Веди_нас,_предводитель!_Глава_3.epub
Веди_нас,_предводитель!_Глава_3.docx
Веди_нас,_предводитель!_Глава_3.fb2
Скачать все главы одним файлом можно тут
Глава 3. Великий поход
Развернув коня, я направился вперёд. Оба воина двинулись следом. Путь наш лежал сквозь всю деревню. Старейшины племени не одобрили этого похода, так что я не был удивлён, что никто не вышел с нами проститься. Однако я знал: все слышат. И однажды все они пожалеют, что провожали в эту ночь лишь глухой тяжёлый стук копыт.
Дерьмо… Себе я мог признаться: очень уж хотелось, чтобы проводить пришёл хоть кто-то ещё, кроме Тришны. Даже дед не явился.
И всё же я чую: за нами следят. Видимо, боги. Сам Малакат из своего Плана, с огромного чёрного трона, взирает на нас. Так услышь меня, Малакат! Я, Драгар Геснер, убью для тебя тысячу людей! Тысячу душ возложу к твоим стопам!
Где-то рядом заскулила в тревожном сне собака, но так и не проснулась.
* * *
Окраина леса, взгляд со стороны
На склоне к северу от деревни, у самой кромки леса, стояли двадцать две фигуры. Они молча провожали взглядом Драгара Геснера, Меграса Лурца и Болдога Толзона. Словно призраки, они маячили во мраке среди деревьев ещё долго после того, как три воина скрылись из виду, скача по восточной дороге.
Всех их, урождённых крогнарцев, которых принесли в жертву богам, связывало с Драгаром, Меграсом и Болдогом кровное родство. На четвёртом месяце жизни каждого из них отдали Малакату: возложили на алтарь, отдавая дань своему неизменному покровителю. И по воле его каждый оказался в объятиях новой матери.
Они становились чадами Криги Невидимой, древней шаманки, единственной из свиты Малаката, у которой не было собственного клана. Оттого она, с позволения Принца даэдра, сотворила себе тайное племя из тех, кого отдали в жертву, ознакомила каждого с его родословной, чтобы связать с оставшейся в деревнях роднёй, и поведала об их особом призвании, предназначении, что принадлежало лишь им одним.
Она нарекла их своими Найдёнышами, и они сами называли себя лишь этим именем, именем их собственного тайного племени. Невидимо жили они среди родичей, и остальные орки даже не догадывались об их существовании. Найдёныши знали, что кое-кто мог что-то заподозрить. Например, Варгог, отец Драгара, который относился к памятным кровным столбам с пренебрежением и, может, даже с презрением. Такие орсимеры обычно не представляли настоящей угрозы, но порой, когда риск становился велик, приходилось идти на крайние меры. Как это случилось с матерью Драгара.
Двадцать два Найдёныша, которые стали свидетелями того, как начался поход трёх воинов, были кровными братьями и сёстрами Драгара, Меграса и Болдога, хотя никогда с ними не встречались — что, впрочем, сейчас малозначимо.
— Выживет лишь один, — произнёс старший брат Меграса.
— Мы будем ждать здесь, когда он вернётся, — пожала плечами сестра-близнец Болдога.
— О да.
Ещё кое-что объединяло всех Найдёнышей. Крига отмечала своих чад ужасным шрамом, срывала кожу и мышцы с левой стороны лица — от виска до челюсти, и поэтому их лица были плохо приспособлены к выражению эмоций. Черты слева навсегда изогнулись книзу, будто в вечном горе. Удивительным образом телесная рана лишила выразительности и голоса Найдёнышей, хотя, может, такое влияние оказала на них ровная, холодная речь самой Криги.
Поэтому слова надежды, лишённые живого чувства, казались им настолько лживыми, что их не стоило и произносить.
Выживет лишь один.
Возможно.
* * *
Клан Крогнар, взгляд со стороны
Когда за спиной Варгога открылась дверь, тот как раз помешивал рагу на огне. Одышка, шарканье, стук клюки о косяк. Затем — резкий вопрос, почти обвинение:
— Ты благословил сына?
— Я отдал ему Урагана, отец.
— Почему? — Ямарзу удалось вложить в одно-единственное слово и презрение, и отвращение, и подозрение.
Варгог так и не обернулся, но услышал, как его отец с трудом доковылял до ближайшего к очагу стула.
— Ураган заслужил свой последний бой, которого я бы уже не смог ему подарить. Вот поэтому, — ответил он.
