Астрономическое явление, созданное Иштар, сломало столь могущественный барьер, созданный Озимандией, как цунами может снести песчаный замок, не обращая внимания на то, сколь искусен был мальчишка, создающий песчаную скульптуру, и с какой тщательностью он укреплял одну за другим песчаную башню на пути прибывающих волн.
Если бы полная сила Иштар столкнулся с реальным миром — не с придуманной реальностью, не с воплощенным Благородным Фантазмом Озимандии, а с той планетой, что люди привыкли называть Землей, то она бы треснула как скорлупа уже давно перезревшего ореха — не было бы никакого “изменения движения литосферных плит” или “катастрофических извержений вулканов, спровоцированных тектоническими событиями.” Намного проще — не осталось бы никакой Земли вовсе — та просто развалилась бы на части с легкостью, с которой крошится песочное печенье в руках ребенка. Горы, океаны, человеческие монументы — ничего более, чем песчинки, теряющиеся в пустоте космоса от столкновения с другой планетой.
Однако воссозданный Озимандией мир поглотил в себе всю силу удара Иштар, после чего рассеял тот мгновение спустя, рассыпавшись на малые части и потерянные в воздухе осколки, мгновенно истаявшие ни в что.
При всей мощи Иштар — ловушка Благородного Фантазма Озимандии заключалась в том, что он был отделен от “настоящего” мира, и потому мощь Благородного Фантазма самой Иштар просто не смогла перелиться подобно излишней воде из стакана — поскольку “стакан” не был открыт к другому. Излишняя вода, залитая в ограниченный объем пространства, просто разбила стакан — и затем перестала существовать, как после нахождения “ответа на задачу” упомянутые в ней сведения и показатели перестают быть важны для каждого последующего случая.
Однако, несмотря на эту мощь, сам дворец Озимандии не перестал существовать.
Мощь Иштар стерла магические печати, благородные монументы и искусные фрески, обнажая спрятанный под камнем металл — хеттскую сталь, что приняла на себя планетарную мощь Благородного Фантазма Иштар.
Начищенная в иных условиях серебристая сталь почернела — во многих местах она выглядела оплавленной и искореженной, кое где она была разорвана на части или превращена в ничто…
Однако она выполнила свою главную функцию — защитила самих Слуг от мощи Благородного Фантазма Иштар, пусть лишь и один раз — маловероятно, что даже подобная защита могла пережить второе столкновение с полновесной силой Иштар.
Однако там, где Озимандия защитил следующих за ними Слуг — Тиамат приняла силу удара, направленную на себя, вне всякой защиты вовсе.
Монструозная форма, возвышающаяся над горами и упирающаяся в землю глубже любого каньона — Тиамат содрогнулась — и издала вой.
Теперь, когда мир Озимандии более не поглощал значение ее крика и не был способен развеять невыразимый смысл, вложенный в ее бессловесную песнь Первоматери — любой услышавший протяжное завывание Тиамат мог бы воспринять эмоцию, вложенную ей в ее слова…
Однако этого не произошло — потому, что у воя Тиамат не было смысла.
Разнесшийся крик Тиамат не выражал в себе ничего — кроме боли.
Воздух начал распадаться в ничто от силы воя Тиамат — земля задрожала от боли, переданной ей — и фигура Тиамат, великого монстра, наконец-то прояснилась в глазах Слуг.
Огромная рана проходила от ее плеча и до ее груди, распахивая на части как чешую, так и мышцы — нечеловеческие кости и черная кровь были видны наблюдателю, что видел первую рану Тиамат.
Не то, что “можно было назвать раной” и не “доказательством возможности ранить Тиамат” — нет, это было первой полноценной раной Тиамат, разорвавшей ее тело. Даже Тиамат не была неуязвима перед астрономическими явлениями.
Рана на теле Тиамат была не слишком гротескна по меркам Слуг — относительно приложенных усилий она и вовсе была просто смехотворной. Однако если бы подобная рана оказалась на теле обычного Слуги — любой бы скривился от наблюдения, внутренне пытаясь определить, мог ли Слуга перед ними пережить следующие несколько секунд.
