• Boosty Shared
• Владимир Сыров / Gerodot

• T

Глава 23.docx

Глава 23.fb2

Марку совершенно не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что происходит. Он и так прекрасно чувствовал их приближающиеся шаги — быстрые, резкие, какие-то сдавленные, нервные. Этот навязчивый, агрессивный топот нескольких пар подошв по асфальту определённо не был случайным: они шли именно к нему. Целенаправленно. И явно не для того, чтобы просто поздороваться.

Он медленно, почти нехотя, остановился, шумно выдохнул и, сделав пару шагов в сторону, отступил в густую тень дерева, росшего у самой автобусной остановки. К слову, она была пустой.

В его теле царило абсолютное спокойствие, а дыхание оставалось ровным и глубоким. Он прекрасно знал, что этот парень пришёл не один. И он так же прекрасно знал, что тот пришёл сюда отнюдь не для того, чтобы мирно поговорить.

— Ну, здравствуй, наш дорогой, — раздался у него за спиной громкий, с наигранным, показным дружелюбием, голос Паши, который прозвучал сейчас как какой-то затупившийся, ржавый нож: вроде бы и не режет, но неприятно, до скрежета, вгрызается прямо в ухо. — Марк Шикамаров…

Шикамару обернулся очень медленно. Спокойно, без единого лишнего движения. Паша, как он и ожидал, уже стоял почти вплотную к нему, буквально в паре шагов. Его лицо было до предела напряжено, а губы плотно сжаты в какое-то жалкое, кривое подобие улыбки. Но его глаза, маленькие, злые, бешено бегали из стороны в сторону — они оценивали, выискивали любую, даже самую малейшую, уязвимость в его позе, в его взгляде.

— А я и не думал, что ты пойдёшь по такой вот, до банальности стереотипной дорожке, Марк, — с нескрываемым сарказмом продолжил Паша, говоря нарочито громко, чтобы его точно услышали все те, кто сейчас как раз подбегал к ним со стороны школы. — Взять и резко стать красавчиком, чтобы хоть как-то скрыть то, какой ты есть на самом деле, да? Ну, так-то, в принципе, неплохой ход, одобряю. Визуал у тебя теперь — просто зачёт. Прям настоящая фотомодель. Только вот… характер-то твой, он ведь, поди, остался всё тем же, прежним, гнилым? А?

Он сделал ещё один, вызывающий, шаг ему навстречу. Камера на телефоне Ильи уже давно работала, и тот держал свою дурацкую селфи-палку высоко над головой, будто это был не телефон, а профессиональный микрофон для записи репортажа с места событий в прямом эфире.

— Или ты, может, думаешь, что теперь, раз на тебя все девчонки в школе смотрят, разинув рты, то ты можешь вот так вот просто ходить и делать вид, что своих старых, верных знакомых совершенно не замечаешь? — его голос внезапно стал чуть тише, в нём появились какие-то обиженные, почти жалобные интонации. — А это, знаешь ли, очень обидно. Не только мне, кстати, но и… другим нашим общим друзьям. Вот Марине, например. Или Владу.

В небольшой, но уже успевшей собраться вокруг них толпе послышался лёгкий, сдавленный вздох — он донёсся как раз со стороны Марины. Влад стоял рядом с ней, какой-то весь сжавшийся, приплюснутый к самому себе, будто отчаянно пытался занять в этом пространстве как можно меньше места. А вот Марина — нет. Она, в отличие от него, стояла абсолютно ровно, с гордо поднятой головой. И она смотрела прямо. Печально, с каким-то странным, почти сочувствующим выражением, будто заранее знала, чем вся эта дурацкая сцена закончится.

Шикамару на мгновение, коротко, почти мимолётно, взглянул на неё. И этого короткого, безмолвного обмена взглядами хватило. Паша всё сразу понял. По-своему, конечно, но понял.

— А-а-а, ну теперь всё понятно, всё понятно… — с издевательской, ироничной интонацией протянул он, многозначительно кивая головой. — Ты, значит, теперь у нас в герои записался, да? Типа, «Я вернулся из деревни, и теперь я спасу всех униженных и оскорблённых, защищу всех слабых и обездоленных»? А сам-то, герой, не забыл ещё, как ты выглядел до своего преображения? Или, может, ты думаешь, что мы твои старые, позорные фотки из прошлого года нигде не найдём, а? Как ты Влада на выпускном то и обоссал — видео есть.

