* * *
Мирак собирался в академию, но его мысли витали далеко за её стенами. Он чувствовал, как в клане Инумака зреет раскол — тонкий, но едкий, словно трещина в старом кувшине. Молодой наследник, едва стряхнувший с себя тень сомнительной репутации, занял пост главы, и для многих это было равносильно последнему гвоздю, вбитому в их шаткий, истёртый временем гроб.
Он знал: старейшины, цепляющиеся за пыльные традиции, встретят его восхождение скептическими взглядами, а то и открытым вызовом. Но, будучи бывшим жрецом, он умел видеть картину шире и планировал действия, как при правлении королевствами. Клан, хоть и мал, нуждался в реформе, и он собирался превратить его из шаткого угля в несокрушимый алмаз.
Его разум, закалённый искусством драконьих жрецов, смотрел на людей не как на толпу, а как на шестерёнки системы, давно застопорившейся. Каждый приказ, каждый шаг — это звенья большого плана, что должен был вдохнуть в клан новую жизнь.
Первым делом он взялся за ленивую свиту отца — тех, кто десятилетиями грелся в тени угасающей славы Инумака, словно ящерицы на остывающем камне. Мирак давно приглядывался к ним: отмечал, кто прячет искры таланта под слоем апатии, чьи страхи можно обернуть в силу, а чьё самодовольство — раздавить. И каждому раздал выверенные задачи — дело по их умениям, но с вызовом, что выдергивал их из уютной спячки. Так он не просто встряхнул клан — он дал им шанс доказать, что они не просто балласт.
Часть казны он вручил архитектору — седому мастеру с руками, огрубевшими от работы, но знавшими каждый закоулок поместья. Другие побрезговали бы стариком, кинувшись к модным строителям из Токио, что растратили бы всё на пустую мишуру. Мирак выбрал иначе — с холодной, трезвой логикой.
Этот мастер брал мало, но видел дом как продолжение себя. Однако простой ремонт его не устроил. Мирак передал ему план, вычерченный собственной рукой: схемы укрепления балок, чтобы они держали тройную нагрузку; крышу перекрыть черепицей из переработанного шлака — дешёвой, прочной, огнеупорной, но с виду неотличимой от дорогих сортов.
Он видел, что клан стоит на пороге роста, и поместье должно встретить это во всеоружии. Усиленные балки открывали путь к новым этажам или пристройкам, а их декор можно было легко снять, чтобы не тратиться на обшивку. Черепица же была небольшой защитой от пожаров.
— Внешний вид — это репутация, — бросил он, поймав взгляд старика, в котором мелькнуло восхищение перед этой простой, но глубокой идеей.
Основную работу Мирак возложил на своих последователей, но не бросил их в хаос труда. Он выстроил систему, чёткую, как механизм часов. Двор, задушенный сорняками, ожил под его схемой: землю выровняли до миллиметра.
Для двора Мирак спроектировал узор, основанный на принципах распространения звука. Он изучал, как разные материалы и расположения могут усиливать или гасить звуки. Конкретное расположение камней и щебня создавало сеть резонирующих камер, заставляя шаги эхом разноситься, делая невозможным незаметный подход. Это была тонкая, но эффективная мера безопасности, которая не выглядела чужеродно.
— Имя на моем языке имеет множество коннотаций. Одно из них — Тот, кто распространяет идеи верные, — немного побахвалился, заметив, как его люди, не понимая всей задумки, восхищаются результатом.
Фонари вдоль тропинок Мирак велел расставить по принципу золотого сечения — не ради пустой красоты, а с хитрым умыслом, который он держал при себе. Он знал, что эта древняя пропорция, лежащая в основе спиралей раковин и старых храмов, творит гармонию, которую глаз ловит невольно. Но Мирак не был мечтателем, вымеряющим каждый шаг — он превратил её в оружие.
Идея была проста: фонари не стояли на равных промежутках, а следовали плавному, чуть неровному ритму, вдохновлённому этой пропорцией. Свет ложился так, будто танцевал — где-то ярко выхватывал путь для своих, где-то сгущал тени, запутывая чужаков. Это не было точным чертежом, выверенным до мелочей — скорее намёком на порядок, который казался естественным, но сбивал с толку тех, кто не знал секрета. Для клана свет стал проводником, для врагов — ловушкой, скрывающей повороты и маскирующей засады.
Потом под его рукой ожила кузница.
Пыль вымели из углов, горн избавили от застарелой золы, наковальня засияла холодным блеском, отполированная до совершенства. Полки, прежде прогибавшиеся под хламом, теперь гордо несли молоты и клещи, а стены покрылись угольными набросками будущих клинков.
Часть средств он отправил Томоэ — той предстояло раздобыть редкие, проклятые сплавы.
Казалось, всё налаживалось.
Но Рейдзо, при всей своей слабости, умел плести сети из слов. На крыше особняка, с чашкой саке в руке, он часами болтал со старшими членами клана. Те вечера, пропитанные рассказами о былых триумфах, сплетали узы доверия. Старики ценили его открытость, его расслабленную манеру, и их взгляды, позже обращённые на Мирака, холодели с каждым днём. Мирак видел: подход Рейдзо — личный, тёплый — держал лояльность, но оставался хрупким, как тонкий лёд. Клан рос, вызовы множились, и требовалось нечто большее — прочное, дальновидное управление. Его план был прост: дать старшим осязаемые блага и безопасность, чтобы их верность стала нерушимой.
