Великолепный Шикамару Нара! Глава 21
Базовый минимум для более-менее сносного существования в новой среде был, в общем-то, выполнен. Ну, сами посудите — крыша над головой, пусть и временная, в виде дивана в гостиной, у него теперь была. Какая-никакая одежда, купленная на честно заработанные деньги, тоже имелась. Вроде как его даже тут кормили — по крайней мере, личный помощник-гувернёр его сестры, месье Дюбуа, который, как оказалось, совмещал в себе функции и повара, и репетитора, и уборщика, и, кажется, вообще всего на свете, почему-то совершенно не смотрел на него с тем привычным ему уже отвращением и презрением, как все остальные. Наоборот, он проявлял к нему какой-то странный, почти научный интерес, и даже несколько раз пытался заговорить с ним. Так что, с едой и другими естественными человеческими потребностями у Шикамару теперь особых проблем не имелось. Учебники, как ему сказали, выдадут прямо в школе, и, если не думать ни о чём более серьёзном и глобальном, то, в принципе, никаких особых проблем на ближайшее время у него не предвиделось.
Вчерашним своим внеплановым «походом» по городу он, кстати, умудрился-таки найти ещё парочку подобных уличных «разводиловок», как та, с висом на турнике. Одна была связана с удержанием на вытянутых руках двух пудовых гирь, а вторая — с каким-то дурацким соревнованием по армрестлингу с местным чемпионом-самоучкой. Подойдя к месту проведения третьей подобной «акции», Шикамару с удивлением обнаружил, что его там уже узнали в лицо, и организаторы, что-то испуганно бормоча себе под нос про нечестную конкуренцию, спешно ретировались, свернув свой импровизированный «бизнес». Хех, забавно. Но, так или иначе, к его скромному банковскому балансу добавилось ещё целых двенадцать тысяч рублей, так что в течение ближайшего месяца голодным и босым он точно не останется. Если, конечно, у него вдруг не появятся какие-то новые, особые потребности в чём-либо (а они, он был в этом почти уверен, обязательно скоро найдутся).
А сегодня, после такого насыщенного дня, начиналась школа.
Первое сентября. Немного странное, непривычное для него время для начала нового учебного года. Шикамару-то привык, что и в их обычных, гражданских школах в Конохе, и, тем более, в Академии шиноби, сам учебный год всегда начинался весной. Но, в принципе, он понимал и эту здешнюю стратегию тоже — дать детям возможность как следует отдохнуть в самое лучшее, самое тёплое время года. Да ещё ведь и какие-то дополнительные «каникулы» у них тут были посреди года… Морока.
Его сестра и родители уехали на торжественную линейку в её элитную гимназию гораздо раньше, не прихватив его с собой, и лишь бросив на прощание что-то вроде «ты же у нас теперь совсем взрослый, всегда сам в школу ходил, да и она тут не так уж и далеко, разберёшься». А с Мари им, видите ли, нужно было ещё решить какие-то очень важные дела по её новому классному руководству и по поводу досрочного, экстерном, закрытия какой-то там очередной учебной программы.
«Ну что ж, разберусь. Дойду и сам. Не маленький.» — подумал Шикамару, но…
Не дошёл.
Он, гений стратегии, один из лучших умов Конохи, умудрился заблудиться в этих бесконечных, однотипных, серых дворах огромного, незнакомого ему города.
«Хотя, может быть, это и к лучшему? Может, так было бы даже правильнее?» — пронеслась у него в голове внезапная мысль, когда он в очередной раз зашёл в какой-то тупик. — «Может, и не стоило бы мне сейчас так вот, с корабля на бал, выделяться перед своим новым классом, привлекать к себе лишнее внимание?» Затем он подумал ещё раз, и кое-что для себя подметил.
Шикамару осознал, что допустил одну очень серьёзную тактическую ошибку сразу же после своего невероятного преображения с помощью техники сброса веса. При первом же своём появлении на глазах у знакомых ему людей — у бабушки, у сестры, даже у Полины — он совершенно забыл, или, вернее, просто не смог вовремя применить элементарную технику Хенге — технику перевоплощения. Если бы он тогда догадался это сделать, то сейчас не было бы ни у кого из них никаких лишних вопросов, никаких дурацких подозрений и недомолвок. Но, с другой стороны, он прекрасно понимал, что на тот момент он бы просто физически не смог бы так долго, почти постоянно, поддерживать эту технику в пассивном, фоновом режиме. Ведь даже самая простая техника иллюзии требует постоянной, хоть и небольшой, подпитки чакрой.