Он попытался громко, победоносно засмеяться, но смех у него получился каким-то натужным, сдавленным, фальшивым. В толпе вокруг них царила напряжённая, почти звенящая тишина — никто не смеялся вместе с ним. Только одиноко щёлкнула камера на телефоне Ильи — тот, видимо, решил проверить фокус.

— А что, Анька, тебе теперь такие вот «герои» нравятся, да? — Паша перевёл свой злобный взгляд на подошедшую чуть ближе Аню. — Или он тебе теперь просто «по карману» стал, а, дорогая? Он же у нас из какой-то богатой семьи. Настоящий «инвестор» в твоё светлое будущее. Так сказать, — Паша снова фальшиво усмехнулся, но в его голосе отчётливо слышались нотки неприкрытой, жгучей ревности и какого-то скрученного, униженного, но всё ещё не сломленного самолюбия. — Умно, Ань, очень умно. Заменить одно мясо на другое, более свежее и перспективное. Или я не прав?

Аня ничего не ответила. Только плотно сжала зубы, её ноздри гневно раздувались. Она скрестила руки на груди и сделала ещё один небольшой шаг вперёд, приближаясь к ним. Её подружки остались стоять чуть позади, глядя на всё это с каким-то напряжённым, почти испуганным интересом.

Шикамару по-прежнему молчал, сохраняя на лице полное, почти олимпийское спокойствие.

Паша презрительно фыркнул и шагнул ещё ближе, почти вплотную. Расстояние между ними стало почти интимным, нездоровым — в воздухе отчётливо пахло его потом, дешёвым, приторным. Напряжение свинцовым шаром повисло в воздухе, готовое вот-вот взорваться.

— Ладно, хватит с тебя базара, — Паша резко, с шумом выдохнул. — Вырубай шарманку, Илюха.

— Чё? Ты серьёзно, Паш? — Илья на мгновение замер, его лицо выражало недоумение. — Прям щас?

— Вырубай, я сказал. А то потом ещё скажут, что это я первый начал.

Илья нехотя выключил запись. Точнее, просто переключил камеру на фронтальную, чтобы в случае чего можно было бы сказать «да мы просто так, болтали, ничего особенного».

— Ну, раз уж ты словами не понимаешь… — Паша демонстративно, с силой, хлопнул своей широкой ладонью о вторую, создав громкий, оглушительный хлопок прямо возле уха Марка. — Надо же тебе как-то более внятно всё объяснять. Верно ведь?

Второй такой же хлопок — уже возле второго уха.

— Ты, Марк, похоже, совсем забыл, кто ты такой на самом деле. Так вот, я тебе сейчас напомню.

Шикамару лишь слегка, почти незаметно, наклонил голову, с каким-то холодным, аналитическим интересом разглядывая его перекошенное от злости лицо. Никакой ответной агрессии. Только спокойный, трезвый анализ ситуации.

— А если ты вдруг решил, что стал кем-то новым, кем-то лучше нас — то нет, ты ошибаешься. Ты всё тот же. Просто в новом, красивом чехле. Сука.

Он медленно, почти театрально, занёс руку для удара. Медленно, показательно, чтобы все вокруг успели увидеть и оценить его решимость. Все вокруг застыли в напряжённом ожидании. Даже Илья, кажется, перестал моргать, боясь пропустить самое интересное.

Марина, не выдержав, сделала отчаянный шаг вперёд. Влад тут же инстинктивно схватил её за руку, будто безмолвно говоря: «Не вмешивайся, не лезь, это не наше дело».

Аня тоже заметно напряглась. Но не подошла. Только сильнее сжала в руке ремешок своей сумочки.

Паша уже почти рванул вперёд, его кулак был готов обрушиться на лицо Шикамару…

…и именно тогда Шикамару, наконец, двинулся. Медленно. Спокойно. И неотвратимо.

* * *

Виталя, тот самый философ бомжеватого типа и заслуженный ветеран тротуарного быта, плёлся к своей излюбленной «рабочей точке», слегка прихрамывая на левую ногу и задумчиво ковыряя в зубах тонкой щепкой, отколупнутой от старой картонной коробки из-под хлеба «Бородинский». День выдался на редкость знойным, даже для «бабьего лета»: асфальт под его стоптанными сандалиями тёк, как сопли у простуженного школьника, а в воздухе висела удушающая, тяжёлая дымка. На его плече, как верный боевой товарищ, висел видавший виды рюкзак «Abibas», купленный им ещё в далёком 2007 году у каких-то предприимчивых армян за три бутылки дешёвой водки, а в сердце — до сих пор жило нераскаянное, горькое сожаление о недавнем, таком ярком, но таком мимолётном видении.