Возможно, если бы речь шла о Слуге, обладающем Продолжением Битвы, или о каком-то выдающемся воине, может быть Берсеркере, то подобная рана не была бы сочтена смертельной вовсе — но практически для любого Слуги эта рана была, если и не смертельной, то определенно означала их поражение. Невозможность продолжения битвы. Ранение, что заставило бы противника мгновенно отступить прочь.
Но Тиамат была не Слугой. Тиамат была Тиамат.
Мгновенно обнаженная плоть поднялась вверх и бросилась друг к другу, пока мышцы не начали находить места, в которых они были разорваны, мгновенно вытягиваясь для того, чтобы связаться в единую нить вновь.
Тиамат не могла остаться не раненной после подобной атаки — но если она могла излечить нанесенные ей повреждения в считанные минуты — то имела ли подобная атака значение вовсе?
— Гугланна! — голос Иштар, свалившейся мгновение спустя с небосвода из-за полного недостатка сил, был слаб — в отличии от ее действий. Иштар потратила последние остатки своих сил — можно было сказать, что она использовала собственную жизнь, свою собственную божественность для активации своего второго Благородного Фантазма, словно бы отчаянный игрок, ставящий все “на зеленое” — но этого было достаточно для активации ее еще одной силы.
Огромное создание, возникшее перед ней, уступало монструозной форме Тиамат в своем размере, но Тиамат была единственным объектом больше того.
Возвышающийся над горными пиками Небесный Бык, Гугланна, являлся посланником небес и всех богов Шумерии, великим созданием, созданным из чистой божественной мощи и власти всех богов, сплетенным воедино из всех источников силы, и укрепленным в единую фигуру из чистой идеи “магии”, из чистой идеи “тайны” — он был не столько физическим созданием, сколько материальным отображением концепции “божественного зверя.”
Когда-то давно, когда сам Энкиду отверг свою миссию сражения с Гильгамешем и обернулся против богов — боги создали совершенного монстра, Гугланну, и послали его в мир для того, чтобы привести к покорности двух непокорных пешек, два звена цепи, одно из мира людей, второе из мира божественного, что должны были навсегда воссоздать единую связь двух миров.
Иными словами, боги более чем были уверены в том, что силы Гугланны хватило бы для уничтожения как Гильгамеша, так и самого Энкиду.
В конце, боги были убеждены в обратном — однако это не означало. что они совершили ошибку в своих расчетах — Гугланна, зверь всех зверей, был сильнее двух величайших героев в пересчете исключительно характеристик и боевых потенциалов. Они просто не могли представить себе то, что бесчувственная марионетка, Энкиду, обретет в себе желание пожертвовать собой ради человека и ради человечества, для того, чтобы уничтожить зверя.
И Энкиду пожертвовал собой — распустив “таинство”, что скрепляло собой единое создание, называемое небесным быком Гугланной, Энкиду отдал свою жизнь — ибо боги в наказание за столь святотатственный поступок, что нарушил саму концепцию “божественного зверя,” смогли перехватить жизнь самого Энкиду — и оборвать ту единым движением своей руки. Так, боги стали единственным и бесконечным, непримиримым противником Гильгамеша — и так боги зародили в непобедимого царя семя сомнения и страха, что был настолько же силен, насколько бесстрашен был сам царь.
Гугланна, небесный бык, стал причиной зарождения в Гильгамеше страха собственной смерти.
Монструозное создание, вставшее на свои ноги, словно бы подперло небеса своими рогами спустя мгновение, после чего перевело взгляд на Тиамат перед своими глазами.
Естественно, если бы титанический монстр находился в “реальности”, то земная твердь под его копытами бы сломалась, а не поднятая им голова послала бы ветра, вырывающие вековые дубы с корнями. Монструозное создание подобно Гугланне могло существовать исключительно в мире богов — в мире, где балом правила магия, а человечество могло лишь стремиться заполучить себе небесную мощь, неподвластную им. Гугланна мог существовать только в таком мире — для “рациональной реальности” само его присутствие было токсично, точно также, как “современность” была токсична для него — как две непримиримые частицы материи а антиматерии, стремящиеся к взаимному самоуничтожения.
Однако Тиамат, вернувшая себе свою истинную форму, окончательно погребла идею “науки” и “объективности”, идею “физических законов” и “непреложных истин” под непредставимым слоем божественной мощи первородной матери — и потому возникшая монструозная фигура Гугланны ощутила себя лучше, чем где-либо еще.
