Прошло несколько недель, но каждая из них стоила целой жизни: время словно растянулось, превратившись в киноленту, разделившую моё существование на отчётливое «до» и не менее отчётливое «после». Чтобы не погрузиться в болото бесполезных воспоминаний, я намеренно загнал себя в работу. Wayne Technologies росла, будто чувствовала мою одержимость делом и лишь подпитывала её новыми задачами. Победа первых двух игр оказалась громкой, стремительной — и слишком звонкой тишиной отозвалась внутри меня, когда аплодисменты прессы смолкли. После оглушительного успеха первых двух игр, я полностью погрузился в разработку новых продуктов. Буквально через пару недель на рынке должны были появиться мои новые творения: пошаговая стратегия Civilization и динамичный шутер Wolfenstein 3D. Эти проекты помогали мне отвлечься от тяжёлых мыслей, занимая почти всё моё свободное время и позволяя сохранить рассудок среди царящего в моей голове хаоса.
Вопрос со школой я решил без драматизма, но принципиально. Просто однажды утром, ещё не допив кофе, отправился к директору. Директор — статный мужчина в строгом костюме «три-пьес», с лицом, уставшим от вечного подросткового шума, — поднял глаза, когда я вошёл.
— Рад вас видеть, мистер Уэйн. Предполагал, что вы в скором времени придете ко мне.
Я сел, положив на стол заявление.
— Я пришёл сделать всё официально. Хотел бы закончить курс экстерном. Времени на ежедневные занятия у меня нет, но программа — не проблема, — произнёс я ровно, не повышая голоса.
Он снял очки, задумчиво постучал оправой по столешнице.
— И вы уверены, что готовы к такому темпу?
— Уверен, — отозвался я. — Мне достаточно графика аттестаций.
Пауза затянулась, но затем он кивнул и выдвинул ящик стола.
— Ваши доклады на молодёжной конференции — аргумент сильнее любых формальностей. Пусть учителя назначат даты блоками. Сделайте нам честь закончить здесь обучение.
Мы обменялись рукопожатием — спокойным, деловым. Я вышел. Двор школы встретил рябью полуденного солнца на потрескавшемся асфальте, и я впервые за долгое время почувствовал лёгкость: ещё один узел развязан без единого рывка.
Перебраться в усадьбу Уэйнов оказалось делом мгновений: пара чемоданов, компьютер, жёсткие диски с исходниками проектов и плоская коробка с архивами. После тех событий старый дом стал невыносим: в каждой комнате будто отзеркаливались голоса, которых давно нет. Новая резиденция встречала тишиной — не пустотой, а именно осознанным молчанием: толстые стены из камня сдерживали эхо, высокие стеллажи укрощали пространство, лишь витражи полыхали зелёно-рубиновым светом, вырезая цветные ломтики на дубовом полу.
Я выбрал себе кабинет своих предков, где окна смотрели сразу в три стороны сада.
Я начал с того, что разложил досье на широкий стол. Листы пожелтели, пружинные папки за много лет рассохлись, но кодовые слова бросались в глаза так ясно, будто их напечатали вчера: Гидра, Отдел 42, Левиофан. Я создал электронную базу: имена, координаты, даты, цепочки транзакций. Утром — сборка билд-версии игры, ближе к ночи — каталогизация заговоров столетней давности.
Скоро я понял: мир, транслируемый новостными лентами, — лишь зыбкая поверхность, а под нею извивается дрожащая тень гиганта. Гидра была не централизованной империей, а сетью автономных голов, связанных привычкой к секретности куда крепче, чем к единому руководству. Верховный совет — не тронный зал, а скорее балансир, который позволял головам ссориться без полномасштабной войны.
Я закрывал глаза и представлял себе эту структуру как чудовище-амфисбену: каждая шея тянулась в сторону собственной выгоды, иногда впивалась клыками в соседнюю, но никогда не забывала кормить общее тело.
Красный Череп. Немецкая ветвь. Папки с выцветшими печатями рассказывали о многолетних экспедициях в Патагонию, о тайных полигонах, где тестировали сыворотку, меняющую геном. Чёрно-белые фото — люди в кожаных плащах, обрамлённые чередой чужих лиц позади колючей проволоки.
Кракен. Азия. Здесь папки отдавало запахом мускуса и базальтового дыма. Доклады о перевозках драгоценных артефактов, о ритуалах в подземных залах подсвеченных храмов Киото. Отправка средств Якудзе в обмен на «алебастровые маски», о назначении которых лучше было не знать.