— Да ну его к лешему, этого вашего архангела, — недовольно бормотал он себе под нос, то и дело искоса поглядывая на безоблачное, ослепительно-голубое небо. — Просто обычная белка была. Даже, я бы сказал, какая-то благородная, аристократическая. А я, старый идиот, не сразу-то и понял. Надо было тогда не эту палёную штуку брать у бабы Зины, а нормальную, чистую, заводскую. И всё, и не было бы тогда никаких этих ваших сияющих нимбов над головой… Эх, Виталя, Виталя…

Он с тоской почесал своё пузо сквозь тонкую ткань рубашки цвета «когда-то она была белой», не спеша пересёк дорогу и на мгновение приостановился на углу, задумчиво глядя в сторону старого, заброшенного гаражного массива, где обычно и проходила большая часть его сознательной жизни.

— Ну не может же оно всё быть наяву, а? — спросил он то ли у самого себя, то ли у тех последних, едва уловимых флюидов дешёвого абсента, что всё ещё блуждали где-то в его крови. — Архангел… Мать его так. Сам Михаил. С этой своей дурацкой короной на голове. Да это, небось, и не корона-то вовсе была, а… просто шишка у того парня на макушке, вот от яркого света-то и отсвечивала, как будто золотая. Точно. Шишка. И не спускался он по стене, а… падал!

Его шаг тут же стал заметно увереннее, пока он, наконец, не добрел до места своего традиционного, ежедневного заработка — спасительной тени от огромного рекламного щита с изображением какой-то полуголой девицы, где можно было спокойно сесть на землю, разложить перед собой свою старую, потёртую кепку и терпеливо ждать появления своих щедрых, но таких редких «меценатов».

Но не успел он даже как следует расположиться и настроиться на рабочий лад, как совсем рядом, за густыми кустами сирени, около остановки, что-то громко, с треском, хрустнуло. Виталя от неожиданности резко обернулся, рефлекторно залезая рукой в карман своих штанов за верной «перцовкой» (внутри которого, правда, уже давно находился лишь пустой, как его жизнь, флакон-погремушка из-под просроченных глазных капель), и увидел целую толпу каких-то детей. Школьников. Наглых, шумных, развязных подростков.

И — его.

Того самого.

Того, кто всего пару часов назад так грациозно и так неправдоподобно сошёл к нему по отвесной кирпичной стене, весь такой белый, сияющий и абсолютно невозмутимый.

Архангел Михаил.

Снова. Вживую. Здесь, на грешной земле.

Он стоял посреди этой толпы в ослепительно-белой рубашке, строго и прямо, как святой мученик на древней иконе. Его тёмные волосы, собранные на затылке в тугой, аккуратный пучок, чёрным венцом обрамляли его бледное, сосредоточенное лицо, напоминая терновый нимб. Лицо его было абсолютно спокойным, даже безмятежным, но в его глазах — горела какая-то нездешняя, почти небесная сосредоточенность истинного воина света.

И, самое главное — от него исходило какое-то странное, едва уловимое голубое мерцание.

Слабое, почти невидимое для обычного глаза, но оно определённо было. Особенно ярко оно проявлялось в определённых, ключевых точках его тела — на ладонях, на животе ниже пупка, в районе лба и на сгибах его сильных, мускулистых локтей. Это было какое-то пульсирующее, ритмичное, живое сияние.

— О, Господи… прости меня, грешного… — едва слышно, одними губами, выдохнул Виталя, не в силах пошевелиться от охватившего его благоговейного ужаса. — Да это же… это же снова Он. Он вернулся. Ко мне.

Его внутренний голос, вечно хриплый, циничный и сварливый, вдруг неожиданно заговорил с ним совершенно иначе. Громко. Торжественно. Почти как на церковном молебне.