Подняв свои высокие рога и заревев, небесный бык бросился вперед, на фигуру Тиамат — и Тиамат замерла в нерешительности. Лишенная любого опыта сражения она замерла в задумчивости, пытаясь определить, что ей было нужно сделать в данный момент — ответить на рев Гугланны, заняться восстановлением собственного тела или переместиться в сторону, стараясь уйти от бросившегося на нее зверя — прежде чем все же принять решение.
Медленно плоть Тиамат продолжила восстанавливаться — относительно человеческого организма скорость была невероятной, все человеческое тело было бы соткано полностью на месте разрозненных частей тела — однако тело Тиамат было непредставимо огромным, а атака Иштар нанесла удар, что даже для Тиамат, сконцентрированной на своем восстановлении, потребует какого-то времени для восстановления.
Поэтому Тиамат, впервые за время сражения, качнулась в сторону — монструозное создание предпочло уклониться от атаки, а не принимать ту, полагаясь на свою мощь — горький урок, выученный Тиамат, и знак, заставивший бы любого наблюдателя приободриться. Увидеть непобедимого противника, что предпочел отступить, но не сталкиваться с твоей силой — разве этот вид не заставил бы любого наблюдателя обрести уверенность в собственных силах?
Огромный рог прошел, казалось бы, в миллиметрах от Тиамат — хотя это и было лишь обманом зрения, созданным невероятными размерами чудовищ — наверняка между одной фигурой и другой был не один десяток метров — прежде чем Тиамат подняла свою руку и вонзила ту в плоть бросившегося на нее быка, что взревел, но не отступил, стремясь насадить мать всех монстров на рог.
Черная слизь Тиамат не распространилась по плоти создания — Тиамат отвергла эту идею вовсе, вместо этого предпочитая направить свою мощь для сражения — для уничтожения врага перед ней. Ее дети наконец-то стали ее “врагом” — и Тиамат желала уничтожить врага перед собой.
Плоть внутри Тиамат, не поддающиеся человеческой классификации мышцы и органы, поддерживаемые первородной магией, а не законами физической реальности, мгновенно переплелись, изменяя фигуру Тиамат — как первородная мать она обладала возможностью изменить любой сосуд жизни перед ее глазами, в том числе и свой — и плоть ударила в стороны из тела Гугланны, словно бы между кровью и мышцами не было разницы вовсе.
Заревевший бык ударил копытом, после чего дернулся в сторону, жертвуя собственной плотью, что оказалась разорвана все еще вонзенными в нее когтями, стремясь достать изо всех сил до своей цели. До Тиамат, да, но не просто до нее — до ядра самой Тиамат, сосредоточения ее жизни, разума и силы.
Если Тиамат была матерью всего живого и всякая форма жизни была создана ей — то естественный вопрос возникал о том, чем являлась Тиамат до того, как создала первую живую форму на Земле — свою собственную?
Ядро Тиамат, бесконечный источник магии в ее теле, был главной силой и главной слабостью Тиамат. Без него ее тело было бы просто горой не имеющих никакого рационального объяснения и шанса на работу осколков плоти. С ним — ее ядро было уязвимо. В конце концов, что произойдет, если “первородный термоядерный реактор” неожиданно обнаружит в себе “протечку”?
Поэтому Тиамат ушла в сторону вновь, отдалив свою когтистую руку от наступающего зверя, после чего резким движением бросилась назад, каждым движением порождая сейсмические волны, что наверняка бы вызвали десятки цунами, землетрясений и извержений вулканов, если бы мир все еще подчинялся физическим константам. а не переменчивой натуре “таинства”, принесенного Тиамат.
Гугланна бросился вперед вновь — его божественная кровь продолжала стекать по телу небесного быка, однако огонь его глаз был неугасим — и Тиамат опустила голову, выставляя перед собой рога, что мгновенно подчинились ее приказу, перестраиваясь в монструозную шипастую корону. Еще одно движение — и Тиамат столкнулась в ударе с Гугланной и тело небесного быка вздрогнуло от соприкосновения, плоть жалобно задрожала, прежде чем хруст костей начал показывать, как сминаются связанные божественной мощью в единый организм мышцы, и как густой божественный ихор начинает литься дождем из пронзенной плоти.