Он взялся за комнаты — не только для матери, Акано, но и для старейшин. Тесная каморка Акано преобразилась: стены обшили светлым кедром, пол устлали свежими татами, пахнущими соломой, а в углу появился низкий столик с фарфоровым чайным набором, который Томоэ откопала в старых сундуках. Узкое окошко расширили, впустив свет и ветер.
Это был не просто сыновний долг — а типичная для лидера культа уловка: окружить вниманием и любовью, создать эмоциональную зависимость.
— “Пора бы понемногу раскачиваться, иначе эта лодка рано или поздно потонет”.
Комнаты старших последователей тоже ожили: потёртые ширмы сменили на новые, стены утеплили, чтобы зимний холод не грыз кости, а на полках засияли бронзовые светильники, отчищенные до зеркального блеска.
Молодёжь же не цеплялась за беседы, что когда-то вёл Рейдзо, — их сердца загорались от подарков: дорогого оружия, выкованного из проклятых металлов. Вооружённые, они рвались на улицы, готовые кромсать духов в клочья. А подкупленные старшие, вдохновлённые Мираком, брали их под крыло, ведя на вылазки, чтобы передать опыт.
Мирак искусно стянул поколения воедино: старейшины наставляли юных, делясь мудростью, а те, в свою очередь, заражали их огнём. Единство росло, как крепнущее дерево.
Перед отъездом он окинул поместье взглядом. Оно гудело жизнью: шаги эхом отдавались во дворе, свет фонарей играл в тенях, кузня дышала жаром. Его планы набирали силу.
Но не все верили в его путь. В обновлённой комнате Акано сидела Томоэ, сжимая чашку чая дрожащими пальцами. Акано, с седыми прядями, струящимися по плечам, смотрела на дочь с тихой нежностью, её руки покоились на коленях. Томоэ стиснула чашку сильнее, голос её дрогнул:
— Ты тоже чувствуешь это? Отец с детства твердил: держись подальше от Зенинов, не дразни судьбу. А брат будто забыл всё, — с каждом словом она робела всё сильнее. — Что, если Рейдзо был прав? Нас сотрут в пыль за дерзость. Планы Мирака растут, но он не заметит, как Великие кланы раздавят тебя, меня, всех…
— Успокойся, — голос Акано мягко разнёсся по комнате, несмотря на появившуюся хриплость. Она с теплотой взглянула на дочь, что быстро взяла себя в руки. Рейдзо годами изводил их обеих словами, но Томоэ никогда не гнулась под его волей, не показывала слабости, которой он ждал.
Всё потому что слова матери были искрой — магией, что наполнила её уверенностью и разжигала в душе пламя. Томоэ сжала руку Акано:
— Ты — всё, что у меня есть. Я не переживу, если они заберут тебя. — Её неуверенность сменилась глубокой, серьёзной решимостью.
Акано не до конца поняла, что терзает дочь, но спросить не решилась. Тишина повисла между ними, густая, как тень от фонаря.
* * *
Мирак ступил на территорию Токийской академии шаманов, когда закат уже заливал кампус багрянцем. Воздух гудел от шорохов шагов и приглушённых голосов — слухи о кровавой драме в клане Инумаки расползались, как пожар по сухой траве.
По коридорам и тренировочным дворам шепотки сливались в тревожный гул: Масакадо Инумаки одним криком разнёс своего отца в клочья. Кто-то клялся, что он вырезал всех, кто осмелился перечить, и железной рукой захватил власть в клане.
Старшеклассники — стайка ребят в выцветших формах — лениво перебрасывались словами, будто обсуждали вчерашний дождь. Высокий парень с коротким копьём, перекинутым через плечо, бросил небрежно:
— Ещё один псих, одержимый силой. Как с таким работать на обмене? — и, не дожидаясь ответа, двинулся к тренировочной площадке. Девушка с длинными волосами только пожала плечами, задумчиво крутя нож между пальцами. Их лица хранили усталую скуку — слишком много историй они перевидали, чтобы вздрагивать от очередной.
А в комнате первокурсников трое друзей перебирали сплетни, словно карты в колоде, пытаясь сложить из них картину того, что их одноклассник успел натворить за короткий отгул.
— Клановые разборки, ничего нового, — Сатору хмыкнул, откинувшись на стуле с лукавой ухмылкой. — Кто бы мог подумать, что наш белый воротничок — тот ещё зверь под маской.
— Четвёртый ранг для него — это как-то мелко, — протянул Сугуру Гето, скрестив руки и задумчиво глядя в потолок. — Его точно повысят. Первый, как у меня, — минимум. Хотя я сам скоро особый выбью.
Сёко, сидевшая рядом, вскинула руки, будто отмахиваясь от их слов:
— Да вы оба спятили! Это не подвиг, это кошмар! Он убил отца! Что с ним не так? — Голос её оставался ровным, но в нём звенела тревога. — Через пару месяцев обмен с Киотской школой, а я уже трясусь от этой нестабильности. Ух… учитель Яга, может, вы с ним разберётесь?
