Монструозная форма Тиамат остановилась на мгновение после нанесенного ей удара — и впервые за все время сражения за ее пустым и потерянным взглядом промелькнуло мгновение того, что в человеческом разуме могло бы быть названо “мыслью.” Впрочем, в этой мысли не было ни размышления, не эмоции — это не было “пониманием” или “выводом”, скорее “мыслью” которая проскакивает в разуме человека совершенно случайно, когда тот проводит взглядом по случайной детали в своем окружении, что-то настолько мелочной, что его нельзя было назвать даже “мыслью” как таковой. Как человек может переведя взглядом по стене перед собой непроизвольно заметит, что стена являлась серой, или что день уже клонился к закату, даже не формируя это понимание в слова, точно также Тиамат перевела взгляд на стоящих против нее Слуг, словно бы впервые заметив их существование как таковое. Впрочем, в отличии от многих — в этом осознании не было ничего напоминающего гордыню — просто по сравнению с Тиамат Слуги перед ней действительно “не существовали.”
Но Тиамат остановилась на мгновение — и этого уже более достаточно для того, чтобы говорить о том, что предыдущие атаки не были бесполезны.
— Мать Монстров, значит? — голос Ангрбоды был с некоторой стороны уважительным к титулу Тиамат, но вместе с тем и чуть раздраженным от того, что кто-то посмел пользоваться тем титулом, что Ангрбода считала своим по праву,— Ну что же, давайте проверим, насколько твоя претензия заслужена.
Спустя мгновение фигура мелькнула перед лицом Тиамат — настолько малая и настолько быстрая, что сама Тиамат даже не успела сосредоточить взгляд на той — прежде чем удар заставил ее голову покачнуться в сторону.
Относительно самой Тиамат это даже нельзя было назвать полноценной пощечиной — ее голова скорее просто качнулась в сторону, как ее мог бы сдвинуть неожиданный, но не слишком сильный порыв ветра, но это было уже большим чем добились все предыдущие Благородные Фантазмы против нее, взятые все вместе.
Незнакомое, странное чувство коснулось Тиамат — непривычное ощущение, что было на некоем фундаментальном уровне несовместимо с ее природой.
Ангрбода приземлилась рядом с Тиамат — после чего быстрым движение оттолкнулась от земли, от силы удара и натуги взламывая камень и разбрасывая земляные посты под ее ногами, прежде чем врезаться в живот Тиамат, на что рефлекторно та перевела взгляд вниз, чуть напрягши свой пресс.
Ангрбода приземлилась вновь, избегая черной слизи Тиамат, поднимающейся по ее ногам подобно платью, прежде чем броситься в сторону, занеся руку для следующего удара.
Ангрбода не пользовалась в данный момент своим Благородным Фантазмом, но ее грубая физическая сила выходила за пределы не просто того, что можно было подсчитать — а за пределы того, что можно было вообразить. Тиамат представляла из себя воплощение всей жизни на земле — первородную богиню всего — сражение с ней было сражением со всем, что когда-либо было живо в этом мире — в прошлом, настоящем и будущем, с источником, что создал все живое в мире. Поэтому касания Ангрбоды, что вызывали от Тиамат такие небольшие реакции означали то, что Ангрбода обладала физической силой достаточной, чтобы каждым ударом в своей полной силе вызывать реакцию от всего живого, что только существовало и будет существовать в истории. Иными словами — каждый удар Ангрбоды был силой, что, мог сам по себе оставить отметину в генетической памяти человечества. Один удар мог расколоть литосферную плиту и вызвать извержение магмы на поверхность земли. Один удар мог навсегда стереть из памяти слова подобные “Японский архипелаг” или “Британские острова.” Один удар мог превратить джунгли Амазонки в иссушенную пустошь, полную разбитых в песок мелких щепок вековых деревьев.
Но относительно Тиамат подобные удары добились куда большего — заставили ее отвлечься на Ангрбоду.
Отнесенная рука была занесена не для удара, а ради попытки отбросить от себя раздражающий элемент — и Тиамат столкнулась с Ангрбодой мгновение спустя.
Катастрофический треск разнесся по земле — плоть столкнулась с плотью и первым сдался мир вокруг.