«Так что, идея вот так вот, с бухты-барахты, ворваться в новую школу под техникой перевоплощения — тоже была бы не очень-то здравой. Куда проще и логичнее для окружающих будет принять тот факт, что ты за лето сильно похудел и изменился, чем то, что ты вдруг, ни с того ни с сего, преобразился за время короткого похода в туалет (если техника слетит). Ладно, проехали».
Все эти мысли беспорядочным роем крутились у него в голове, пока он бесцельно бродил по этому лабиринту дворов и панельных пятиэтажек. Наконец, окончательно психанув, он решил прибегнуть к проверенному методу ориентирования на местности. Убедившись, что поблизости нет ни одной живой души, он быстро, почти незаметно для стороннего глаза, с помощью техники Кабэ-нобори — хождения по вертикальным поверхностям, в несколько прыжков взобрался на крышу ближайшей пятиэтажки. Сам подъём занял у него на удивление короткое время и не отнял много сил. Он осторожно осмотрелся по сторонам. Его школа, как он помнил из разговоров, должна была находиться где-то на проспекте под названием «Свободный»… Ага, вот же она! Он увидел вдалеке большое, внушительное кирпичное здание в три этажа, окружённое высоким забором, всего лишь через одну широкую улицу и пару небольших поворотов отсюда. И огромная, шумная толпа нарядно одетых детей и их родителей у входа. «Отлично. Будем надеяться, что это именно моя школа, а не какая-нибудь другая».
Наскоро определившись с дальнейшим направлением своего движения, он так же быстро и незаметно спустился с крыши, вертикально сбежав по стене до уровня третьего этажа, а потом легко, почти бесшумно, спрыгнув на землю, со всех ног побежал в сторону предполагаемой школы.
В это самое время, местный, хорошо известный в этих дворах бомжик по имени Виталя, уютно развалившись на своей излюбленной лавочке под кленом, мирно допивал остатки утренней порции дешёвого пивчанского. День, как день. Жара, голуби, коммунальные страдания. Но стоило ему лениво поднять глаза к многоэтажке напротив, как реальность, кажется, дала сбой.
Виталя увидел нечто — и на секунду усомнился в своём рассудке.
С верхнего края пятиэтажки, прямо на фоне утреннего солнца, спускалась высокая, стройная, почти неземная фигура, облачённая в ослепительно белую рясу, сияющую так, будто её только что выстирали в чистейшем молоке. Чёрные волосы, собранные в тугой, аккуратный пучок, слегка растрепались на ветру, и от них, казалось, расходились золотые лучи, образуя вокруг головы нечто, смутно напоминающее нимб. А тонкая тень на лице, создаваемая игрой света, лишь усиливала ощущение, что он смотрит не на человека, а на нечто иное.
Фигура скользила по стене почти беззвучно, как по невидимой мраморной лестнице, и Витале даже почудилось, будто ноги существа вовсе не касаются бетона, а из-под подошв струится мягкий, мерцающий синий свет. Впрочем, он видел это сияние не только под ногами — лёгкое голубое свечение словно окутывало всё тело «ангела»: от живота до плеч, от пальцев до темени. Оно было почти невесомым, как утренний туман, но достаточно отчётливым, чтобы сердце у Витали сжалось: не иначе как посланник небес.
— Ну всё, — пробормотал он, забыв даже глотнуть, — приехали. Архангел Михаил собственной персоной. За душой моей грешной пришёл…
В следующее мгновение, сияющая фигура, словно услышав его внутреннюю молитву, резко сорвалась вниз, легко и почти беззвучно приземлилась на асфальт — и… побежала. Быстро, мощно, целенаправленно. И куда бы вы думали?
Прямиком в сторону сквера, где обычно коротал время его злейший враг — бомж Вася, тот самый, кто два раза спёр у него бутылку, один раз шапку и вечно портил жизнь.
— Он за Васей! Господи, слава тебе! — с выражением абсолютной веры прошептал Виталя, торопливо перекрестился всеми доступными способами и засунул недопитую бутылку поглубже под лавку, как улики на месте преступления. — Всё, клянусь, пить перестану. С этого дня — новая жизнь! Я в знак благодарности даже в храм схожу. Два раза!