Яга стоял за кафедрой, рассеянно скользя взглядом по потёртой столешнице. Перешёптывания студентов доносились до него обрывками, но он их не слышал. В голове крутился отчёт, что накануне прислала Широя.
Рейдзо, судя по всему, годами подтачивал Инумаки изнутри, словно гниль, что разъедает корни. Масакадо одним криком выжег эту заразу — и клан вздохнул свободнее. Яга нахмурился, потирая переносицу. Сообщество шаманов, скрипя зубами, могло закрыть глаза на такое. Бывали случаи, когда ради спасения рода прощали и худшее.
Проблема была в другом.
— Да плевать, что он кого-то убил, — лениво протянул Сатору, вертя карандаш в пальцах. — Это оправданный ход, как ни крути. Но вот что смешно: Инумаки всё ещё четвёртого ранга. Ноль влияния, пустое место.
— И чем это плохо? — Сёко посмотрела на него, нахмурив брови.
— Это как поставить пешку на шахматную доску под видом короля. Великие кланы теперь будут пытаться всеми силами надавить на него с одним единственным намерением — интегрировать его клан к себе, чтобы наследственная техника перешла к другому роду. И скорее всего этим будут заниматься Зенины.
Повисла тишина.
— “И как это скажется на учениках и на самом Масакадо?” — Яга ощущал, как тяжесть этой дилеммы давит на плечи, словно невидимый груз. Он нахмурился, вспоминая, что двигало Масакадо с самого начала — жажда власти и силы, тот огонь, что привёл его в ряды шаманов. — “Что ж, он своего добился”, — буркнул Яга себе под нос. — “Но чтобы брать одиночные задания высокого уровня и не утонуть в проблемах, ему нужен ранг выше. А кто из старшекурсников за него поручится?”
Правила академии были высечены словно в граните: наставники не могли рекомендовать учеников к повышению — это сочли бы пристрастием. Первокурсники и второкурсники тоже не годились — их слово ничего не весило. Для Масакадо, чья судьба теперь висела на волоске, надежда была только на старшеклассников и членов клана. Но для шаманов из кланов всё усложнялось вдвойне. Такие, как мастера, Широя, приравнивались к учителям и попадали под тот же запрет — их рекомендация пахла бы клановым фаворитизмом, а не честной оценкой.
Великие кланы обходили эти барьеры играючи. Их сети связей тянулись к старейшинам, мастерам, одиночкам высокого ранга — тем, чьё слово открывало любые двери. Один намёк, одно письмо — и дело в шляпе. Но клан Инумаки, хоть и уважаемый, не дотягивал до таких высот. Старшекурсники видели в Масакадо не только талант, но и тень — парня, чья сила пропитана кровью отца. Кто рискнёт поручиться за него?
Программа обмена как раз и затыкала такие дыры. Шаманы из других школ, а порой и их наставники, давали рекомендации тем, кто выделялся. Яга прищурился, обдумывая расклад.
— Масакадо должен продержаться три месяца, — бросил он. — Если не сломается под давлением кланов, то, возможно, поднимется в ранге и получит хоть сколько-то власти, чтобы говорить с Великими смотря им в глаза. Вы, первокурсники, можете участвовать в экзамене — все, кроме Иэйри.
— Попробую в следующем году, — Сёко пожала плечами, принимая свою слабость с лёгкой усмешкой. Среди этих монстров она знала: ей пока нечем блеснуть.
Выхода не было — убийца отца либо справится сам, либо поплатится за свой безумный порыв.
Обучение шло своим чередом, миссий сложных не подкидывали, но однажды утром Мирак заметил под дверью своей комнаты письмо.
Подняв его, он одним рывком сломал печать и пробежал глазами по строчкам, написанным густыми чёрными чернилами. Приглашение от Зенинов — переговоры в их поместье, намёки на «сотрудничество» и «будущее». Мирак хмыкнул, скомкал лист и метнул его в корзину у стола.
— Зовут к себе поболтать, — пробормотал он, натягивая тренировочную куртку. — Никак для того, чтобы придушить втихую.
Зенины явно учуяли перемены. Его люди слишком осмелели: вылазки участились в десятки раз, заказы текли рекой, а вырученные деньги уже пошли на аренду машин, чтобы доставлять бойцов к целям быстрее. Кому-то это не нравилось — клан Инумаки высунул нос из своей тени, и это бесило.
Мирак не стал забивать голову. Он двинулся к тренировочной площадке, где его ждали манекены и колючие взгляды старшеклассников. Они стояли у ограды, скрестив руки, их осуждение висело в воздухе, почти осязаемое: четвёртый ранг, глава клана, отцеубийца — вот кем он был в их глазах.