Удар воздуха был настолько плотным, будто бы он миновал все стадии давления и превратился в материю — земля не начала крошиться под ногами двух столкнувшихся прародителей монстров, а просто оказалась сдвинута с места абсолютно плотным потоком воздуха, словно бы одна материя заместила другую. Столкновение двух Абсолютных Сил замерло в моменте краткого эквилибриума, однако разрешение противостояния не пришло — ибо за спиной Тиамат возникла Артур, воспользовавшаяся мгновением отвлечения двух Матерей Монстров.
В арсенале Артур существовало пять Благородных Фантазмов — “Экскалибур — Клинок Изгоняющий Всякое Зло”, “Камелот — Последний Оплот Человечества”, “Рыцари Круглого Стола — Двенадцать Величайших”, “Святой Грааль — Единственная Святая Реликвия Грешного Мира” и “Авалон — Рыцарь Всегда Исполняет Свой Долг.” Обладая пятью этими Благородными Фантазмами Артур не просто превосходила любого Слугу — она превосходила саму концепцию Слуги как того, кто был призван для исполнения миссии или сражения и становилась монолитом, который сам определял собственную природу и условия своего существования. Даже Аинз не смог бы так просто расправиться с ней в этих условиях — ему потребовалось использовать собственные Благородные Фантазмы и сражаться в полную силу для того, чтобы усмирить Артур — величайшее чудо, что породило человечество во всем Иггдрасиле.
Однако правда заключалась в том, что существовало две Артур.
В бесчисленном количество временных линий существовало множество историей, но Артур существовала лишь в двух возможных вариациях.
Та, в которой Высшие Существа — Игроки — спасли ее Камелот, в которой Артур являлась величайшим паладином и главным стражем человечества, обладающей своей полной силой. Та, в которой она правила легионами рыцарей и возвышалась над человечеством подобно маяку, своим светом выявляя любую угрозу человечеству и расправляясь с той без всякой жалости. Та, в которой Камелот не пал под ударом ее сына-предателя.
И та Артур, что проиграла свой финальный бой. Та, что оказалась убита своим собственным сыном на ступенях своего тронного зала. Та, что не смогла совладать с весом бытия чемпионом человечества и пала для того, чтобы никогда более не подняться. Та Артур, которую сотворил Аинз Оал Гоун.
Поэтому Артур не лгала, когда говорила о том, что обладает пятью Благородными Фантазмами — она и должна была обладать ими. Просто Артур о которой она говорила не была ей самой.
И потому спустя мгновение клинок сверкнул в руках Артур,— “Разрушенный Камелот — Последний Бой Рыцаря.”
Вся боль и страдание, предательство и одержимое желание победить в одном единственном последнем бою, в момент проигрыша войны нанести единственный укол своему врагу. Желание отвергнуть все клятвы паладина и, ради одного боя, предать все годы работы, свою репутацию, жизнь, миссию, разум. Желание, во что бы то не стало, наплевав на свою природу, утянуть своего врага вслед за собой.
Сверкающий до того клинок Артур померк, словно бы его свет был привнесен в жертву единственному бою Артур, что отныне имел значение. Последнее сражение Артур ценой в ее жизнь.
Разум Артур помутился и любые мысли, любые заветы, все перестало существовать. Глаза Артур затянула дымка цвета крови и клинок Артур врезался в костяную броню, покрывающую плечо Тиамат.
После чего ушел вниз, прорезая ее плоть.
Черная, смолистая кровь Тиамат выплеснулась наружу вместе с осознанием из разума Тиамат о том, что за несопоставимое чувство, противное ее природе, она ощущала все это время.
Впервые со времен сотворения мира Тиамат ощутила боль.
* * *
Аинз перемещался по территории разума Тиамат с отчаянной резвостью спущенного с поводьев дикого зверя, огрызаясь всевозможными заклятиями, что только существовали в его арсенале, однако его разум не был подвержен памяти, только четкому наблюдению за самой Тиамат.
Одно заклятие за другим врезалось в разум Тиамат, заставляя ее отвечать — резкие движения той шли в противоречие любой логике, и если бы не полет и телепортация, то Аинз давно бы попался под ее удар, и проверять на себе силу удара противника, способного выдержать десяток заклятий седьмого-восьмого ранга и даже не показать реакции на те Аинзу не хотелось вовсе.
“Ожидаемо и вместе с тем неожиданно.” — Аинз переместился в сторону вновь, и вверх, уклоняясь от вздыбившейся вверх волны черной слизи, попытавшейся утащить его вниз, после чего мгновенно ушел в сторону в полете, уходя от Тиамат, неплохо читающей его стратегии уклонения — “Это первый противник со времен встречи с Соломоном, которого я не могу просто отправить прочь парой заклятий. Весьма интересно.”