Он ещё долго всматривался в солнечную улицу, пока белая рубашка не скрылась из виду за углом. А внутри у него, впервые за долгое время, что-то дрогнуло. Может, это и правда было знамение…
Или, может, просто свет так упал. Но если завтра архангел не вернётся — Виталя всё равно решил держать слово. Ну, хотя бы до обеда…
Когда Шикамару наконец-то, запыхавшись, подбежал к высокому забору своей школы, торжественная линейка, судя по всему, уже давно закончилась. Школьный двор, ещё недавно, наверное, гудевший от сотен детских голосов, теперь был почти пуст, лишь несколько запоздавших родителей с букетами цветов торопливо пробирались ко входу.
«Отлично. Опоздал. Первый день — и уже провал» — с обречённостью подумал он, проходя через широко распахнутые ворота.
Он понятия не имел, что ему теперь делать и куда идти. Организация всех этих школьных мероприятий в прошлом всегда проходила как-то мимо него — тот, прежний Марк, если и приходил на них, то обычно просто стоял где-нибудь в сторонке, в самом дальнем углу, стараясь быть как можно более незаметным, и ждал, когда всё это, наконец, закончится. А сейчас Шикамару и вовсе не знал ни расписания, ни своего нового класса, ни, тем более, где его искать. Но он решил действовать спокойно, без паники, анализируя ситуацию на ходу.
Из глубин своей новой памяти он с некоторым усилием выудил размытые, почти стёршиеся образы своих бывших одноклассников, пытаясь хотя бы примерно запомнить их лица и сориентироваться, к какой группе ему примкнуть. Но, увы, его класс уже, по всей видимости, разошёлся по кабинетам, на так называемый классный час со своим классным руководителем.
Он уже почти отчаялся и собирался просто пойти домой, когда его вдруг окликнул какой-то суетливый, взъерошенный мужчина средних лет, с бейджиком «Куратор» на груди.
— Молодой человек, вы что тут делаете? Заблудились? Какой у вас класс, фамилия? — быстро, почти без пауз, затараторил он.
— Десятый «Б». Шикамаров, — так же коротко и по-деловому ответил Шикамару.
— А, Шикамаров… так вот вы какой… — куратор смерил его удивлённым, но каким-то немного разочарованным взглядом. — Ваш класс уже давно в кабинете, на третьем этаже, номер триста двенадцать. Давайте быстрее, а то пропустите всё самое интересное!
Шикамару только молча кивнул и направился в указанном направлении.
В кабинете номер триста двенадцать стоял такой невообразимый гвалт, что, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Людей было действительно много, все они, сбившись в небольшие группки, оживлённо что-то обсуждали, смеялись, делились впечатлениями о прошедшем лете. Шикамару осторожно вошёл, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания.
Классного руководителя в кабинете ещё не было. На него обратили внимание ровно так же, как и на любого другого вошедшего ученика — этот их десятый «Б» был, как оказалось, своего рода сборной солянкой из нескольких смежных, расформированных после девятого класса, классов, плюс сюда каждый год добавлялось немало новеньких, переводных из других школ. Так что, его появление не вызвало особого ажиотажа. Просто кто-то мельком на него взглянул, кто-то кивнул в знак приветствия, и все тут же продолжили свои разговоры.
Через несколько минут в класс наконец вошла классная руководительница — уставшая, но в целом добродушная женщина лет сорока с небольшим, с аккуратно собранными в пучок волосами и строгими очками на носу. Её чёткая, уверенная походка и внимательный, чуть строгий, но не давящий взгляд выдавали в ней опытного педагога — того самого, которого ученики одновременно и уважают за справедливость, и немного побаиваются за требовательность.
Она поприветствовала класс, привычно, по-хозяйски, хлопнула своей объёмной папкой по учительскому столу, чтобы притихли, и, не теряя драгоценного времени, перешла к своей стандартной, предсказуемой вступительной речи: что-то про важность нового учебного года, про личную ответственность каждого, про необходимость дружбы и взаимовыручки в коллективе, про ценность трудолюбия и, конечно же, про то, что «теперь мы с вами — одна большая, дружная команда». Шикамару слушал её вполуха, рассеянно поглядывая в окно и мысленно подсчитывая, сколько примерно времени пройдёт до того момента, когда ему впервые захочется сбежать с урока. Судя по темпам и содержанию этой речи, не больше недели.