Мирак не смотрел на них. Взял в руку старую деревянную палку, шершавую от времени, и шагнул к первому манекену. Удар. Глухой треск раскатился по площадке, когда дерево вмялось в соломенное плечо. К середине недели палка уступила место стальному пруту. Он отключил барьер проклятой энергии — тонкую защиту, что смягчала удары, — и кожа на костяшках тут же вспыхнула красным. Первый взмах расколол стойку манекена надвое, второй выбил облако пыли из соломы. Он скорректировал стойку: левая нога чуть вперёд, корпус ниже, плечи сжаты, как пружина. Удар — и тихий хруст кости под кожей отдался острой болью в локте. Мирак стиснул зубы, выдохнул и ударил снова.
Старшеклассники переглядывались, тени сомнения мелькали в их глазах.
— Безумец, — шепнул высокий парень с копьём, но в голосе сквозило что-то ещё — не то уважение, не то страх.
Мирак не слышал. Его мир сузился до ритма: удар, треск, боль. Все ждали, что подозрение к Масакадо так и будет тлеть, но он перевернул их ожидания с ног на голову.
В один из дней он пришёл к Яге и швырнул на стол лист, даже не присев.
— Сводка, — коротко бросил он спокойным тоном. — Места, где прячутся духи.
Яга поднял взгляд, сдвинул очки на кончик носа и развернул бумагу. Брови его поползли вверх, пока он вчитывался. Мирак стоял, скрестив руки, неподвижный, как статуя.
— Три духа первого ранга, два второго, семь третьего, — пробормотал Яга, водя пальцем по строчкам. — Точные точки: склад у реки Канда, подвалы в Сибуе, храм в Асакусе. Откуда это всё?
— Я наладил дела клана, — бросил Мирак, не дрогнув взглядом. — Разве не этим должен заниматься тот, кто держит в руках целый регион? Информация — ключ. С её потоком я сниму давление на клан.
Яга откинулся в кресле, уголок его губ дёрнулся в усмешке. Агентская работа в Токио всегда была слабым звеном — хаотичной, рваной, как старый шов. Мирак ткнул в больное, и Яга это знал.
— Это ещё не всё, — добавил он, ткнув пальцем в нижнюю часть листа. — Ямагути-гуми. Их точки: склад в Икебукуро, бар в Синдзюку. Там они прячут людей и проклятия, которые пускают против нас.
Лист в руках Яги дрогнул, глаза сузились.
— Ты хочешь сказать, что вынюхал, где копошатся эти крысы?
— Это даже не секрет, — отрезал Мирак. — Вы просто не знаете, что можно выжать из ресурсов целого клана. А это лишь крохи. Задумайтесь, что скрывают Великие кланы, если я за пару дней раскопал такое.
Он играл на нервах, показывая безклановому учителю, что значит настоящая сеть — паутина, где каждая нитка дрожит от малейшего шороха.
Мирак даже держал в кармане номер телефона мелкого шамана из Ямагути-гуми — из их штаба в Кобе, переданный через Сумёси-кай. Зачем? Это он пока оставил при себе, как карту в рукаве.
На утро Яга раздал приказы. Старшеклассники, ещё вчера бросавшие на Мирака ледяные взгляды, теперь бурчали, собираясь на вылазки по его наводкам. Склад у реки Канда рухнул первым: дух первого ранга разлетелся под ударами Сугуру Гето, а Ямагути-гуми драпали, побросав ящики, когда Сатору разнёс их укрытие в пыль.
Мелочь — слабые духи и шваль — досталась старшеклассникам.
Кто-то пускай и оказался ранен, но медик академии, у которого училась Сёко — Арата, стремительно всех латал.
Зачистки стали точными, как скальпель: территории Инумаки вздохнули свободнее, не прибавив ни души в численности.
Зенины это заметили — и занервничали. Когда письма с «приглашениями» остались без ответа, они решили явиться сами.
Делегация во главе с Тоору Мацудой — сухощавым стариком с седыми волосами, стянутыми в узел — шагнула во двор клана Инумаки. Тёмное кимоно Тоору шуршало, за ним шли двое бойцов, клинки на поясах поблёскивали холодно. Он остановился, наступив на узор из камней, и эхо хруста раскатилось по двору. Губы старика дрогнули в недовольной гримасе.
— С каких пор разлагающийся клан так расцвёл? — пробормотал он, окидывая взглядом фонари, что мягко светились вдоль троп, и кусты, подстриженные с завораживающей точностью. Он прошёл дальше, щурясь на огнеупорную черепицу и резные панели над балками поместья.
Двери главного здания распахнулись, и навстречу шагнул Мирак. Он кивнул старшим клана у входа, и те молча отступили в тень, оставив его с гостями.
Тоору чуть склонил голову — поклон был формальным, а улыбка острой, как нож.
— Масакадо Инумаки, — начал он, растягивая имя, будто пробуя его на вкус. — Мы слышали о твоих… непростых делах. Клан в беде, и мы пришли помочь — от лица наших Киотских друзей.
Мирак перебил, голос жёсткий, как сталь:
— В беде? Ты это о чём? Разве мы выглядим так, будто гниём? — Он даже не пытался смягчить тон, и делегация растерянно замялась, озираясь по сторонам.
— Но твоим людям нужно оружие, — Тоору быстро взял себя в руки. — Мы можем это устроить. Давай обсудим внутри. Сколько нам ещё торчать на пороге?
