Грибной эффект 98
Коридор тянулся бесконечно, как прожилка на пожелтевшем листе пергамента. Каменные своды, вытесанные грязными руками людишек, давили тяжестью вековой пыли. Леонидия шагала быстро, подол платья взметался за ней, словно тень, не успевающая за полетом ястреба. Слуги прижимались к стенам, замирая в поклонах — одни с дрожью в коленях, другие с привычной покорностью. Их лица сливались в серую массу, как пятна плесени на сырой штукатурке. Она не замедляла шаг. Человеческий запах — кисловатый, словно прокисшее молоко — резал ноздри.
«Грязь».
Слово жгло язык, как яд. Они даже не подозревали, каким даром обладают. Милостью великого, возможность принять истину и видеть мир таким какой он есть, но отказываться смотреть. Свобода выбора, превращенная в ошейник. Леонидия сжала зубы, пока в висках не застучало. Еще мгновение — и она сорвется, разорвет кого-нибудь на части, просто чтобы услышать хруст костей. Но нет. Великий запретил, даже хуже, он не одобрит. Он мучил ее этой ссылкой, ее, и ее братьев, и сестер, таких же как она, тех кто не пишет иллюзий к отребью, и мусору, который уже одной ногой на свалке истории. Великий почему-то видел в них потенциал, и надеется на то, что и мы увидим.
Наконец она за вереницей мыслей, не заметила как автоматически добралась до покоев, дверь в ее покои захлопнулась с грохотом, от которого задрожали подсвечники на стенах. Девушка провела ладонью по резным дубовым панелям — теплая древесина, почти живая. Еще одно напоминание о доме, где стены дышали спорами, и лианами. Здесь же всё было мертво.
— Вон!
Голос сорвался в рык. Служанка с кувшином воды попятилась, споткнулась о порог. Стекло разбилось с жалким звоном. Леонидия не стала смотреть — лишь впилась кулаком в стену. Камень поддался с хрустом свежего хлеба. Осколки впились в кожу, но боль притупилась, растворившись в адреналине. Белые локти, белые пальцы — всё покрылось паутиной царапин, которые уже стягивались, будто невидимый портной штопал плоть.
— Твари… Ничтожные… — Шепот клубился паром в холодном воздухе.
Она сорвала с головы чепец — жалкий лоскут, призванный скрывать белые как снег волосы от чужих глаз. Пряди рассыпались по плечам, как пепел после пожара. В зеркале над умывальником мелькнуло лицо — слишком резкие скулы, слишком синие глаза. Чужое отражение.
Кровать приняла ее, как болото — мягко, неотвратимо. Потолок, расписанный фресками с битвами древних королей, поплыл перед глазами. Леонидия сосчитала трещины в штукатурке: три над изголовьем, пять у окна, сеть мелких у люстры. Ритуал успокаивал. Так учили в детстве — считать, пока гнев не остынет. Но сегодня цифры путались, превращаясь в лица. Этот жалкий неофит Иоанн, только недавно в рядах хомо фунги, а гонора хоть отбавляй, его советники, эта омерзительная свита с глазами, полными страха, алчности… похоти.
**«Ненавижу»**
Мысль ударила в висок, как пуля. Она вцепилась в одеяло, ткань порвалась с тихим хрустом. Ненавидела их походку — шаркающую, будто они вечно кланялись невидимому господину. Ненавидела запахи — дым очагов, смешанный с вонью немытого тела. Ненавидела их речи — шепотки за спиной, словно крысы под полом.
Но больше всего — их слепоту.
Леонидия закрыла глаза, позволив сознанию упасть в бездну. Грибница приняла ее мгновенно, обволакивая теплом материнского лона. Здесь не было стен, потолков, тел — лишь переплетение серебристых нитей, пульсирующих в такт вселенскому ритму. Она протянула ментальный щупалец, коснувшись узла связи своей группы.
**«Запрос: аудиенция. Приоритет: экстренный»**
Сеть ответила волной успокоения — медленной, тягучей, как патока. Леонидия застонала. Вечно эти церемонии! Дома всё решалось за мгновение. Но здесь, на задворках, даже грибница работала вполсилы, словно задыхаясь в местном воздухе.