«И снизошёл он снова на нашу землю бренную, облечённый в белые одежды и вооружённый не огненным мечом, но острым разумом и взглядом своим строгим. И был он послан сюда не для того, чтобы карать нечестивых — но для того, чтобы воззвать к их совести. Воззвать к совести тех, кто ещё так юн, но душою своей уже почти полностью разложен. И не нёс он с собой никаких иных, более явных знамений, кроме как таинственного, божественного сияния в точках силы своей: в сердце, где истинная любовь живёт; во чреве своём, где недюжинная сила растёт; в разуме своём, где острая мысль его подобна заточенному клинку; и в ладонях своих, что созданы не для жестокого удара — но для мудрого удержания этого хрупкого, падшего мира от окончательного падения в бездну. Аминь».

Виталя в ужасе схватился обеими руками за свою гудящую от таких откровений голову.

— Это я что, сам сейчас придумал, или я это реально где-то услышал?! — простонал он, с ужасом глядя, как перед этим его сияющим архангелом стоят они… настоящие грешники.

Какая-то местная шпана. Уродцы. Один, самый коренастый, с тупыми, бычьими глазами, уже готовый к бою. Второй — повыше, какой-то тощий, с противным лицом, похожий на оператора, который самозабвенно снимает на свой телефон эту будущую кровавую драку. А сзади, за их спинами, — какие-то девки, глупые, бессмысленные, в коротких, вызывающих юбках, с пустыми, стеклянными глазами.

— Они… они что, собираются нападать на него?! На самого архангела! — Виталя начал мелко, судорожно дрожать всем телом. — Прямо здесь, посреди бела дня, на нашей святой улице имени Толстого?! Да вы что, совсем олухи. На царя небесного, что ли?!

Он отчаянно дёрнулся вперёд, намереваясь вмешаться. Его старая сандалия тут же предательски зацепилась за какой-то торчащий из земли корень, он чуть было не упал, но каким-то чудом удержал равновесие.

— Сейчас… Сейчас я им покажу. Я — ветеран труда, работник завода №412. Я — человек, присягавший на верность не только синему небу, но и великой КПСС, и всему могучему СССР! Я имею полное моральное право защитить этого святого человека, что сейчас оказался среди нас, от неправедного гнева этих неразумных, заблудших отроков!

Он, как заправский партизан, нырнул в густые кусты, через секунду вынырнул уже у соседнего дерева и уже хотел было что-то грозно заорать, как…

ШЛЁП!

ШЛЁП!

Широкая, мозолистая ладонь того самого коренастого быка с оглушительным звуком дважды хлопнула в воздухе, буквально в миллиметре от сияющего, безмятежного лица его архангела.

Виталя застыл, как громом поражённый.

— Вот оно! Вот оно, настоящее богохульство! Прямо на моих глазах! — его голос неожиданно сорвался и превратился в истошный, пророческий вопль. — НЕ СМЕЙ ТРОГАТЬ СЫНА НЕБЕСНОГО, ИРОД ПРОКЛЯТЫЙ!

Все, кто был на остановке, мгновенно замерли, как вкопанные, и обернулись на его крик.

Илья от неожиданности выронил свой телефон.

Паша, который уже был в замахе для следующего удара, так и застыл с вытянутой вперёд рукой.

Аня и её подруги вытаращили на него свои красивые, но абсолютно пустые глаза.

Даже Шикамару на мгновение опешил и чуть повернул свою голову в сторону этого странного, неопрятного, всего покрытого репейником мужика, который так внезапно, как чёрт из табакерки, выскочил из кустов с таким отчаянным криком.

— ОН СРЕДИ НАС, ГРЕШНЫХ! НЕ СМЕЙТЕ ПРИТРАГИВАТЬСЯ К НЕМУ! ОН ПРИШЁЛ, ЧТОБЫ УЧИТЬ НАС, А НЕ КАРАТЬ! НЕ ПРОКЛЯНИТЕ СВОЮ РОДИНУ И СВОИ ДУШИ, НЕРАЗУМНЫЕ! — истошно, на пределе своих голосовых связок, орал тем временем Виталя, храбро, как Матросов на амбразуру, вставая между Марком и Пашей и широко раскинув свои руки в стороны, в форме живого креста.

— ПРОСТИТЕ ЕГО, ГОСПОДИ, ИБО НЕ ЗНАЮТ ОНИ, ЧТО ТВОРЯТ!

На улице наступила поистине гробовая, оглушающая тишина.

Секунда.

Другая.