— Оружие? — Мирак бросил взгляд на группу своих бойцов, что проходили мимо. На их поясах висело проклятое оружие третьего ранга — аура его мерцала так ярко, что даже слепой бы заметил. — Нам хватает. Уходите.
Губы Тоору сжались в нитку, пальцы дрогнули у рукава. Улыбка исчезла, глаза вспыхнули, как угли под ветром.
— Ты уверен? — тихо, почти зловеще спросил он.
— Убирайтесь, — Мирак махнул прутом в сторону ворот, будто отгоняя назойливую муху.
Тоору кивнул — медленно, запоминая каждую черту его лица. Делегация развернулась, шаги бойцов глухо стучали по камням, кимоно старика шуршало, как сухие листья.
Из здания вышла Широя, тревожно глядя вслед уходящим.
— Стоило ли так резко?
— А что они сделают? — Мирак пожал плечами. — Войну не начнут — другие кланы их самих за это раздавят.
На следующий день от Сумёси-кай прилетела весточка: Ямагути-гуми готовят теракт в Токио — взрыв проклятого склада в Гинзе, чтобы посеять хаос и свалить вину на Инумаки.
— Откуда они всё знают? — Широя, читая слитые данные, качала головой, глаза округлились от изумления. — И почему не рвут сделку, не жалуются? Я думала, якудза — это сплошное предательство.
— Ты сама говорила: Сумёси-кай — союз банд, — Мирак усмехнулся. — У них глаза везде. Бродяги, шлюхи, грузчики на складах — платят им, и те сливают всё. А держатся они с нами просто: ослабление Ямагути-гуми выгодно всем.
Он вспомнил Нирн — там тоже шпионами были низы: бездомные, рабочие, уличные девки. Дёшево и эффективно. Мирак не медлил — скинул данные Яге через записку: место, время, масштаб, подпись — «дела клана». Академия ударила молниеносно: старшеклассники вырезали духов и людей Ямагути-гуми в Гинзе до того, как прогремел первый взрыв.
Зенины даже представить не могли, что регион Канто так быстро встанет на ноги. Контроль Инумаки был слабым в сравнении с Великими кланами, но укрепление шло с пугающей скоростью. Мирак же не сбавлял темп.
К четырнадцатому дню его кости начали крепчать: микротрещины заживали быстрее, становились плотнее. Удары переставали отдавать ломотой в суставах — скелет, этот каркас для мышц, закалялся, как сталь в горне. Он добавил нагрузку, взяв два прута вместо одного, и чувствовал, как тело держит вес увереннее.
К двадцать четвёртому дню трещины почти исчезли — кости стали твёрже, словно выкованные заново. Мышцы цеплялись за них, как лоза за камень, и каждый удар выходил резче, чище.
Весь месяц Зенины рыскали, как волки, выискивая трещины в броне клана Инумаки. Они подсылали своих якудза — тени с ножами и проклятиями, чтобы резать по живому или хотя бы ослабить. Но клан держался, и каждый удар отражался эхом их же поражений.
Спустя месяц делегация вернулась. Мирак в это время был в академии — стальной прут в его руках с хрустом вгрызался в манекен, а Тоору Мацуда снова переступил порог клана Инумаки. Его тёмный силуэт возник в дверях главного зала, но находящаяся в нём Томоэ заметила его не сразу.
Она сидела на коленях перед Акано, чьи седые волосы струились по плечам, мягкие, как шёлк. Пальцы Томоэ скользили по прядям, бережно их распутывая, движения были плавными, почти священными.
— Знаешь, мама, я и не думала, что о тебе наконец начнут заботиться как следует. Ты теперь такая живая… вот бы мне твою выдержку и способность ждать.
Акано улыбнулась, тёплая искра мелькнула в её глазах, но стоило ей повернуться к дочери, как взгляд наткнулся на гостей. Томоэ замерла, пальцы сжались в волосах матери, будто цепляясь за опору.
— Уходите, — бросила она резко, голос дрогнул. — Мама, тебе тоже лучше уйти.
Зал опустел в мгновение — люди разошлись, как тени под ветром. Тоору опустился перед ней на пол, цокнув языком — звук резанул тишину, как нож.
— Твой брат слишком далеко зашёл, — начал он низким голосом. — Пакт нерушим, Томоэ. Не поможешь нам — проклятая энергия пожрёт тебя изнутри.
Томоэ стиснула край рукава, взгляд метнулся к бойцам у кузни — те смеялись, не слыша слов, не видя, как её мир рушится. Клан расцветал на глазах, и каждое мгновение этого триумфа жгло её виной за клятву, что она дала Зенинам. Они не хотели её у руля — им нужен был весь клан, до последнего камня.
— Я ошиблась, — выдохнула она, голос задрожал, как лист на ветру. — Можно ли изменить условия?
Тоору наклонился ближе, угли в его глазах вспыхнули ярче.
— Ошиблась? Ты хладнокровно предала семью.
— Всё изменилось! Я не думала, что брат убьёт отца. Если вы тронете его, клан рухнет, — она опустила голову, пряди упали на лицо.