— Так я и думал, — с натужным кряхтеньем Ямарз умостился на стуле. — Всё ради коня — не ради сына.
— Голоден? — спросил Варгог.
— Не откажу тебе в возможности проявить любезность.
Варгог позволил себе мимолётную горькую улыбку, затем потянулся за второй миской и поставил её рядом со своей.
— Он горы свернёт, — проворчал Ямарз, сверкая жёлтыми подпиленными клыками, — лишь бы ты хоть на соломинку сдвинулся.
— Драгар делает всё не для меня, отец — для тебя, — возразил Варгог.
— Он понимает, что лишь са́мой неслыханной доблестью можно добиться необходимого — искупления позора, которым стал для нас ты, Варгог. Ты — бесформенный куст меж двух высоких дубов, сын одному, отец второму. Поэтому он и потянулся ко мне, потянулся, а ты — дрожишь ли в холодной тени между мной и Драгаром? Зря, выбор у тебя всегда был.
Варгог наполнил обе миски и выпрямился, чтобы передать одну отцу.
— Шрам на старой ране ничего не чувствует, — сказал он.
— Бесчувствие — не доблесть, — рыкнул старый орк.
С улыбкой Варгог сел на другой стул.
— Расскажи мне, отец, как бывало прежде, о днях, что настали после твоего триумфа. Расскажи о детях, которых убил. О женщинах, которых зарезал. Расскажи о горящих домах, о вое волов и овец в пожарище. Хочу снова увидеть, как это пламя вспыхнет в твоих глазах. Повороши пепел.
— В последние годы, сын, я слышу в твоих словах лишь голос этой прокля́той женщины.
— Ешь, отец, чтобы не оскорблять меня и мой дом, — в голосе Варгога проскрежетал металл.
— Поем, — фыркнул Ямарз.
— Ты всегда был вежливым гостем.
— Верно.
До самого конца трапезы оба молчали. Затем Варгог отставил миску, поднялся, забрал миску у Ямарза, повернулся и швырнул её в огонь.
Старик широко распахнул глаза. Варгог сурово посмотрел на него:
— Ни один из нас не доживёт до возвращения Драгара. Мост между нами смыло. Если вновь придёшь к моему порогу, отец, я убью тебя.
Варгог протянул руки и силой поставил Ямарза на ноги, затем подтащил плюющегося старика к двери и без церемоний вышвырнул наружу. За хозяином последовала и клюка.
* * *
Мы ехали по узкой тропе, которая шла вдоль хребта. Тут и там старые оползни полностью скрыли дорогу и потащили росшие вдоль неё кедры и ели вниз — к долине. В таких местах смогли закрепиться лишь кусты и широколиственные деревья, что, впрочем, привело лишь к одному: проехать было трудно. В двух днях и трёх ночах пути отсюда лежал край лукдушей, с которыми мы, крогнары, враждовали больше всего. Многочисленные набеги и жестокие убийства опутывали кланы сетью вековой ненависти.
В голове возникла было мысль пройти сквозь них тайно, но я тут же отмахнулся от подобной глупости. Нет уж, я не намеревался скрытно пробираться по землям лукдушей. Клинком мести я желал прорезать кровавый след в ткани настоящих и воображаемых обид. Именно так — возвышенно и элегантно, ха-ха!
Ну и ещё я хотел привязать к своему имени два десятка новых орочьих душ — или даже больше. Это уж как получится.
Разумеется, мои спутники ожидали скрытного подхода. Я знал это, ведь нас было всего трое.
А вот хер там. С нами ещё был Малакат и вся его свита! Они наблюдали за нами, и мы покажемся во славе его имени и в крови. Грубо разворошим осиное гнездо, и лукдуши научатся бояться меня, Драгара Геснера.
Верно. Вначале они, а затем и обальды.
Толика странного, будто чуждого мне сомнения пролетела в сознании, но я лишь тряхнул головой. Сука! Даже в мыслях нет мне покоя!
«Хер с тобой, давай прикинем, как лучше это сделать…»
А это ещё что?! Спор с самим же собой?! Боевое безумие не должно было зацепить меня так рано!
Вздохнув, прикрыл глаза и пару секунд ехал молча.
Нет, всё хорошо. Просто… разговор с самим собой. Не спор. Да… не спор.
«Не спор», — подтвердил внутренний голос, на что я довольно кивнул. Всё просто замечательно.