Гугланна выдержал удар, настолько велика была его мощь — и удар Тиамат остановился мгновение спустя — однако пробившие его плоть сотни рогов мгновенно искривились вновь, как податливая плоть, не потерявшая своей костной твердости, впилась в его тело со всех сторон, изгибаясь податливо и вытягиваясь вперед, пробираясь сквозь плоть и кровь, пронзив небесного быка сотней костяных шипов, словно железная дева.
Гугланна, не обращая внимания на раны, дернулся еще один раз, все же нанеся росчерк по телу замеревшей Тиамат — десяток костяных шипов ее короны обломился разом и плоть Тиамат разошлась от удара, отвечая порцией вязкой черной крови — не слишком серьезная рана для человека, но та, что потребует наложение не одного шва, прежде чем закрыться — после чего замер, когда вбитые в его плоть костяные шипы взорвались следом, ударив во все стороны и перемалывая плоть создания.
Гугланна издал протяжный вой побежденного зверя, прежде чем его тело, неспособное больше ни к чему, опало на землю, разрываясь на части под собственным весом израненной плоти, и тая еще в полете в частицы маны в таком объеме, что само место его гибели должно было стать великим магическим монументом, ревностно охраняемым десятками поколений выдающихся мастеров искусств.
Однако глядя на подобную картину Озимандия только усмехнулся,— Попасться дважды на один и тот же трюк? Какое счастье, что Первородная Мать действительно не имеет никакого опыта в сражениях.
Кетцалькоатль, Ушивакамару и Ягуар втроем смогли удержать Тиамат на одном месте несколько секунд, что требовались Иштар для подготовки своего Благородного Фантазма. Гугланна добился подобной же миссии.
Великий дворец Озимандии, Рамессеум Тентрис, не пережил удар Иштар в своей полной силе, но точно также он не был и полностью уничтожен. Искусные фрески и изукрашенные монолиты были уничтожены ударом Иштар, пока само Зеркало Души, воображаемый мир самого Озимандии, не лопнул от натуги, выпуская Тиамат на волю вновь — однако сам дворцовый комплекс, сам Озимандия, был все еще жив. И его Благородный Фантазм не закончил свое действие.
Мгновение спустя остатки невероятного дворца Озимандии потекли, словно раскаленный воск меняющий свою форму, прежде чем собраться в фигуру, что была столь привычна самому Озимандии — огромная пирамида, готовая обрушить свой мегалитический вес на мать всего живого.
В иных условиях, если бы Рамессеум Тентрис самого Озимандии обладал полной силой, то он предпочел бы ударить с двух сторон единовременно — острейшие грани сверху и снизу должны были просто разделить цель на две части и перетереть ту между двумя жерновами…
Однако половина этой боевой силы была уже уничтожена силой самой Иштар и защитой от мощи ее Благородного Фантазма, в то время как сама Тиамат стояла слишком прочно и слишком высоко для того, чтобы “вес человеческих амбиций” смог раздавить ее полностью.
Но даже так огромный мегалит, мгновенно ударивший сверху на Тиамат, прижал ее к к земле, на краткое мгновение приковывая ее к собственному месту.
— Кур Кигал Иркалла! — донесшийся голос шел не от лица Слуг, и не с небес, что возвестили бы о божественном вмешательстве. Он не шел и со сторон вокруг самой Тиамат — вместо этого голос донесшийся до Тиамат, столь похожий на голос Иштар, прозвучал словно бы из-под земли…
После чего земля треснула под ногами Тиамат — и, прижатая весом Рамессеум Тентрис, Тиамат не смогла сдвинуться с места, когда сотня копий пробила из-под земли, насаживая ее тело на множество острых шипов из бронзы, прежде чем земля под Тиамат и вокруг нее треснула, резко проваливаясь вниз.
В отличии от всесокрушающей мощи Иштар, воплощенной в ее Благородном Фантазме, Эрешкигаль обладала куда меньшей способностью к нанесению прямого урона. Конечно же она не была беззащитна, но там, где Иштар воплощала “неостановимый гнев небес” — Эрешкигаль была богиней подземного мира, чью милость и гнев люди видели намного реже и намного менее доходчиво, чем переменчивый характер Иштар.
Поэтому, хотя ее “наказание от богини подземного мира к миру на Земле” было, пусть и впечатляющим в своем роде, довольно ничтожно по сравнению с мощью Иштар, способной разломить Землю неаккуратным использованием собственной силы.