— Не важно какое теперь положение у Инумаки. Мы исполняем свою часть договора, а вот нарушение пакта с твоей стороны приведет к намного более серьезным последствиям, — Тоору поднялся на ноги и сплюнув на пол. — Ты сгниешь заживо и превратишься в проклятого духа. Подумай дважды — стоит ли превращать свою жизнь в ад ради простой проклятой техники брата?
Томоэ сжала рукав так, что костяшки побелели. Она молчала, провожая взглядом его уход — шаги гулко били по залу. У порога он обернулся, угли в глазах тлели предупреждением. Дверь хлопнула. Она рухнула на колени, ладони прижались к полу там, где плевок оставил пятно, дыхание сбилось. В ушах звенело:
— "Сгниёшь заживо".
Она знала: это не угроза, а правда. Клятва, что она дала Тоору перед переворотом, была вырезана на её душе проклятием, и оно ждало её отказа.
— Могу я хоть раз принять решение без матери и опираясь только на свои силы?
* * *
Мирак сидел в классе, прислонившись к парте. Пальцы выбивали резкий ритм по дереву, голос учителя гудел фоном, пока дверь не скрипнула, разрезав монотонность. В проёме возник “Окно” — долговязый учитель, с вечно сползающими очками.
— Масакадо, — бросил он, поправляя оправу. — Сестра ждёт у входа.
Мирак нахмурился, но встал без лишних слов. Спускаясь по лестнице, он ощутил, как воздух тяжелеет — предчувствие сдавило грудь.
Под навесом у входа стояла Томоэ. Её тёмные волосы, обычно стянутые в тугой хвост, свисали спутанными прядями, цепляясь за рваный воротник кимоно. Лицо покрывала серая пыль, руки дрожали, пальцы теребили подол рукава, пряча что-то в складках. Плечи ссутулились, будто под невидимым грузом.
Он замедлил шаг, ботинки глухо стукнули о камень. Остановился в трёх шагах, скрестив руки, и воздух между ними задрожал от напряжения.
— Зачем пришла? — Голос его, твёрдый и ровный, разрубил тишину.
Томоэ вздрогнула, словно от удара, но глаз не подняла. Всхлип сорвался с её губ, плечи затряслись сильнее. Медленно, будто боясь себя, она скользнула рукой под рукав, пальцы сомкнулись на чём-то твёрдом. Когда Мирак шагнул ближе, она рывком вытащила кинжал — проклятое лезвие с выщербленной рукоятью, что он когда-то вручил одному из последователей клана.
Металл дрожал в её руке, отражая тусклый свет фонаря над входом, а слёзы падали на пыль у её ног, оставляя тёмные пятна.
— Я всё испортила, брат, — выдохнула она. Она сжала кинжал, острие качнулось к её груди, и слова хлынули потоком: — Я заключила пакт с Зенинами ещё до того, как ты убил отца. Думала, ты сломаешь клан, и попросила их убрать тебя, чтобы я стала главой. Они должны лишить тебя голоса, а я — помочь. Но теперь… — Её всхлип оборвался, она подняла взгляд, полный боли. — Ты спас нас, а я предала. Они хотят не меня, а весь клан.
Мирак замер, его глаза сузились, но лицо осталось непроницаемым. В её глазах была не злоба, а боль — та самая, что часто появлялась, когда он задавал неуместные вопросы. Обычно живая, теперь она стояла сломленная, раздавленная.
— Что теперь? — спросил он буднично, без гнева, без удивления.
— Не знаю… — Кинжал опустился, плечи содрогнулись. — Ты всегда унижал меня, смеялся, называл слабой — а я могла общаться с тобой только после слов поддержки мамы. Я хотела отомстить, доказать, что я лучше… но не могу. Если помогу им, клан рухнет.
— Тогда не делай ничего, — сказал он тихо.
— Но… — Она вскинула глаза, слёзы текли ручьём. — Если откажусь, проклятие… Тоору сказал, что оно сожрёт меня.
— Прими последствия, — он смотрел прямо в её зрачки, не отводя взгляд. — Ты хотела забрать мой голос. Думаешь, я должен спасать тебя за слёзы?
— Я-я боюсь, — голос задрожал. — Но если ты заботишься о клане, и в отличие от отца — ухаживаешь за матерью — то надеюсь, что с ними всё будет хорошо.
Томоэ задрожала, её рука разжалась, и она выбросила кинжал.
Всхлипнула, закрыв лицо ладонями, и вдруг крикнула. Кожа на её руках потемнела, словно чернила растеклись под поверхностью, вены вспухли, извиваясь, как корни под корой. Проклятие пакта ожило — невидимая нить, связывавшая её с Зенинами, лопнула, и тьма хлынула наружу. Она рухнула на колени, ногти впились в пыль, оставляя борозды, а кожа трескалась, как сухая глина под солнцем. Чёрный дым вырывался из трещин, едкий, с тошнотворным запахом гнили, и её голос сорвался в хрип:
— Масакадо… Мирак… я не хотела…
Лицо застыло, но глаза дрогнули — тень боли мелькнула в их глубине. Её шея лопнула, обнажая мясо, что пульсировало, дым поднимался выше, а пальцы скрючились, хрустя, как ломающиеся ветки. Она свернулась в пыли, грудь вздымалась всё медленнее, из глаз текла не вода, а чёрная жижа, оставляя следы на её щеках. Проклятие пожирало её заживо, но не убивало — оставляло страдать, как предупреждал Тоору.