Чтобы отвлечься, она ткнула в новостной поток. Голограммы вспыхнули перед внутренним взором:
_— Восстановление железнодорожной сети на территории западной оккупационной зоны завершена… Конвой сталкеров атакован кочевниками в восточной пустоши…
Леонидия скривила губы. Ничего существенного. Александрия крепко держала руль, несмотря на шепотки новых врагов. А вот сообщение о сталкерах зацепило внимание:
_— Группа сталкеров-поисковиков была атакована в секторе 45-Б…_
«Дикари-кочевники», — мелькнула догадка. Эти твари видимо совсем с ума сошли, они всё чаще нападали к востоку от Древесного Барьера. Жалко что пока, открытой экспанции на восточные пустоши, и степи не планируется, максимум поселения вдоль Волги, Камы и других крупных рек вплоть до Урала. Но, это максимум, Великий не любил войны, к тому же атеисты, и даже святоши поддерживали его миролюбивые устремления».
— Глупость! — вырвалось вслух. Голос прозвучал странно — эхом, искаженным виртуальным пространством.
Мысленным усилием она убрала новостную ленту. И огляделась вокруг, если это можно так назвать, по сторонам от нее вились бесконечные линии, связи, и потоки, которые соединяли локальные сети, друг с другом. Это было сделано специально, чтобы сильные эмоции сотен тысяч фунги, не засорили их общий виртуальный дом, иначе здесь было бы невозможно находиться, и все либо сходили бы с ума, либо теряли сознание.
В самом начале когда их было немного, это решали контролем эмоций, но со временем это стало невозможно, и тогда Великий Государь придумал это. Она сама тоже находилась в локальном пузыре их группы, которая выполняла задание, здесь, на диких землях, среди дикарей погрязших в средневековье!
Она уже собиралась углубиться в военные сводки, когда сеть вздрогнула. Пространство смялось, как бумага, выплюнув ее в белизну. Леонидия инстинктивно сгруппировалась, хотя падать было некуда — под ногами мерцала бескрайняя плоскость, похожая на замерзшее озеро.
Вдалеке маячили два стула. На одном — силуэт.
Сердце Леонидии застучало, и она стремглав побежала вперёд. Это был государь, во время таких встреч он всегда принимал образ близкого тебе человека. Это могло показаться кощунственным, но Леонидию это в данный момент не беспокоило, напротив успокаивало, тем более Великий умел это делать деликатно, в меру, он знал что если бы он обратился моим братом, или матерью, ее бы это могло оттолкнуть, так что он знал что делает.
Сердце прыгнуло в горло. Она побежала, забыв о достоинстве, о ненависти, обо всем. Бежала, пока легкие не загорелись огнем, пока силуэт не обрел черты.
— Отец…
Слово сорвалось само, против воли. Великий повернулся. Да, это был он — точная копия отца, погибшего при обороне их родного дома. Тот же разрез глаз, та же родинка над бровью. Леонидия знала — это иллюзия, маска. Но тело не слушалось разума: ноги подкосились, руки сами потянулись к нему.
— Дочка.
Он обнял ее, и мир перестал существовать. Не было ненависти, слепцов, войны — лишь запах сосновой смолы (как в детстве, когда отец возвращался с лесозаготовок) и тепло, заполняющее каждую клеточку. Леонидия всхлипнула, стиснув зубы, чтобы не расплакаться.
— Почему? — прошептала она в его плечо. — За что ты меня сослал сюда? Они же… они как животные. Хуже!
Великий отстранился, держа за плечи. Его глаза — точь-в точь отцовские — смотрели без осуждения.
— Садись, Лёля.
Она вздрогнула от детского прозвища. Стул оказался мягче облака. Великий занял место напротив, сложив руки на коленях — точь-в-точь как отец перед серьезным разговором.
— Ты считаешь их недочеловеками.
— Они и есть недочеловеки! — вырвалось резко. Леонидия сжала подлокотники, древесина затрещала. — Они сжигают книги! Калечат детей! А их вождь… казалось самые лучшие из них… изуверы и мусор на деле… пытают и убивают друг друга!
— Хочешь сказать ты не убиваешь?
Вопрос повис в воздухе. Леонидия отвела взгляд. Тот день… Дымящиеся куски плоти. Крики. Кровь на белом снегу, такая яркая, будто кто-то разлил акварель.
— Они сами начали, — пробормотала она. — Великий, ты ведь знаешь. Да, и от Шемяки и его псов не было абсолютно никакого толку. Вы ведь знаете, в войско к местным тиранам идут самые отпетые мрази, и преданные псы. Немногие бы из них приняли бы наши истины.