Однако там, где “гнев небес” был ужасающ, но проходящ — наказание “подземного мира” было куда более опасным от того, что оно не имело привычки сдаваться вовсе. Не просто так именно “подземный” мир являлся последним пристанищем всех душ.
Поэтому Благородный Фантазм Эрешкигаль, смехотворный по сравнению с силой Тиамат, не преследовал желания уничтожить ее одним ударом — поскольку это не было основной силой Благородного Фантазма Эрешкигаль.
Вместо этого ее Благородный Фантазм разрушил землю — или, если быть точнее, то “границу, что отделяет подземный мир от мир над землей.”
Тиамат упала вниз мгновением спустя — граница между миром живых и миром мертвых была столь удивительно тонка во времена Эпохи Богов — и Тиамат своей регрессией вернула мир вокруг нее не просто к Эпохе Богов — а к доисторической эпохе, до всех Богов.
И в то время разделения между миром людей и миром мертвых не существовало вовсе.
А потому спустя мгновение Тиамат оказалась объята миром мертвых, в котором она оказалась мгновение спустя.
“Богоубийца” Аинза лишил Тиамат ее божественной сути — а мир мертвых вокруг нее мгновенно устремился к тому, чтобы лишить ее первородной сути самой Тиамат — сути “истока жизни” — ведь именно Тиамат являлась всем живым…
И ничто живое не существовало в мире мертвых.
Однако существовала Эрешкигаль. И в мире мертвых, в сосредоточении ее силы, она была сильнее чем Иштар.
Осознание ловушки заставило Тиамат поднять голову, кроша пытающийся прижать ее к месту Рамессеум Тентрис, после чего мгновенно направить свои силы на то, чтобы излечить свое тело, исторгнуть из себя столь противоестественную для нее пелены смертности, нанесенную на нее миром мертвых вокруг нее — но этого было бы достаточно только в том случае, если бы Эрешкигаль не была к этому готова.
— Намму Абзу Гугаланна! — второй Благородный Фантазм Эрешкигаль мгновенно обратился в копье в руках богини, столь похожей на свою сестру близнеца, после чего был направлен на саму Тиамат.
Согласно множеству легенд Солнце, движущееся по небосводу каждый день к своему закату, каждую ночь сходило в бездну и подземный мир, проходя свой путь по тому, прежде чем вернуться с рассветом вновь — таким образом, на каждую ночь именно Эрешкигаль, богиня подземного мира, оставалась той, кто хранит Солнце в своих руках.
Ее копье являлось именно этим — осколком Солнца в руках Эрешкигаль, что остается у нее каждую ночь.
По сравнению с мощью и разрушительностью Благородного Фантазма Иштар — эта сила была не столь велика.
Но все еще более чем достаточно для того, чтобы заставить Тиамат забыть о своей попытке отразить пытающуюся связать ее природу мира мертвых — и заставить ее отвлечься, уходя прочь от всевыжигающего света Солнца.
Раскаленный добела огонь прошел рядом с Тиамат, мгновенно оплавляя Мир Мертвых — но вечно мертвая пустыня не могла стать более мертвой или более пустыней, сколько бы Эрешкигаль не использовала свои силы — и потому в этом мире Эрешкигаль не было нужды сдерживаться вовсе, пускаясь на ухищрения Озимандии для того, чтобы Иштар не уничтожила Землю своей силой.
А если в этом мире не было нужды сдерживаться — это означало, что и ограничения Силы Противодействия не действовали против тех, кто использует свои силы в той.
— Рагнарек ~ Нескончаемые Сумерки Богов,— голос Ангрбоды донесся до Тиамат, заставив ту найти свою противницу за титул “матери монстров” взглядом.
Благородный Фантазм Ангрбоды не был ограничен в своем использовании — по крайней мере не с точки зрения неспособности использовать той. Если бы Силы Противодействия попытались совершить это, то они вступили бы в бесконечное перетягивание каната с хранительницей апокалипсиса всего божественного и человеческого,вероятно, просто спровоцировав ее на то, чтобы активировать свой Благородный Фантазм, обрекая человечества на новое экзистенциальное сражение с новым Зверем — или существом подобного уровня, чьего появления Силы Противодействия просто могли бы не допустить.