Мирак опустился рядом, его рука замерла над её плечом, не касаясь.
— Хорошо, что ты выбрала это, — сказал он тихо, голос дрогнул, как струна под пальцами. — Если видишь во мне проводника… я помогу.
Он не успел ничего больше — только подхватил её, когда дым рассеялся, а крик стих, и понёс в больничное крыло. Её дрожь затихала в его руках, но он чувствовал, как её тепло цепляется за жизнь, вопреки всему.
* * *
Тусклый свет ламп отражался от белого кафеля, дрожа на стыках плиток, а в воздухе висел липкий, горький запах — смесь трав и проклятой энергии, от которой першило в горле. Дверь палаты скрипнула, и из белого помещения вышла Сёко Иери — с тёмными кругами под глазами, что выдавали её усталость.
Она прислонилась к стене напротив Мирака, скрестив руки, и бросила коротко:
— Жива, — голос её был ровным, но в нём сквозило раздражение. — Только не жди, что завтра она вскочит и побежит заваривать тебе чай.
Мирак поднял взгляд. Его каменная маска, что держалась весь день, треснула — в глазах вспыхнул интерес.
— Что с ней?
Сёко вздохнула, вытащила сигарету из кармана халата и зажала её между губами, не зажигая.
— Проклятие пакта ударило по полной. Её тело — как треснувший кувшин. Кожа на руках и шее пошла трещинами, из них сочится чёрная гадость — не кровь, а что-то вроде проклятой смолы, густой и вонючей. Вены под ней вздулись, будто корни под корой, и ломаются, стоит ей резко шевельнуться, — она замолчала, покрутила сигарету в пальцах и сунула обратно в карман. — Но она выживет. Техника местного доктора — Араты — запечатала худшее. Жить сможет. Даже помогать, если захочет.
Мирак молчал, уставившись в пол, где свет ламп дрожал на кафеле. Сёко шагнула ближе, ботинки тихо стукнули по плитке, и она посмотрела на него с лёгким укором, скрестив руки плотнее.
— Она бормотала твоё имя, пока Арата её штопал —“Мирак, Мирак, прости”. Ты серьёзно заставил сестру звать тебя странным именем? — Она выдохнула, увидев его спокойный кивок, и покачала головой. — Я бы на её месте плюнула на тебя, на клан и ушла в леса. Но она цепляется. Больше за клан, чем за тебя, но всё же.
Он поднял глаза, и впервые за день в них мелькнуло тепло — слабое, как искра в золе, тут же погасшее.
— До какого состояния она сможет поправиться?
Сёко хмыкнула, уголок её губ дёрнулся в кривой усмешке.
— Не притворяйся заботливым, “Мирак”. Она и раньше не была бойцом — так что мало что изменилось, кроме того, что теперь и не станет. Руки двигаются, голова варит. Шить, считать, писать — всё это ей по силам, лишь бы не бегать да не махать мечом.
— Я думал пакт на наказание должен быть страшнее, — задумался Мирак.
— Ты не понял. Попытка применить проклятую энергию вызовет в ней мучительную боль, а после неё — смерть. Но да. Честно сказать, наказание ей досталось не самое плохое. Могло произойти нечто куда более страшное…
Мирак кивнул, коротко, будто ставя точку. Он шагнул к двери палаты, но замер, обернувшись к Сёко.
— Спасибо, — выдохнул он, голос тихий, но искренний, как редкий проблеск в его броне.
— Да, кстати, она не из академии, так что плати за лечение сам, — добавила Сёко, скользнув взглядом по его лицу. — Арата сказал, через неделю встанет.
Он вытащил телефон, глянул на номер счёта — тот, что пришлось открыть, когда наличка стала неудобной — и пожал плечами. Лечение, даже такое сложное, теперь не могло пробить брешь в казне клана. Деньги текли рекой — банковский счёт Инумаки крепчал с каждым днём.
— “Зенины думают, что правил нет, если цель оправдывает средства, — мелькнуло в его голове. — Забавно, мы с ними одного поля ягоды”.
Он вышел из палаты, хлопнув дверью с красным крестом, и прямо в коридоре набрал номер. Гудки тянулись долго, монотонно, но дыхание его оставалось ровным, а в глазах тлела холодная искра.
* * *
В это время в Кобе, в трёхэтажном здании из серого бетона, притаившемся среди узких улочек портового района, царила привычная для преступного синдиката суета.
Офис выглядел, как прагматичный штаб: окна с матовыми стёклами, закрытые жалюзи, и тяжёлая стальная дверь с глазком, за которой всегда стоял кто-то с острым взглядом и коротким клинком под пиджаком.
Над входом висела скромная вывеска с иероглифами "Торговое агентство Ямагути", но местные знали, что за ней скрывается одна из самых влиятельных группировок Японии.