Кони осторожно ступали по каменистой осыпи, оставшейся после недавнего обвала. Что поделать, прошлой зимой выпало много снега, больше, чем я мог припомнить за всю жизнь. Помню, старейшины рассказывали, что ещё до того, как был возведён алтарь Малаката, до того, как наши шаманы начали общаться с ду́хами и предками, до того, как мы разделились на кланы и ещё проживали в славном Орсиниуме (где бы он сейчас ни был), ду́хи, что правили народом и землёй, были сутью камня, плотью земли, щетиной и шерстью леса и дубравы, а дыханье их — ветром всякого времени года. Зима приходила и уходила с жестокими бурями высоко в горах, с дикими плясками ду́хов в их извечной войне друг с другом. Лето и зима были едины — неподвижны и сухи, но в последней являлось истощение, а в первом — ледяной хрупкий мир. Поэтому орки смотрели на лето с сочувствием к утомлённым битвою духам, а зиму презирали за слабость погибших бойцов, ибо иллюзия мира и покоя ничего не стоила.
Меньше десяти дней осталось до конца весны. Бури утихали, приходили всё реже. И хотя ныне уже никто не поклоняется и не общается с ду́хами или предками — зачем, если теперь нами правит Малакат? — иной раз я тайно воображал себя и своих спутников предвестниками последней бури. О да, наши мечи из Чёрного Дерева отзовутся на эхо древней ярости среди ничего не подозревающих лукдушей и обальдов.
Дорогу перегородил завал. Молча спешившись, мы быстро его разобрали. Тропа впереди вилась и уходила в неглубокую долину, где в ярком свете послеполуденного солнца открывался высокогорный луг.
За спиной прозвучал голос Меграса:
— Нам следует разбить лагерь на другом конце этой долины, предводитель. Коням нужен отдых.
— Видно, твой конь притомился, Меграс, — хмыкнул я. — Больно много ты пировал. Надеюсь, наш поход снова сделает из тебя настоящего воина. Слишком часто ты валялся на сеновале в последнее время.
А Тришна на тебе скакала.
Меграс рассмеялся, но больше ничего не сказал. Заговорил Болдог:
— Моему коню тоже нужно отдохнуть, предводитель. На этом лугу можно разбить удобный лагерь. Здесь водятся кролики, и я расставлю на них силки.
Секунду подумав, я пожал плечами.
— Значит, меня тянут к земле две тяжёлые цепи, а не одна. Как боевые кличи ваших желудков ещё не оглушили меня? Что же, будь по-вашему.
Разводить костёр было нельзя, поэтому пойманных Болдогом кроликов съели сырыми. В прежние времена это было бы рискованно: кролики часто разносили болезни, отчего можно было слечь с болью в животе или мощным поносом, однако Малакат и его благословение избавило орков от подобной проблемы. Боевое безумие, впрочем, по-прежнему поражало мой народ, но к сумасшествию ни еда, ни питьё не имели никакого отношения. Старейшины иногда говорили, мол, бремя, возложенное на того или другого орсимера Принцем даэдра, оказалось слишком тяжким. Разум должен быть силён, а силу обретают в вере. Для слабого орка, для того, кто поддался сомнениям, обряды и ритуалы становились клеткой, застенком, заключение в котором вело к безумию.
Мы сидели вокруг небольшой ямки, выкопанной Болдогом для кроличьих костей и потрохов, и почти не разговаривали за едой. Я сплюнул звериной кровью и посмотрел вверх. Небо померкло, и звёздное колесо вновь пришло в движение.
До ушей донёсся звук, с которым Меграс обгладывал кроличью кость. Лурц всегда заканчивал трапезу последним, ни кусочка не оставлял. Завтра небось будет обгладывать черепа.
Наконец, уже в сумерках, Меграс бросил кость в ямку и облизал пальцы.
— Я, — начал Болдог, видимо дожидавшийся этого момента, — обдумал дальнейший путь через земли лукдушей и обальдов. Нам лучше не выбирать дороги, которые выведут нас против чистого неба или голых скал. Потому нужно идти нижними тропами. Но они подведут нас ближе всего к стойбищам. Думаю, теперь стоит путешествовать не днём, а ночью.
— Ночью можно и напасть, — кивнул Меграс. — Передвинуть камни очага, украсть перья. Может, прибрать несколько душ спящих воинов.