Левиафан. Америка. Глянцевые буклеты инвестиционных фондов, годовые отчёты, где одни и те же цифры проводимые через офшоры. Протоколы лоббистских ужинов: сенатор, трое конгрессменов, представители корпораций. Стиль сух, но сквозил немой приказ «всё под контролем» — и подписи членов моей семьи стояли рядом.
Лабиринт. Ближний Восток. Пустынные фотографии дронов: караваны, растворяющиеся в мареве. Список редкоземельных элементов, уходящих в порты Африки, а затем в безымянные лаборатории Красного Черепа. Они перевозили людей — маршруты, как свёрнутые змеи, переплетались так, что никто не мог отследить их начало.
Мидас. Африка. Отчёты о шахтах, где под видом гуманитарной программы добывали уран и платину. Фотографии рудников контрастировали с расписками швейцарских банков. Они умели превращать грязь в золото буквально.
Горгона — южно-европейская ветвь, будто сотканная из мраморных нитей родовых гербов и потаённых банковских ячеек. За драгоценными фамильными фамилиями скрывается власть, осторожно передаваемая от первого каменного дворца до последних офисов под стеклянными куполами Милана и Мадрида. Их сила бесшумна: достаточно одного телефонного звонка, чтобы министр сменил мнение, а биржевой индекс дрогнул, словно его коснулась невидимая рука.
Совсем иной кровью пульсирует Медуза — южно-американская, ещё юная, но уже ядовитая. Она поднялась на вихре наркокартелей и схемах «чёрного» отмыва, сплавив древнюю алчность с криптографией нового века. Их грузовики с кокаином давно едут под прикрытием благотворительных гуманитарных колонн, а миллионы долларов превращаются в чистые денежные знаки, растворяясь в сотнях счетах так же ловко, как хамелеон исчезает на листве.
У каждой головы свои методы, цели, ритуалы, но в сумме они питают одно и то же чудовище. Оно вбирает в лёгкие запах банкнот, холодный привкус страха и густой аромат тайны — дыхание, от которого случайные свидетели оборачиваются камнем ещё до того, как поймут, что именно увидели.
Когда я добрался до писем отца, пальцы дрогнули едва заметно. Конверты из плотной бумаги потемнели по краям, как старое вино: адрес отправителя был тем самым —Левиафана. Подпись «Лайт», строгий почерк человека, привыкшего к власти. Письма походили на мгновенные радиограммы генералов: ни одного лишнего слова.
«Красный Череп усиливает давление на аргентинский институт, Левиафан должен ответить жёстко…»
«Кракен просит содействия против клана Руки, возможен временный союз…»
Строки складывались в тревожную симфонию: моя семья не просто взаимодействовала с Гидрой, — она была одним из дирижёров этого оркестра. Однако нигде не находилось даже тени подозрения, что организация причастна к гибели родителей. Подозрение, словно упрямый карандашный штрих, не совпадало с общим рисунком.
Значит, были другие руки. Корпоративные воины? Личная месть? Пазлу недоставало нескольких ключевых фрагментов — и я намеревался добыть их.
Вечером, когда за окном погасли последние фонари сада и стекло кабинета отразило моё лицо с резкими чертами, я осознал, что времени на догадки больше нет. Я вынул чистый лист и сел. Перо мягко скользнуло по бумаге, оставляя густую линию.
«Нужно встретиться. Уэйн.»
Всего две фразы. Я вывел их спокойно, будто подписывал контракт. Обратный адрес указал без колебаний: тот самый, откуда отец получал указания. Затем я запечатал конверт сургучной печатью с гербом семьи и отложил его в сторону.
Я поднял взгляд и неожиданно увидел в зеркальном блике окна собственную улыбку — тонкую, спокойную, холодную. Не звериный оскал, не маску ярости, а уверенную кривизну губ, знакомую ювелирам, когда они достают из огня ещё не остывшее золото. Тень, которую я раньше боялся в себе, в этот миг стала инструментом: никакой дрожи, лишь чистое намерение.
Лайт ответит. Он знает слишком многое, чтобы молчать под моим взглядом. А я готов услышать любую правду — даже ту, что не оставит мне шансов на спокойную жизнь. Потому что жизнь, в моём понимании, перестала быть спокойной в ту секунду, когда стрелы прошлого рассекли её на две половины. Теперь мне оставалось только идти вперёд, заставляя тьму служить мне.
* * *
— Брюс, это же бомба, а не игра! — воскликнул Итан, резко откатывая кресло от монитора и разворачиваясь ко мне. Глаза его светились восторгом, а на лице сияла счастливая, по-детски беспечная улыбка. — Честно, я даже предположить не мог, что твоя Civilization окажется настолько захватывающей. Сидишь — и не замечаешь, как ночь сменяется утренней серостью за окном.