Наконец, официальная часть закончилась, и началась перекличка. В классном журнале было много новых, незнакомых фамилий — в этом их десятом «Б», как оказалось, собрали учеников из нескольких других, ранее расформированных классов, да ещё и добавили изрядное количество «переводников» из других школ, так что все с явным, неподдельным интересом разглядывали друг друга, пытаясь понять, с кем им теперь предстоит учиться.
— …Рыжова?
— Здесь!
— Клименко?
— Ага, тут я!
— …Шикамаров?...
На какое-то мгновение в классе повисла короткая, но очень выразительная пауза — не то чтобы гробовая, но такая, будто все вдруг одновременно услышали что-то очень знакомое. И именно в этот самый момент, будто по какому-то невидимому сигналу, с заднего ряда, где обычно кучковались все местные заводилы и остряки, раздался до боли знакомый по воспоминаниям Марка, самоуверенный голос одного из них — высокий, с наигранной, показной бравадой:
— А-ха, ну это же и так было ясно! Наш боевой, непобедимый жирдяй, как и всегда, благополучно проспал не только линейку, но и, похоже, всё лето! Да он, я уверен, вообще думал, что первое сентября — это какая-то дурацкая шутка для первоклашек. Интересно, а в какую дверь он в этом году попытается войти? В обычную, или ему уже пора заказывать себе грузовую?
Класс ответил на эту «искромётную» шутку лёгким, немного сдержанным смехом — не слишком громким, скорее по привычке, из солидарности, чем от искреннего, неподдельного веселья. Кто-то хихикнул в кулак, кто-то неодобрительно поджал губы, кто-то просто скосил сочувствующий взгляд в сторону пустующей «парты Шикамарова». Для большинства из них он по-прежнему оставался всё тем же, кем и был раньше — нелепым, неуклюжим, вечно потеющим неудачником, про которого всегда можно было безопасно и безнаказанно пошутить, чтобы самоутвердиться за его счёт.
И тут, в наступившей после этой шутки неловкой тишине, совершенно спокойно, почти лениво, но при этом на удивление отчётливо и громко, раздался чей-то незнакомый голос откуда-то из самой середины класса:
— Того жирдяя, действительно, нет. А я — здесь.
Сказано это было просто, без всякого пафоса, без тени вызова или агрессии. Но так чётко, так уверенно, что этот спокойный голос, казалось, разрезал напряжённый воздух в классе, как остро заточенное лезвие.
Вся комната будто бы застыла на месте, как на фотографии. Один за другим, ученики, как заворожённые, начали медленно оборачиваться в ту сторону, откуда прозвучала эта фраза. Даже учительница, до этого момента безучастно что-то чиркавшая в своём журнале, машинально подняла глаза от списка. Кто-то даже привстал со своего места, чтобы получше разглядеть того, кто это сказал. Кто-то, недоверчиво прищурившись, лихорадочно пытался вспомнить: «А это ещё кто такой вообще? Новенький, что ли?»
А посреди одного из рядов, почти незаметно для всех, до этого момента, сидел он. В простой белой рубашке, с идеально ровной спиной, его аккуратный, подтянутый силуэт резко контрастировал с образом того «жирдяя», о котором только что все так весело смеялись. Его тёмные волосы были, как всегда, собраны на затылке в высокий, немного растрёпанный, но очень стильный пучок. Лицо было абсолютно спокойным, а в глазах читалась всё та же привычная, вселенская лень, но теперь в ней не было и тени прежней, забитой апатии. Он даже не удостоил своим взглядом того, кто только что так «остроумно» пошутил в его адрес — он просто сидел и с каким-то любопытством ждал, пока до всех, наконец, дойдёт эта запоздалая реакция.
— Это… это что, типа, и есть Шикамаров? — почти шёпотом, с благоговейным ужасом, спросила какая-то девочка, сидевшая сбоку.
— Не-не-не, да быть не может, у него, наверное, какой-то брат-близнец появился, о котором мы не знали, — так же шёпотом пробормотал кто-то из парней. — Или… это его клон? Такое бывает?
— Да ну вас, он же раньше был… ну, вы же помните… вообще не такой! Совсем!