— Если будем прятаться днём, не увидим дыма и не поймём, где расположены стойбища, — возразил я. — По ночам ветры переменчивы, они не помогут нам найти очаги. Лукдуши и обальды — не глупцы. Они не будут разводить огонь под природным навесом или у голых скал — отблесков пламени на камне мы не увидим. К тому же наши кони лучше видят днём и реже спотыкаются. Поскачем днём, — закончил я.
Пришлось немного доработать мой изначальный план, но мозги после посещения Малаката и во время дороги будто бы стали лучше соображать. Хех, это видно даже по вытянувшимся лицам двух этих клыкастых засранцев!
Некоторое время Меграс и Болдог молчали. Затем Лурц откашлялся:
— Это будет война, Драгар.
«Глупец! Именно этого я и хочу!»
«Но говорить столь открыто не нужно. Скажи…»
«Сам знаю!»
— Мы полетим через лес, точно эльфийская стрела, что меняет направление на каждом сучке, ветке и камне, — улыбнулся я. — Мы соберём ревущую бурю душ. Война? Да. Ты боишься войны, Меграс Лурц?
— Нас трое, предводитель, — осторожно возразил Болдог.
— Да, — кивнул я, — мы — Драгар Геснер, Меграс Лурц и Болдог Толзон. Я сражался с двадцатью четырьмя воинами и всех их убил. В боевой пляске я не знаю себе равных — будешь это отрицать? Даже старейшины говорили обо мне с почтением. А ты, Болдог, носишь восемнадцать языков у пояса. Тебе по силам разглядеть след призрака, услышать, как камешек упадёт в двадцати шагах. И Меграс. Во времена, когда мышцы твои ещё не заплыли жиром, разве не ты голыми руками сломал хребет одному джисалу? Не ты ли повалил наземь боевого коня? Жестокая ярость дремлет в тебе, и наш поход её разбудит. Будь на нашем месте иные три воина… да, им бы следовало проскользнуть по тёмным извилистым тропам, перевернуть камни в очагах, своровать перья да сломать шею-другую посреди лагеря спящих врагов. Такая слава достойна любого другого воина. Но нас? Нет. Ваш предводитель сказал своё слово.
Меграс взглянул на Болдога и ухмыльнулся:
— Давай поднимем головы и взглянем на звёздное колесо, Болдог Толзон, ибо мало таких зрелищ нам осталось.
Он смеет издеваться надо мной! Снова!
«Будь умнее…»
Я мотнул головой и медленно поднялся.
— Ты должен идти за своим предводителем, Меграс Лурц. Без лишних вопросов. Твоя трусость может отравить всех нас. Верь в победу, воин, или возвращайся домой.
Меграс пожал плечами и откинулся на спину, вытянув ноги в меховых сапогах.
— Ты — великий предводитель, Драгар Геснер, но глух к шуткам. Я верю, что ты сыщешь ту славу, которой ищешь, и мы с Болдогом воссияем рядом с тобой как меньшие луны, но всё равно воссияем. Для нас и того довольно. В этом можешь не сомневаться больше, предводитель. Мы здесь, с тобой…
— И оспариваете мою мудрость! — воскликнул я.
— О мудрости мы вообще ещё не говорили, — ответил Меграс. — Мы — воины, как ты и сказал, Драгар. И мы молоды. Мудрость — удел стариков.
— Верно, старейшин, — фыркнул я на его слова, — которые отказались благословить наш поход!
Меграс рассмеялся:
— Такова наша правда, и нам нести её в наших сердцах — неизменную и горькую. Но когда вернёмся, предводитель, мы увидим, что эта правда изменилась за время нашего отсутствия. И окажется, что благословение всё же было дано. Подожди, сам увидишь.
Я ощутил, как глаза сами собой широко распахнулись.
— Старейшины солгут? — удивлённый голос прозвучал словно со стороны.
— Разумеется, солгут. И потребуют от нас признать эту новую правду, и мы признаем — должны признать, Драгар Геснер. Слава нашего успеха должна сплотить народ — жадно хранить её лишь для себя не просто глупо, но смертельно опасно. Подумай об этом, предводитель. Мы вернёмся в деревню лишь со своими рассказами. Да, конечно, мы принесём какие-то трофеи в подтверждение своих слов, но если мы не разделим с ними славу, старейшины позаботятся о том, чтобы наши рассказы познали яд недоверия.
* * *