Я откинулся в кресле, провёл ладонью по виску, словно собираясь вытряхнуть из головы назойливые мысли, и лишь спустя секунду ответил на энтузиазм друга почти рассеянной улыбкой. Взгляд мой по-прежнему будто пронзал стену, стоявшую за рабочими столами, и упирался куда-то в сверкающий непроглядный мрак другого, куда более сложного мира. Перед внутренним взором всплывало письмо, прибытие которого потревожило покой едва ли не сильнее, чем известие о смерти родителей.
— А? Да, Итан, прости, — кивнул я, заставив себя собраться. Голос вышел чуть глуше обычного, и я поспешил придать ему бодрости: — Рад, что механики работают. Знал, что тебе понравится.
Лилиан, присевшая на край стола с чашкой мятного чая, внимательно рассматривала меня из-под длинной, аккуратно приглаженной чёлки. В её тревожном, но твёрдом взгляде читалось то, чего я избегал в последние время, — участие, способное растопить самую толстую броню равнодушия.
— Брюс, — она тихо коснулась моей руки, мягко, но настойчиво, — как ты сам? По-настоящему. Мы беспокоимся. Ты исчез — ни звонка, ни строки. Я сначала списывала на занятость, а потом… потом стало страшно. Мы дружим не первый год, не держи всё внутри.
Её ладонь согревала мне плечо. Было чересчур легко признаться, что забота друзей — именно то, чего мне не хватало. И вместе с тем я ощущал, как внутренняя пружина сопротивляется: стоило приоткрыть щель, и лавина тайн смела бы не только меня.
— Понимаю, Лили, — произнёс я ровно, удерживая в голосе спокойную, почти математическую сухость. — Мне действительно нужно было побыть одному. Не хотел, чтобы вы лишний раз переживали. Простите, если сделал больно молчанием.
Итан опустил плечи, вздохнув так громко, будто выпускал из груди целый день скопившийся пар.
— Мы все видели новости… — он осёкся, подбирая слова, и продолжил уже мягче: — Потерять родителей так внезапно — это кошмар, который нельзя пережить в одиночку. Мы рядом.
— Ценю вас, ребята, — перебил я осторожно, жестом остановив дальнейшие сожаления. — Но сейчас давайте лучше не о прошлом. Расскажите, как восприняли релиз, баги нашли? Что понравилось, что ломает баланс?
Переведя разговор на привычные рельсы, я заметил, как мгновенно ожил Итан — словно невидимая рука подтолкнула его из мрака к отбрасывающему яркие блики экрану.
— Ты шутишь? — он почти подпрыгнул. — Civilization — это урок истории под адреналином. Я проводил реформы, открывал электричество, едва не проморгал завоевание французов — пришлось откупаться чудом света. Потом заигрался и забыл, что утром алгебра. А Wolfenstein… я знал, что ты заморочишься с движком, но чтобы настолько? Плавность, динамика боёв, реакция фрагов — будто играешь с живыми соперниками.
— Нацисты ведь классические злодеи, — с озорной усмешкой вставила Лилиан, легко толкнув Итана локтем. На ногтях её поблёскивал свежий изумрудный лак, перекликавшийся с оформлением интерфейса игры. — Мне ближе SimCity. Когда город вырастает из первых деревянных кварталов в сияющий мегаполис — чувствую себя архитектором.
— С первой минуты знал, что парень гений, — Итан театрально вскинул руку, будто давая клятву присяжных. — Через пару лет по учебникам будут писать: «Автор революции в игровой индустрии — Брюс Уэйн».
Я не удержался, позволив себе честную улыбку, — не рекламную, и не ту, что дарят журналистам, а настоящую, отзывающуюся тёплым покалыванием под рёбрами. Их искренность вытягивала из темноты, но тень письма всё равно не отпускала. Оно лежало в кармане куртки, словно горячий уголь: каждые несколько минут кожа чувствовала пульсирующее напоминание.
«Доки Нью-Йорка. Тридцать шестой пирс. Полночь. Только ты. — Л.»
Коротко, без церемоний, будто приказ. В голове невольно мелькнула ирония: тайные организации и заброшенные склады — штамп, с которого начинаются десятки истрий в мире Марвел. Но штамп не отменяет факта, что послание пришло с того самого адреса, где отец хранил переписку с Левиафаном. Я сам сорвал печать — теперь ответ держать мне.
— Брюс, эй! — ладонь Итана замельтешила у меня перед глазами, возвращая к комнате с постерами и пахнущей свежей краской мебелью. — Ты опять уплыл куда-то.