А тот самый балагур и остряк, который ещё каких-то пару минут назад так блистательно солировал на сцене всеобщего внимания, сейчас выглядел так, словно случайно сел не туда, куда хотел, а на раскалённую сковородку: его глаза были вытаращены от изумления, а на лице не осталось и грамма прежней, напускной уверенности и бравады.
Шикамару, заметив это, лишь слегка, почти незаметно, приподнял одну бровь и с ленивым, почти научным интересом посмотрел в его сторону.
— Мы продолжим? — нарочито громко, как будто ничего особенного и не произошло, бросил он в сторону всё ещё пребывающей в лёгком шоке учительницы.
И весь класс, как по какой-то невидимой команде, не сговариваясь, тут же решил — да, пожалуй, действительно, продолжим. И как можно скорее.
Классный час закончился. Утомительно. Скучно. Абсолютно формально. И, пожалуй, самое главное — он прошёл под бестактным, назойливым, почти физически ощутимым прицелом десятков пар любопытных глаз. Шикамару, конечно, не стал бы утруждать себя и считать точное количество взглядов, которые он поймал на себе за последние сорок минут — но если бы и вдруг начал, то наверняка сбился бы уже где-то на втором десятке. В его спину, сбоку, исподтишка, из-под школьной парты, через плечо соседа… Сегодня он испытал на себе весь спектр человеческого любопытства в его самых разнообразных проявлениях: от настороженного, почти испуганного и осторожного до откровенно наглого, оценивающего и даже какого-то скабрёзно-жующего.
На выходе из душного, гудящего класса он шёл в своём обычном, привычном темпе — чуть расслабленно, с показной, но такой естественной для него ленцой в походке. Он уже собирался было свернуть к широкой лестнице, ведущей на первый этаж, как вдруг рядом с ним, словно из-под земли, из-за спин галдящих одноклассников, вынырнул до боли знакомый по воспоминаниям Марка силуэт. Немного ниже его ростом, довольно плотный, но при этом с какими-то узкими, покатыми плечами, с резкими, немного дёргаными, нервными движениями, с лицом, густо усеянным воспалёнными подростковыми прыщами, и с маленькими, подвижными, как у грызуна, глазками, в которых всегда блестел какой-то липкий, неприятный огонёк.
— Влад, привет, — первым, не сбавляя шага, спокойно поздоровался Шикамару.
— Привет, привет, Марк, старина! — в голосе Влада тут же, с первой же секунды, ударила в уши какая-то фальшивая, напускная бодрость. — Нифига ты, конечно, за это лето дал, я тебе скажу! Так измениться — это вообще, конечно, полная жесть. Ты… это… как ты вообще так смог-то, а? Прям вот вообще… как будто совсем другой человек стал.
Он говорил очень быстро, почти тараторил, семеня рядом и стараясь не отставать, но его голос с каждым новым словом будто бы заметно проседал, терял свою напускную уверенность. Зависть в его голосе была не злой, не агрессивной — скорее, какой-то горькой, почти обиженной. Влад выглядел сейчас так, будто совершенно не знал, как ему теперь вести себя с тем, кто ещё совсем недавно был для него таким же… ну, таким же «безопасным», удобным другом. Тем самым, на фоне которого всегда можно было не чувствовать себя самым нелепым, самым закомплексованным и самым непривлекательным парнем в классе. А теперь… теперь этот его верный, надёжный «друг» вдруг внезапно перестал быть для него удобным «прикрытием». И, что хуже всего, — стал настоящей, прямой угрозой его хрупкому эго.
— Ну… просто сменил режим дня, питание пересмотрел, плюс пару-тройку полезных привычек себе добавил, — лениво, почти небрежно, отмахнулся от его назойливых вопросов Шикамару. — Всякое бывает, знаешь ли. Само же лето, оно ведь как раз и располагает к переменам.