Тиамат явно была совершенно непривычна к сражениям — она обучалась способностям к бою по ходу сражения, выдумывая один прием за другим — например, взлетев вверх к Аинзу она подняла за собой черной море, что тут же подхватило ее фигуру и, подобно руке, размахнулось той, запустив ее в Аинза. Однако при всех растущих как на дрожжах навыках и просыпающемся тактическом уме ее неопытность была заметна без любого профессионального взгляда — так Аинз телепортировался не в сторону Тиамат, где уже поднималось черное море той, а назад, немного вне поле досягаемости ее рук — после чего ответил новым заклятием. Огромное кислотное облако мгновенно накрыло пространство вокруг него и черное море задрожало, словно бы визжа от боли, прежде чем броситься в стороны от самого Аинза — но Тиамат, оказавшаяся в накрывшей ее ядовитой взвеси лишь прыгнула назад, покидая зону действия заклятия. Тем самым она подтвердила мысль Аинза о том, что получаемый ей урон не отображался на ней, но не был нулевым — в конце концов она предпочитала не получать этот урон и даже показавшаяся беззащитной фигура самого Аинза не стала достаточной приманкой для нее для того, чтобы сунуться в возникшую ядовитую взвесь.
Это означало то, что Аинз мог попытаться победить Тиамат стандартными методами сражения — перевести бой в битву на истощение и попытаться сформулировать наилучший план столкновения с той… Но здесь Аинз неожиданно упирался в стену своей спиной при попытке отдалиться от сражения с Тиамат.
Тактика Аинза при сражении с противниками сравнимого с ним уровня или выше обычно включала в себя сражение в два или даже три этапа — подготовительная разведка боем с постепенным определением сил противника, выработкой наиболее оптимальной стратегии, подготовкой следующего места боя, экипировки, призывной нежити, и в конце концов — оглушительная победа над противником, что не имел и возможности защититься от твоей тактики. Неважно, сколько времени Аинз отступит в подготовительных сражениях до тех пор, пока он не победит в генеральном.
Однако в текущих условиях Аинзу было некуда отступать — судя по полученной им информации Тиамат уже начала наступление на реальный мир и потому если он отступит сейчас — та просто обратит свою полную силу на Слуг, сражающихся с ней в реальности. Более того, если он затянет сражение с ней, используя наиболее выгодную тактику, подбирая постепенно ключи к ее защите и осматривая каждое ее возможное движение — то, возможно, он просто не успеет остановить ее до того, как она разберется со Слугами — либо, если даже Аинз доверится Слугам — нанесет непоправимый ущерб реальному миру.
Потому Аинзу, с огромной болью и печалью в его сердце, придется сделать то, что он так не любил — начать выкладывать на стол свои карты вперед противника и просто сражаться с ним не с помощью ума и тактики, а с помощью голой силы.
По крайней мере, Аинз мог убаюкивать себя этой мыслью, он в коем-то веке мог начать сражаться в свою полную силу и немного поиграть своими мускулами. И это, в каком-то смысле, тоже было маленькой победой Аинза.
А потому, телеопртировавшись вновь, Аинз оказался за спиной Тиамат, после чего поднял руку,— Богоубийца EX.
Спустя мгновение словно бы невидимая волна прошлась по телу Тиамат, болезненно срывая с нее ее божественную власть и суть вместе с кожей. Тело Тиамат содрогнулось, словно бы враз лишившись любой защиту между ней и жестоким холодным окружающим ее миром вокруг — кость и плоть под той растрескались, вырываясь потоками черной маслянистой крови, столь похожей на поглотившее весь мир черное море, тут же смешиваясь с теми, заставляя черное море радостно бурлить, словно бы получив деликатес, что был обещан черном морю задолго до начала сражения.
Рога Тиамат замерли, мелко задрожав, а глаза Тиамат раскрылись в страхе и боли, столь непривычном для истока всего живого на этой земле.
Однако когда она развернулась к Аинзу — она увидела лишь протянутую им костяную руку вперед и услышала его голос,— Разрез реальности.
Спустя еще мгновение пространство словно бы разошлось по швам, там, где рог Тиамат касался ее головы — и на одной половине замершего кадра оказалась сама Тиамат, а на втором знак ее столь нечеловеческой природы.