Я моргнул, огляделся, будто проверяя целостность декораций, и кивнул:
— Да, задумался о новом проекте. Есть идея, которую не могу выбросить из головы.
— Очередная гениальная задумка? — протянул Итан, прищурившись наполовину с любопытством, наполовину с завистливой лаской. — Дай-ка угадать: симулятор, где игроки строят колонии на Марсе, пока чужая цивилизация не взломала им психику?
— Он не остановится, — тихо рассмеялась Лилиан, заправив прядь волос за ухо. — Мозг Брюса всегда на год впереди планеты.
— Скоро увидите, — заверил я, дразня их легчайшей улыбкой. — Сначала доведём до идеала патч первого дополнения, потом обо всём расскажу.
Мы говорили ещё, наверное, час. Смеялись, спорили о том, нужен ли в стратегия-режиме динамический туман войны и сколько ресурсов отдавать за культурное влияние. Шутки прыгали от стола к столу, и в какой-то момент я поймал себя на том, что дышу свободнее. Казалось, вот она, нормальность: кола со льдом, подмигивания через стекло больших мониторов, шум вентиляторов, который здесь давно заменил нам фоновую музыку.
Но в глубине моего сознания одновременно разворачивалась другая сцена. Ночные доки: запах солёной воды и мазута, тусклый свет ламп над цепкими когтями крана, который застывает в воздухе, как хищная птица. Шаги отдаются гулким эхом по настилу, уводящему вглубь кромешной тьмы. На фоне этого пейзажа существует человек по имени Лайт. Лицо — неизвестно. Голос — молчит. Но под тонким слоем штампованных фраз скрыта информация, способная изменить траекторию не только моей жизни, но, возможно, и мировой истории.
Внутри щёлкнула холодная, чёткая шестерёнка. Азарт исследователя и прагматичная жажда фактов слились, вытесняя недавнюю моральную усталость. От встречи меня отделяли сорок восемь часов: достаточно, чтобы просчитать сценарии, и слишком мало, чтобы успеть привыкнуть к их последствиям.
— Брюс, — Лилиан снова поймала мой взгляд, и тёплый карий цвет её глаз казался надёжной гаванью среди бушующего моря. — Ты точно «с нами»? Я вижу твоё напряжение, хоть ты и стараешься улыбаться.
Я ответил без ложной бодрости, но твёрдо:
— С вами, Лили. И спасибо, что напоминаешь, зачем стоит возвращаться в эту комнату.
— Тогда не исчезай больше без предупреждения, — заметил Итан, и в его беззлобной улыбке читался настоящий приказ. — Мы тут за тебя горло кому угодно перегрызем. Ну или хотя бы устроим серьёзный разговор.
— Договорились, — поклялся я кивком, хоть и понимал: скоро мне придётся исчезнуть вновь.
Мы всё ещё обменивались репликами о гейм-дизайне, но мысли мои уже выстраивали маршруты к пирсу, отмечали возможные точки наблюдения, рассчитывали процент риска. Через два дня, ровно в полночь, я окажусь на влажных деревянных сваях, где морской ветер звучит, как предсмертный шёпот. Там, под редким светом фонарей, я услышу ответы, ради которых готов нарушить любой покой. И тогда вскроется не только тайна гибели родителей, но и ткань той паутины, что простирается от скрытых кабалов до самых верхних этажей мировой власти.
Сделка уже заключена моим собственным решением, и отныне это мой путь — без страха, без лишних слов, лишь с расчётливо сжатым кулаком в кармане пиджака. В мире Marvel случайности не живут дольше секунды: каждая деталь — часть большой мозаики. Я намерен увидеть эту мозаику целиком.
* * *
Холодный океанский ветер ворвался в доки резким, солёным лезвием, пропитав непроглядную темноту густой сыростью и заставив тонкую куртку липнуть к спине. Я стоял на крыше заброшенного ангара, словно на капитанском мостике среди безбрежного моря контейнеров и огромных кранов, и наблюдал, как чёрная гладь воды под редкими огнями причала жадно поглощает отблески далёких маяков. Нью-йоркские доки оказались именно тем местом, где любая сделка превращается в безмолвную исповедь, а любое откровение — в преступление, о котором кричать не принято.