— Ага… располагает… — как-то очень блёкло, почти безжизненно, хмыкнул Влад в ответ. — Ну ты, конечно, теперь вообще… красавчик, ага. Прям вот смотришь на тебя — и глазам своим не веришь. И девки теперь, наверное… все твои будут… Марина вот…
Он не договорил. Потому что именно в этот самый, крайне неловкий для него момент, к ним уверенно, почти вразвалочку, подошли две девушки. Обе были из их сборного класса, явно новенькие, но не совсем — Шикамару смутно припомнил, что уже видел их мельком в глубинах памяти Марка, на каких-то общих школьных фотографиях, кажется, на дне рождения кого-то из их общих знакомых. Одна из них — высокая, стройная, с ярко, почти вызывающе накрашенными глазами и пухлыми, глянцевыми, как обложка модного журнала, губами. Вторая — чуть пониже ростом, с милым, круглым личиком, мягкими, детскими чертами и каким-то слишком уж громким, нарочитым смехом. Обе были одеты довольно аккуратно, но с явным, почти отчаянным намерением — каждая деталь их гардероба, каждый аксессуар, буквально кричал: «Заметь меня! Ну, пожалуйста, заметь меня!».
— Приветик! — звонко, почти нараспев, начала та, что была повыше и понаглее. — Ты… эээ… ты ведь тот самый Марк, да? Слушай, мы тебя сегодня в классе совсем-совсем не узнали, честное слово. Серьёзно. Ты же раньше был… ну, ты только не обижайся, пожалуйста, ладно? Ты был такой… такой… ммм…
— Очень объёмный, — тут же, не дав ей договорить, «любезно помогла» ей её подружка, и они обе тут же дружно, почти синхронно, хихикнули. Причём, как показалось Шикамару, слишком уж громко и как-то неестественно.
Шикамару лишь слегка, почти незаметно, склонил голову набок, спокойно посмотрел на них взглядом — тем самым, который, как по волшебству, моментально сдувал с людей всю их лишнюю, напускную самоуверенность, как ветер сдувает осенние листья.
— В общем, ты сейчас очень круто выглядишь, правда, — быстро, немного смутившись под его пристальным взглядом, исправилась первая. — Мы тут с девчонками собираемся в эти выходные в парк пойти, ну, типа, просто посидеть, поболтать, погулять, если хочешь — приходи к нам, мы будем рады. Мы тебя в нашем общем чате в «телеге» потом отметим, ладно?
— Посмотрим, — коротко, почти небрежно, отозвался он и, не дожидаясь дальнейшего продолжения их диалога, развернулся и пошёл дальше по коридору.
Он буквально спиной чувствовал, как Влад, резко замедлил свой шаг — он уже не шёл рядом с ним, а как-то нелепо, жалко, плёлся сзади, как потерявшаяся, никому не нужная собака. А те две нагловатые девчонки, чьи кокетливые взгляды и заискивающие улыбки явно рассчитывали на куда больший, ошеломляющий эффект, остались стоять позади, совершенно растерянные и, кажется, даже немного обиженные таким его откровенным безразличием.
И вот уже за следующим поворотом — у широкого, залитого солнечным светом окна, в полутени длинного школьного коридора — он краем своего острого, намётанного глаза заметил ЕЁ.
Марину.
Всё такая же пышненькая, круглолицая, с привычно напряжённым, почти враждебным выражением на лице, но с глазами — полными чего-то совершенно другого, нового. Воспоминания о ней, о той, прежней Марине, всплыли из самых потаённых глубин его разума, как старая, пожелтевшая от времени фотография: она всегда была с ними, в их общей компании «изгоев», они вроде бы даже как-то дружили… Ну, как дружили? Скорее, просто молча, на расстоянии, поддерживали друг друга на фоне всеобщего обесценивания и насмешек. Её, как он теперь помнил, дразнили ничуть не меньше, чем его — но она всегда держалась, пряталась за толстой бронёй из иронии и едкого сарказма, а иногда — просто молчала, долго-долго, упорно молчала и смотрела на всех своим тяжёлым, недобрым взглядом.
Сейчас она смотрела на него точно так же. Но её взгляд был… каким-то другим. Уже не как на верного, надёжного товарища по общему несчастью. Скорее — как на того, кто сумел выбраться из этого болота. Выбраться один. И тем самым, возможно, немного… предал её, оставив одну.
Он посмотрел на неё так же сдержанно, без тени улыбки на лице. Просто коротко, почти незаметно, кивнул в знак приветствия. И, не останавливаясь, прошёл мимо.
Она не ответила ему. Не кивнула в ответ.
Но, как ему показалось, уже за его спиной кто-то едва слышно, прерывисто, выдохнул. То ли с нескрываемым облегчением. То ли с затаённой, горькой обидой.