Спустя мгновение пленка, разорванная на две части, словно продолжила свой бег, не признавая момент, когда весь мир был поделен на две половины, замершие, каждая в собственной реальности, и ее рог упал сам собой, будто бы просто был отрезан клинком, хотя сам мир был свидетелем того, что это было не так. Рог Тиамат не оказался отрезан — его просто никогда не было на этом месте. Изначально сам мир был иным — у Тиамат никогда не было левого рога на этом месте — не могло быть по всем божественным чертежам — и, конечно же, не будет в будущем. Это было невозможно. Сам мир не был устроен таким образом, чтобы это было возможно. Скорее небо будет зеленым, скорее ходьба по потолку станет нормой, скорее вся вселенная схлопнется в ничто, чем сама идея того, что на левой стороне головы Тиамат находился однажды рог станет нормой.
Но память Тиамат говорила об ином. Говорила о том, что она была таковой. Что это было раной. Что ее рог был отрезан. И о том, что сам мир встал на сторону Аинза в этом сражении чтобы убедить саму Тиамат в том, что она была безумна.
И за болью в разум Тиамат вторглась эмоция самая странная и неестественная, самая противная ее природе.
Страх.
И за страхом пришел гнев.
* * *
Страх был эмоцией, исток которой крылся в смерти. Любое существо, избегающее смерти, в своей сути было подвержено страху — из-за того, что страх являлся инстинктом, заложенным куда глубже, чем любая иная эмоция. Всякое живое существо избегало условий, неподходящих для своего существования. Даже бактерии и простейшие, существа лишенные любого намека на возможное мышление даже на самом базовом из своих уровней, не были лишены страха. Избегая условий, что провоцировали их гибель они демонстрировали то, что страх являлся чем то большим, чем эмоцией — страх являлся неприкасаемой биологической функцией организма, обеспечивающей его выживание. Все на свете могло было быть сведено к страху — поскольку страх был причиной продолжения жизни.
Тиамат являлась источником всего живого — неуничтожимым существом, из которого происходило все сущее, непреложной истиной этого мира, неизменной как законы физики или понимание того, что являлось “верхом” и “низом.”
Но Тиамат была жива.
И потому страх никогда не покидал ее полностью.
Защитные реакции организма в отношении страха были вариативны, как само возможное строение организма. Шок, побег, попытка разума пересилить эмоцию, помощь со стороны группы…
Тиамат избрала из всех возможных путей ответа гнев.
Рев разнесся вокруг нее — в первый раз за все время существования рев Тиамат оказался ревом гнева. Пока клинок Артур взрезал ее плоть, окрашивая землю вокруг нее алым водопадом — гнев выбрался из самого дальнего угла разума Тиамат, получая контроль над все большей и большей частью ее тела и разума — прежде чем захватить саму Тиамат полностью.
— НАЗАД! — голос Гильгамеша потонул в реве Тиамат, но даже если бы это было не так — Артур не услышала бы его слов. Гнев Тиамат и гнев Артура происходил из разной природы и разных условий, но правил их разумом и телом в равной пропорции. Для Артур существовал противник, а не командование, план или сражение. Только битва. Только враг, которого было нужно уничтожить любым способом.
Черная слизь Тиамат, до того колыхавшаяся подобно вечернему платью у ее ног, ударила во все стороны, мгновенно преобразуясь в отдельные капли, что тут же начали сливаться вновь — воющий стрекот сотен и сотен новых монстров поднялся над землей.
Даже так Тиамат не была разумна и не была наполнена своей полной силой — но впервые за все время ее существования в ее разуме появилась цель. Появилось желание.
Желание бороться за свою жизнь.
То, чего все древние боги Месопотамии не смогли добиться своим предательством проявилось в разуме Тиамат при столкновении с горсткой выживших Слуг — и одни безумным глупцом среди спящих.
Божественность Тиамат слезла с нее как могла была быть спущена кожа после тяжелого ожога, обнажая обгорелую плоть ее естества, и впервые за все существование Тиамат она была беззащитна перед столь низкими порывами человеческого естества — страхом, эмоциями, желаниями. Но если она не была защищена от тех — то, впервые, весь мир вокруг нее не был защищен от ее истинной природы в ответ.
— Бенкей Бутсу! — голос Бенкея разнесся спустя мгновение и за одним Бенкеем появился второй, третий, четвертый… Семеро Бенкеев единовременно.
Легенда о том, что один Бенкей был равен семерым в одном бою, что его шаг звучал как семь, что один его взмах клинка отправлял семерых на тот свет.