Внутри главного помещения второго этажа воздух был густым от сигаретного дыма и запаха дешёвого кофе из автомата в углу. Стены, выкрашенные в унылый бежевый цвет, местами облупились, обнажая бетон, а вдоль них тянулись ряды металлических шкафов, забитых папками — отчёты о ставках, контрабанда, долги.
Длинный стол из тёмного дерева занимал центр комнаты, заваленный пепельницами, пустыми банками из-под пива и картами Кобе, испещрёнными красными линиями — их территории. Вокруг стола сидели якудза — человек двенадцать, от мелких исполнителей до бригадиров среднего звена. Их голоса гудели низким рокотом: кто-то спорил о разделе прибыли с последнего груза, кто-то пересчитывал пачки иен, шурша купюрами с усталой сноровкой.
На фоне этого гомона выделялся Кейта Нода — охранник, сидевший у окна с видом на переулок. Ему было за сорок, лицо покрыто мелкими шрамами от уличных драк, а чёрный костюм, слегка потёртый на локтях, выдавал его скромный статус.
Он был просто тенью, что стояла у дверей и следила за входом. Но в его кармане всегда лежал старый кнопочный телефон, который он проверял чаще, чем следовало. Этот телефон связывал его с мелкими дельцами из Сумёси-кай — старыми знакомыми ещё со времён, когда он бегал по улицам Осаки, подворовывая и продавая сплетни. Ямагути-гуми ценили его за молчание и умение слушать, но не знали, что он иногда сливал крохи информации конкурентам за пару лишних иен.
Кейта лениво крутил сигарету в пальцах, когда его телефон завибрировал на столе. Он нахмурился — мало кто звонил ему в рабочее время — но всё же поднёс аппарат к уху.
— Да? — буркнул он.
На том конце линии раздался спокойный, но резкий голос:
— Ри Ваз Зол.
Слова ударили, как молот по стеклу.
Кейта замер, его пальцы разжались, сигарета упала на пол, оставив тлеющий след на линолеуме.
Глаза охранника закатились, зрачки сузились до точек, а из горла вырвался низкий, булькающий хрип. Тело дёрнулось, будто кукла на нитях, и в тот же миг кожа на его руках начала трескаться, как пересохшая земля. Чёрный дым вырвался из трещин, едкий и густой, наполняя комнату запахом гнили. Его позвоночник выгнулся назад с хрустом, кости ломались и тут же срастались в уродливой пародии на человеческую форму, которая распалась на уродливого проклятого духа.
— Какого чёрта?! — рявкнул один из якудза, вскакивая со стула и опрокидывая банку пива. Остальные обернулись, их руки потянулись к ножам и пистолетам, но было поздно.
Кейта — или то, что от него осталось — бросился вперёд. Его пальцы, теперь длинные и когтистые, вонзились в грудь ближайшего бригадира, разрывая плоть с влажным треском. Кровь брызнула на стол, заливая карты и купюры.
Второй якудза успел выхватить пистолет, но выстрел ушёл в потолок — тварь схватила его за горло и швырнула в шкаф, проломив металл.
Хаос захлестнул офис: крики, звон разбитого стекла, топот ног по полу. Проклятый дух, в которого обратился Кейта, двигался с ужасающей скоростью, его тело извивалось, как змея, а из пасти вырывался рёв, от которого звенело в ушах.
За минуту он разорвал шестерых. Кровь текла по линолеуму, смешиваясь с пеплом и пивом, а воздух стал тяжёлым от вони смерти. Оставшиеся якудза пытались отбиться — кто-то полоснул ножом по его руке, но лезвие застряло в чёрной плоти, а другой выстрелил в упор, только чтобы увидеть, как пуля бессильно отскакивает.
Паника нахлынула на главный офис Ямагути, но среди этого ада выделился Тэцуя Широ — невысокий, жилистый якудза с татуировкой дракона на шее, что пряталась под воротником рубашки.
Пока другие кричали и падали, он шагнул вперёд, сбрасывая пиджак. Его кожа задымилась, чешуя проступила на руках, а глаза вспыхнули жёлтым огнём.
Он был медиумом, тесно переплетенным с силой одного могущественного духа.
Секунда — и его тело вытянулось, кости затрещали, превращаясь в массивную фигуру дракона, чьи когти оставляли борозды в полу. Рёв Широо заглушил вопли проклятого духа, и он бросился на тварь.
Бой был быстрым. Драконьи когти разорвали чёрную плоть Кейты, как бумагу, а огненное дыхание испепелило его голову, оставив лишь кучку дымящегося пепла. Широо тяжело дышал, возвращаясь в человеческий облик, его рубашка висела лохмотьями, а грудь вздымалась от напряжения. Он сплюнул на пол, глядя на останки.
— Что за дерьмо тут творится? — прорычал он, оглядывая разгромленный офис. — Нам скоро выполнять очередной заказ, а моих людей порвал на части не пойми откуда взявшийся дух?
Оставшиеся в живых якудза — пятеро, включая Широо, — стояли среди тел, их лица были бледны, а руки всё ещё сжимали оружие. Стол был перевёрнут, шкафы пробиты, а пол усеян осколками стекла и кровью. Телефон Кейты лежал в углу, экран треснул, но всё ещё светился — вызов завершился.
* * *