Я прибыл задолго до уловленного часа. Ожидание редко выводит меня из равновесия, но сегодня оно оказалось лучшим способом умерить нетерпение: сидеть в усадьбе, слушая, как часы отстукивают каждую секунду, было просто невыносимо. Пара глубоких вдохов — и сверхчувства включились, словно я поднял невидимую завесу. Мир подсветился слоями: стены ангаров стали полупрозрачными, трубопроводы и арматура прорисовались тонкими, академически-чёткими линиями, а отдалённые шорохи и шёпоты слились в подробную, почти избыточную партитуру. Я видел сквозь ржавый металл гнездо крыс под покосившимся поддоном, слышал, как смазка скрипит в рельсах портального крана, и даже различал мерный тиканье часов на запястье охранника, дремавшего у ворот складской зоны.
Секундная стрелка моей «Брегет» приближалась к 23:43. Мысли перебирали раскладки встречи, как шахматист, привыкший думать сразу о пятом ходе вперёд: беглый бой, торговля сведениями, ловушка под репутацию — вариантов хватало. Кто бы ни скрывался за именем Лайт, он явно не был любителем дешёвых побед. Чтобы дергать за ниточки Гидры и одновременно оставаться невидимым, требуется не одиночный гений, а целая машина власти. Впрочем, сегодня этой машине предстояло столкнуться со мною лицом к лицу.
Точно за десять минут до полуночи ночную вязь звуков прорезал глухой рык двигателей. Из-за дальнего склада вынырнул чёрный Mercedes S-класса. Он скользил по бетонным плитам, как хищная рыба в тёмной воде, приглушая рев турбин до едва заметного ворчания. Следом, выдерживая дистанцию, появились два матовых фургона без единой эмблемы.
Я усилил «зрение» — тонкое, бескровное рентген-сечение: в заднем ряду седана сидел один-единственный человек. Статная фигура, широкие плечи под тонкой линией пиджака ручной работы, коротко остриженные тёмные волосы. Лицо собрано, будто высечено из мрамора: ни одного случайного мускула, ни тени раздражения. Он взглянул на циферблат часов, поправил жемчужно-серебристую запонку и позволил себе почти невесомую тень улыбки, словно отмечал невидимый фанфарный аккорд в точке, где время и замысел сливаются в одно. Лайт.
Фургоны замерли зеркально, как ладони в позиции ката. Дверцы одновременно распахнулись, и на бетон высыпалась сталь хорошо подготовленного отряда: баллистические жилеты без маркировки, шлемы с креплением под тепловизор, М-серию винтовок сменяли укороченные карабины с глушителями. Движения бойцов были быстрыми, но не суетливыми — солдаты знали своё дело. Охватывающая линия рассыпалась веером: двое заняли верхний ярус соседнего склада, ещё трое растворились в лабиринте контейнеров, пара осталась у машины прикрывать господина.
Для постороннего взгляда они исчезли, превратившись в пустоту между пятнами тени; для меня же каждый из них пульсировал красным теплом сердцебиения. Я подсчитывал пули в обоймах, различал влажный скрип затворов, слышал едва уловимое щёлканье гарнитур.
— Позиция «Альфа», периметр чист.
— «Браво», контроль сектора 3-7, движение отсутствует.
— Центр, — раздался глуховатый командирский голос, — повторная проверка, без расслабления. Объект появится с минуты на минуту.
Улыбка скользнула у меня на губах, холодная, как влажный воздух над рейдом. Сколько бы они ни отрабатывали алгоритмы по захвату и прикрытию, у них не было ни шанса спрятаться. Я знал каждого, видел каждого, дышал в унисон с их лёгкими. Эта асимметрия информации радовала первобытно-чисто, почти играючи.
Лайт, казалось, наслаждался постановкой. Он вышел из автомобиля, обвёл взглядом причал, сделал несколько неторопливых шагов, точно примеряясь к сцене, где намеревался диктовать условия. Свет далёкого фонаря мазнул по его блестящим туфлям, вспыхнул на лацкане. Человек-панцирь: самоуверенность и тщеславие, укрытые под исключительно сдержанной вежливостью.
Я прищурился, ощущая, как возбуждение отзывает в висках лёгкой дрожью. В подобных встречах есть особый электрический привкус: сознание обостряется, время словно делится на кристаллы. Мне нравилось, что каждый их шаг для меня прозрачен, а каждый мой — пока что для них загадка.
Ещё мгновение. Пора менять финальную декорацию. Я плавно поднялся во весь рост, смахнул с себя невидимую пыль сомнений, глубоко втянул прохладный воздух Атлантики и позволил лёгкой ухмылке тронуть уголок губ. Шаг вперёд, и кросовок уже глухо постучал по крыше, но звук утонул в шорохе ветра.
— Ну что ж, пора познакомиться поближе, товарищ Лайт. Надеюсь, разговор у нас получится интересный.