Ничего больше, чем факт того, что один актер мог переживать множество ролей в единой постановке. Семь ролей в выступлении было всего-лишь ожидаемым фактом — и то, что актер выглядел отныне как странствующий монах, а подмостками пьесы являлось поля боя не изменил этого факта.
Семь копий Бенкея ударили единовременно в монстрозную армаду, начавшую вырываться из-под ног Тиамат. Пожалуй, этого было бы более чем достаточно для того, чтобы разобраться с начавшими бить волнами монстров, подобно ударившему роднику возникшим из-под ног Тиамат. Но это исключало из уравнения саму Тиамат — Тиамат, что, впервые за все время своего существования, обрела желание — желание жить.
Ударившая сверху ладонь не была никаким Благородным Фантазмом — это было подобно попытке прихлопнуть вертлявую муху, не более того — но рука Тиамат мгновенно смела как монстров, возникших под ее ногами, так и копии Бенкея, превратив их в лужу из раздавленной плоти и вырвавшейся крови. Благородный Фантазм Бенкея выдержал половину секунды существования, прежде чем оказаться сметенным в ничто — но монстры Тиамат не продержались и тысячной доли этого. Однако там, где раздавленная плоть Бенкея окончила свое существование — превращенные в тонкий слой толщиной в единственную клетку монстры, порожденные Черным Морем, выжили.
Мгновенно они вспенились поверх ладони Тиамат — поглощая остатки раздавленной плоти копий Бенкея они ударили вверх, стремясь поглотить любое существо, которого они могли только коснуться — копии Бенкея мгновенно были поглощены, проанализированы и изменены согласно новой цели Тиамат. Цели выжить.
— Значит, даже копии не имунны к поглощению силой Тиамат,— голос Бенкея был куда менее глубоким и ясным, чем обычно он позволял себе, будто бы на мгновение мудрый монах уступил место уставшему старому путнику, что взвалил на себя куда больше обязательств, чем он когда-либо мог представить,— Наверное, это стоило ожидать. Пилигримаж Пяти Сотен Архат!
Спустя еще мгновение золотая печать появилась за спиной Бенкея, затем еще одна и еще, до тех пор, пока десятки и сотни печатей не покрыли все территорию за его спиной, возникая подобно небольшим кирпичикам, создающим золотую стену за его спиной. Пять сотен Архат.
Изначально Бенкей был монахом, буддистом пытающимся постичь Нирвану — прежде чем отринуть свой аскетизм и последовать верно за Ушивакамару — Минамото-но-Йошитсуне. После этих действий он стал воином, советником, многими он был заклеймлен как преступник. Но изначальный росток в его душе, стремление к правде буддизма, не исчезло полностью из его разума.
Бенкей не постиг Нирвану и не добрался до Чистых Земель, как не стал и Архатом — он умер, сражаясь за то, во что он верил превыше всего остального. И в этом, наверное, было его собственное малое Просветление.
Именно это Просветление мог даровать Бенкей тому, кто стоял против него.
Попытка даровать его противнику возможность самим отправиться в великий поход — подражая Архатам достичь Нирваны, сплавившись по великому морю до горы Поталака. Возможность взглянуть на всю свою жизнь и понять, достигли ли они того, чего они должны были достичь в своей жизни.
В случае, если бы это произошло именно так — то сам бой становился бессмысленным, ибо тому, кто достиг Нирваны, не было дела до любого сражения.
Но вероятность этого была ничтожна — к Просветлению нельзя было принудить, и нельзя было даровать никакое Откровение насильно. Однако насильно Бенкей мог отправить свою цель на поиск этого откровения — изъяв их душу из тела, отправить их на мгновение в место, где нет времени, дабы каждый из них увидел каждую свою прошлую жизнь. И, если весь осмотр той не привел ни к чему больше, чем к воспоминаниям о действиях совершенных, эмоциях пережитых и мыслях обдуманны — вернуть их обратно, отправив тех в их новую жизнь, на новое перерождение.
Новое перерождение, впрочем, означало то, что их старая жизнь в любом случае подошла к концу.
И потому неоформившееся до конца Черное Море Тиамат опало безжизненными брызгами мгновенно свернувшейся черной грязи, в то время как вязкая кровь Тиамат продолжала бежать вниз потоками, смешиваясь с той — но неспособная вернуть к жизни тех, кто уже оставил ее позади.
Артур бросилась вперед — никакие метафизические уловки и мудрые уроки не интересовали ее в этот момент, как бессмысленны были стратегии и тактики. Желание Артур было единственным — убийство врага любой ценой.