Однако свободное использование подобной силы также не могло быть разрешено — не только Ангрбода обрела бы в этом подобную мощь, которой Силы Противодействия опасались, но само использование подобного Благородного Фантазма было слишком опасно и слишком непредсказуемо.
Так что, в каком-то смысле, Силы Противодействия и Ангрбода заключили между собой пакт — неиспользование Благородного Фантазма той в ответ на что Силы Противодействия не будут пытаться ограничить саму возможность подобного поведения. Слабое соглашение, что гарантировалось, как и многие подобные соглашения, существование Аинза. Силы Противодействия по крайней мере видели в нем возможность остановить Ангрбоду в том случае, если она нарушит подобное соглашение и станет опасной для всего мира. Ангрбода же не желала использовать подобные силы опасаясь, что их использование не одобрит сам Аинз.
Однако в текущий момент, находясь в мире мертвых, Ангрбоде не нужно было беспокоится о сопутствующем ущербе, так что сторона Сил Противодействия могла быть спокойна. А Аинз, в свою очередь, сражался с Тиамат — а значит, Ангрбода обладала правом и благословением на использование собственных сил.
Поэтому спустя мгновение тело Ангрбоды, полное силы, злобы и когтей, начало искажаться, словно бы ломая само себя и вспучиваясь, подобно поднимающейся наверх морской пене — как будто растущий кокон из плоти.
В конце концов, никто не сказал, что “мать монстров” породила тех также, как люди рождали собственных детей.
Тиамат, однако, не собиралась ждать активации Благородного Фантазма Ангрбоды — даже лишенная своей божественной сути и ограниченная в своих способностях как “исток всей жизни” — Тиамат все еще оставалась сама собой — и потому, уже дважды попавшись на уловки своих противников — не планировала давать им третий шанс на это.
Болезненный ком плоти подобный огромному кровянистому нарыву ударил вверх, стремительно разрастаясь до тех пор, пока он не стал размером с коготь Тиамат, затем палец, и затем ладонь, но явно не планировал останавливаться на этом — и Тиамат должна была остановить тот до того, как он достигнет нужного размера.
Однако Тиамат не планировала давать противнику это время — прошедшее по ее телу копье чистого солнечного света и жара стало малой расплатой за действия самой Тиамат. Чем бы не являлся Благородный Фантазм Ангрбоды — Тиамат не должна была допустить третью подобную атаку против себя.
Золотая цепь обвила тело Тиамат.
Цепь словно бы ударила из ниоткуда — при попытке проследить за движением золотых звеньев цепи взгляд всегда неумолимо скользил бы дальше, прежде чем сойти с точки наблюдения, проходя мимо ее продолжения — словно бы сам мир не хотел видеть причину появления золотой цепи, что мгновенно обвила тело Тиамат.
Подобная картина, казалось, была увидена совсем недавно — золотая цепь, обвившая тело Тиамат, всего на секунду остановив ее движение — однако та золотая цепь разрушилась мгновение спустя и уже не могла быть той же самой. Не говоря о том, что Тиамат вернула себе свою истинную форму — регрессия к божественному истоку всей жизни сделала Тиамат неуязвимой для подобных сил — даже вмешательство Аинза и мира мертвых не смогло бы помочь золотой цепи Гильгамеша остановить Тиамат сейчас.
Но Гильгамеш назвал свою золотую цепь, Энкиду, в честь своего самого дорогого и единственного друга, золотой цепи небес, Энкиду.
И тело Энкиду было поглощено Тиамат — но не его разум.
Сотни золотых цепей пробили тело Тиамат — рассыпаясь мгновение спустя, на месте каждой опавшей приходило десять новых, связываясь друг с другом в единый кокон — или, скорее, в дерево, прорастающее сквозь плоть Тиамат.
Энкиду, золотая цепь Богов, не желал победы Тиамат. Кингу, верный сын Тиамат, не желал ее смерти. И в обоих случаях они были вынуждены действовать сообща.
— Я есть цепь, что связывает людей и богов, копье, что пронзает этот мир,— голос, раздвоенный на два лица, но слитый воедино для одного Благородного Фантазма, заставил Гильгамеша впервые за долгие годы улыбнуться — не той залихватской улыбкой, а той, которую доводилось видеть лишь одному из всех во всей его жизни,— Энума Элиш.