И…

— Это что ещё за… хрен с горы? — наконец, первым пришёл в себя Илья, с недоумением разглядывая странного мужика.

— Мам… мамочки… — испуганно выдохнула одна из подруг Ани, прячась за её спину.

— Паша… — хрипло, почти шёпотом, произнесла Аня, её лицо было бледным, как полотно. — …если ты его сейчас ударишь — ты не только с Марком окончательно поссоришься. Взрослый и отхерачить тебя может…

Паша, скрежеща зубами от досады и злости, медленно, очень нехотя, опустил свою руку.

— Позже поговорим с тобой, Марк… — плевком сказал задира и резко обернувшись, отошел в другую сторону. Но напоследок, очень многозначительно посмотрел на Аню.

Шикамару несколько секунд молча, очень долго, очень тихо, очень внимательно, смотрел на этого своего неожиданного, такого эксцентричного «защитника». А потом, медленно, с каким-то почти ритуальным, почти благоговейным спокойствием, как будто он делал это специально для него, сложил свои пальцы в печать «Рам» (овца) и слегка, почти незаметно, кивком головы поклонился ему.

Глаза Витали, увидев это, мгновенно наполнились слезами счастья и умиления.

— Он… он меня признал… Он меня услышал и признал… Я… я теперь всё… я теперь в Завтраке Божьем точно могу участвовать… как полноправный член…

С этими словами он, обессиленный от переполнявших его эмоций, тяжело рухнул на колени прямо на асфальт и, воздев руки к небу, начал громко, самозабвенно молиться.

Пашка с Ильёй ушли, бросив напоследок парочку косых, уже не столько злобных, сколько растерянных и пустых взглядов. Их грандиозная попытка устроить показательное шоу обернулась таким же грандиозным, молчаливым провалом. После их ухода повисла странная, почти неловкая тишина, будто сам город, наблюдавший за этой нелепой сценой, на мгновение затаил дыхание. У автобусной остановки, среди причудливых, поломанных теней старых деревьев и тихого хруста мусора под ногами, остались только те, кто не успел или не захотел сбежать: самозабвенно молящийся Виталя — он всё ещё стоял на коленях, что-то благоговейно бормоча себе под нос, что-то среднее между благодарственной молитвой и пророчеством; Аня со своими притихшими, как мышки, подружками — они теперь выглядели далеко не такими уверенными и дерзкими, как час назад; и, конечно же, Влад с Мариной, застывшие в полном замешательстве и напряжённой, выжидательной тишине.

Шикамару, как ни в чём не бывало, стоял в самом центре этой нелепой композиции, словно неподвижная ось, вокруг которой вращалась вся эта странная, абсурдная сцена. Он прекрасно понимал, что тот странный, почти безумный взгляд Витали — это был не просто очередной пьяный бред или белая горячка. Нет. Тот действительно что-то видел. Что-то очень важное. И, возможно, даже потенциально опасное для него самого.

Он почти машинально, не задумываясь, повернул свою голову в сторону Марины, которая, немного поколебавшись, медленно, почти на цыпочках, подошла к нему.

— Тебе… тебе не страшно было? — вдруг неожиданно для самой себя, почти шёпотом, спросила она. — Ну, вообще. Там. Когда он… руками махал. Когда ударить тебя хотел.

Он лишь неопределённо пожал плечами. Без малейшей бравады, без показной храбрости.

— Немного, — честно, почти нехотя, ответил он. — Но, если честно, больше было как-то… интересно. Любопытно.

Марина молча кивнула, а затем, чуть смутившись, добавила:

— Мне вроде бы в ту сторону. Можешь меня проводить? А то я после всего этого как-то… одна боюсь идти.

— Пойдём, — так же коротко, почти не думая, кивнул он.

Они шли рядом, в полной тишине. Шикамару молчал, мысленно, снова и снова, прокручивая в голове всё, что только что произошло. Та самая печать «Рам» — это был всего лишь жест, который он с самого детства использовал, чтобы максимально сконцентрироваться, собраться с мыслями. Почти рефлекторно. Но этот жест, этот простой, ничего не значащий для других жест, безошибочно узнал тот самый Виталя. Не просто узнал — он отреагировал на него так, как будто точно понял его сакральное значение. Но как? Как такое вообще возможно? Обычные, простые люди ведь не могут видеть чакру. Она же не визуальна. Даже в его родном мире, в мире Наруто — только самые опытные сенсоры или выдающиеся шиноби могли «чувствовать» её потоки, а видеть её — и вовсе были способны лишь единицы. Да и то, не напрямую, а скорее, как некое искажение пространства, как ауру.

