидетелями этого странного происшествия, тоже замерли в полном недоумении. Кто-то из них испуганно закричал:

— Там же только что был парень! Он… он только что, вот прямо здесь, стоял! Я своими глазами видела!

Но на мокром от недавнего дождя асфальте не было ни единой капли крови. Никаких следов борьбы, ни разорванной одежды. Ничего.

Паша стоял на тротуаре, как вкопанный, не в силах сдвинуться с места. Его глаза дико, почти безумно, дёрнулись — он начал что-то невнятное, бессвязное бормотать себе под нос, его губы дрожали.

А потом, не говоря больше ни слова, он резко, почти судорожно, повернулся и, ни на кого не глядя, быстрым, почти бегущим шагом, ушёл прочь, в темноту, будто сам до смерти испугался того, что только что увидел.

И в это самое, то же самое мгновение — в совершенно другом районе города, в квартире — оригинал, настоящий Шикамару, который как раз сидел за своим письменным столом и пытался сосредоточиться на чтении учебника по истории, вдруг резко подался вперёд, с трудом удержав равновесие на стуле. Удар по его сознанию был коротким, но невероятно резким, почти болезненным. Яркой, ослепительной молнией в его мозгу пронеслось последнее, предсмертное ощущение его теневого клона: слепящий свет фар приближающейся машины, глухой, сокрушительный удар, острая, пронзительная боль, и это странное, ни с чем не сравнимое ощущение собственного рассыпания на миллионы невидимых частиц.

И затем — один-единственный, предельно чёткий, почти обжигающий его мозг вывод, который он сделал из всего этого:

«Меня видели. Очень много людей видели, как я… исчез. И они, без сомнения, теперь будут задавать очень много лишних, ненужных вопросов».

Он резко, с шумом, выдохнул, тяжело облокотившись на стол и закрыв лицо руками.

«Разведка окончена. И, похоже, теперь пришло время для маскировки.»