Клинок Артур казался игрушечным в ее руках относительно Тиамат — вонзившись в плоть он вызвал ударивший вверх поток черной крови, но для Тиамат это казалось каплей, выступившей после неудачного укола зубочисткой.
Однако укол боли, к которому был привычен любой человек, был для Тиамат больше, чем случайностью — он был демонстрацией ее смертности. Доказательством ее страха. Источником ее гнева.
Вырвавшаяся кровь Тиамат мгновенно исказилась — темно-бордовая жидкость обратилась в вязкую черную слизь, подобную той, что истекала из самой Тиамат — но неизмеримо более могущественную. Черное Море Тиамат было не более, чем ее мыслью — природой ее существования. Кровь Тиамат была самой Тиамат.
Врезавшаяся в Артур кровь Тиамат мгновенно прожгла сквозь доспехи той, после чего впилась в кожу, прожигая плоть, стремясь забраться в вены Артур и разнестись по ее телу, подчинить источник боли своему приказу, как человек желал подчинить источник своего страха.
Если бы Артур обладала своим разумом и не отдала его в расчет своей силы — это стало бы неприятным ожогом, что не продержался бы и пары секунд. Если бы Артур воспользовалась своими способностями паладина, то даже кровь Тиамат отпрянула бы от нее, ощутив боль, к которой она была столь непривычна. Если бы клинок Артур не утерял свою силу — искажающее влияние Тиамат даже не смогло бы остановить Артур.
Если бы.
Кровь Тиамат пробралась в плоть Артур, мгновенно вступив в смертельный бой с ее собственной плотью — мать одного мира столкнулась с героем другого. Каждая малейшая частица плоти сражалась с каждой каплей крови Тиамат, война растянувшаяся на триллион солдат по всему телу Артур мгновенно вспыхнула с новой силой, и тело Артур замерло.
— УБРАТЬ ЕЕ НЕМЕДЛЕННО! — голос Гильгамеша был регален как и всегда и только один наблюдатель из всех мог заметить то, что на считанное мгновение, столь короткое, что о нем нельзя было говорить даже как о случившемся, в разуме Гильгамеша промелькнул страх, которым Тиамат поделилась со своими детьми, словно неспособная удержать тот в себе.
Если Артур, потерявшая свой разум ради собственной силы, перейдет под контроль Тиамат, получит доступ к бесконечному источнику силы и регенерации — то весь план сражения был обречен. Любая возможность борьбы с Тиамат была потеряна.
— Значит, так оно и есть,— голос Бенкея был тихим, но он донесся до Гильгамеша даже сквозь какофонию бьющей кровь,— Восьмое Оружие!
Бенкей появился рядом с замершей Артур, после чего его руки коснулись клинка Артур — то, что мог быть Экскалибуром когда-то.
Руки Бенкея сжались на клинке и, через мгновение, Бенкей совершил величайшее оскорбление любому воину на поле боя.
Отобрал клинок из рук Артур.
По легенде Бенкей был мастером, что носил за своей спиной семь орудий, в каждом из которых он был мастером, не знавшим себе равных. Легенда говорила, что взяв любой клинок из любых рук он мог сделать тот продолжением своей руки, показав даже его владельцу истинную мощь его собственного клинка.
В отличии от ,Ланселота — никакой объект в его руках не становился Благородным Фантазмом — скорее, он мог забрать Благородный Фантазм любого противника на мгновение, сделав его своим. Ветка в его руках все также была бы веткой, а легендарный Экскалибур остался бы Экскалибуром. Он не даровал своему оружию никаких новых свойств — лишь раскрывал те, которыми оно обладало до того.
И потому, спустя мгновение, рука Артур пробила его грудную клетку — в разуме Артур не было никаких мыслей о том, что утерявший свои силы Экскалибур больше не был святым мечом в руках Бенкея, или о плане, о союзнических отношениях. Артур просто сражалась изо всех возможных сил.
Однако Бенкей добился того, чего он желал — на мгновение контакт с Тиамат прервался для Артур, как волна гнева на факт потерянного клинка смела попытку Тиамат пробраться в ее разум.
Пробитое сердце мгновенно взорвалось кровавой шрапнелью, но Бенкей исполнил свой долг. И умереть исполняя долг, умереть стоя и с мечом в своих руках…
Разве это была самая плохая участь, что могла выпасть Бенкею?