«Если он действительно смог её почувствовать… или даже увидеть… то кто ещё в этом мире на это способен? А может, это и не чакра вовсе, а что-то другое? Или — наоборот — это какое-то особое проявление моей природы как чужака в этом мире? Может быть, это какая-то нарощенная плотность чакры, возникшая в результате её долгого сдерживания? Или это… какой-то остаточный, побочный эффект от самого моего переселения в это тело?»

В этот самый момент они как раз проходили мимо тихого, совершенно глухого закоулка — старого, серого, со всех сторон обнесённого высокими кирпичными стенами переулка, в который, казалось, никогда не заглядывали ни окна жилых домов, ни тусклый свет уличных фонарей.

Он резко, почти без предупреждения, свернул туда, одним быстрым, уверенным движением увлекая за собой совершенно опешившую от такой внезапности Марину.

— Эй… ты чего?! Куда это ты меня тащишь? — она едва не споткнулась, чуть не упав. — Мы… мы куда?

— Мне нужно срочно кое-что проверить, — коротко, почти не оборачиваясь, бросил он. — Это займёт буквально пару секунд.

Марина мгновенно покраснела до корней волос, её сердце забилось чаще. «Ну, вот же оно! Наконец-то!» — триумфально мелькнуло у неё в голове. — «Значит, мне всё-таки не показалось! Значит, я ему действительно нравлюсь! Он всё ещё помнит, какими мы были несколько лет назад, до всех этих перемен! А сейчас… сейчас будет настоящая романтика! Только я и он. В этом тёмном, уединённом переулке. Наверное, он сейчас… он сейчас меня обнимет… или даже поцелует…»

Он действительно обернулся. И даже взял её за руки. Но в его взгляде не было ни тени нежности или романтической робости. Только холодная, отстранённая сосредоточенность исследователя.

— Просто повторяй за мной все движения. Руки полностью расслабь. Я сам буду тебя направлять.

Марина удивлённо моргнула. В её голове что-то с треском щёлкнуло: «Что?.. Какого чёрта он несёт?»

Шикамару тем временем начал медленно, чётко и неторопливо складывать простую последовательность базовых печатей — самых стандартных, академических, которые используют в начале почти каждой техники. Он выбрал самую нейтральную из них — ту, что в академии обычно сопровождала первые опыты в управлении чакрой.

Это была связка для фокусировки чакры и попытки задать ей движение. В Академии шиноби такие упражнения проводили, чтобы научить новичков направлять свою внутреннюю энергию — хотя бы до ощущения лёгкого тепла в ладонях или давления в животе.

— Просто повторяй движения. Не думай. И попробуй… не знаю… сосредоточиться. Как будто что-то внутри тебя начинает шевелиться, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.

Он поправил её пальцы, когда она сбивалась, несколько раз дал повторить.

— А теперь… давай быстро. Раз, два, три!

Они синхронно закончили последовательность.

И… ничего.

Ни жара в пальцах. Ни легкого импульса. Ни мельчайшего отклика.

Марина просто растерянно моргнула.

Шикамару молчал. Секунду. Вторую.

— Понятно. — В голосе не было осуждения, только хмурая задумчивость.

«Она не чувствует чакру. Не потому, что не умеет. Потому что её нет.»

Он осторожно, почти бережно, опустил её руки. Но его прикосновение теперь было каким-то холодным, отстранённым. Как будто он держал в руках что-то, что внезапно утратило для него всякую ценность и актуальность. Он сделал шаг назад, уже отворачиваясь от неё, собираясь уходить.

Марина от такой внезапной перемены в его настроении совершенно растерялась:

— Подожди, Марк… постой! Ты ведь специально свернул сюда, в этот переулок, да? Ты что… ты всё это время просто играл со мной?

Он не ответил ей. Уже развернулся и быстрым, уверенным шагом направлялся прочь, снова в сторону остановки, где остался Виталя. Ему нужно было срочно найти его. Если этот бомж действительно может как-то видеть или чувствовать его чакру — то он может стать… ответом на многие вопросы! Даже если он и полный псих, он видел что-то реальное.