— Ты этого не знаешь. Ты вошла в шатер уже с мыслью что всех там убьёшь. Сорвала переговоры.
— Владыка, ты не справедлив! За что ты так со мной! Отец! Они все до единого извращенные существа, они бы запятнали тебя! — она вскочила, стул с грохотом упал назад, из глаз текли слезы.
Великий поднял руку. Пространство взорвалось светом.
Когда пятна перед глазами рассеялись, Леонидия ахнула. Они стояли на стеклянной платформе, парящей над городом. Башни из биокерамики вздымались к облакам, между ними носились дроны. В парках играли дети — настоящие хомо фунги, с серебристыми прядями в волосах и смехом, звонким, как колокольчики.
Они окажутся в центре огромного мегаполиса, красивого, оживлённого, и чистого. По улицам гуляли ее сородичи, и бегали совсем юные дети фунги. Она чувствовала кожей теплый весенний ветерок. Ей стало хорошо от воспоминаний о далёком доме, и одноврмено грустно, от того что она так далеко сейчас.
— К чему это, Государь, зачем ты показываешь мне родной город, я еще не забыла как выглядит, Александрия.
— Это Ростофф, не Александрия — произнес Великий. — Если, конечно, ты всех не перебьёшь.
Рядом с ними вырастет величественная набережная, берега которой будет омывать море, а вдали виднеться корабли.
Леонидия шагнула к краю платформы. Внизу, на пешеходной аллее, женщина кормила голубей. Птицы садились ей на плечи, клевали с ладони.
— Преданность делу, бдительность, и настойчивость, те добродетели, которые я ценю в тебе. — Великий встал рядом. — Но вот, ненависть, слепая ненависть, и сильная, это порок. С этим нужно что-то делать.
— Но Владыка?! — она резко обернулась. — Они режут друг друга из-за куска хлеба! Вчера на площади повесили девушку за то, что она бвла изнасилована, и ее родители были в рядах первых, кто “смывал” какой-то позор! Мои опасения справедливы, все эти подлые людишки, они неисправимы, и их всех ждет одно.
Внезапно пространство дернулось. Они оказались в переулке, где мальчуган лет пяти гонял мяч. Резиновый шар ударил Леонидии в колено.
— Простите-извините! — малыш замер, широко раскрыв глаза — чистые, бездонные.
Она автоматически погладила его по голове. Волосы пахли солнечным светом и детским шампунем.
— Беги, — улыбнулась она, вполне искренне, что выглядело занятно, учитывая как она была возбуждена мгновение назад.
Когда ребенок скрылся за углом, Великий вздохнул:
— Хорошо что ты его не убила. — Скажет невзначай мужчина.
— Государь не надо так шутить, это ведь всего лишь ребёнок. Я не убиваю детей. — Она резко замахала руками.
— Обычных людей ты убиваешь без этих сантиментов.
Услышав это она посерьёзнеет.
— Это другое — одно дело шваль наподобие Шемяки, его прихвостней, и всей мрази что обитает на его землях, и ребёнок, да еще и хомо фунги!
— Его дед участвовал в казнях диссидентов. Прабабка топила в колодцах детей. В будущем этот мальчик, или его родитель тоже может быть из числа "мразей" которые живут на земле Шемяки. Получается ты его убьёшь, до того как просто дать шанс стать одними из нас?
Леонидия сжала кулаки.
— Это другое… Я… как бы объяснить. Все ведь не так просто. — Она насупиться, и из ее глаз снова пойдут слёзы.
— Я хочу сказать, что ненависть — плохой советчик. — Великий коснулся ее лба. — Ты видела их грехи. А видишь ли их боль?
Картинка сменилась резко. Леонидия вскрикнула — теперь она стояла в хижине, где женщина с пересохшими губами качала младенца. В углу копошились крысы. Запах гниющей соломы, мочи, смерти.
— Что же делать, — прошептала женщина. — Господь покинул нас…
Леонидия отшатнулась, наткнувшись на стену. Сцена рассыпалась, как песочный замок.
— Их жизнь полна страданий, — сказал Великий. — Они умирают от голода, а вы живете в изобили, они умирают от банального аппендицита, вы же могли бы считаться богами у них. Пойми, ребёнок мой, все не так просто как ты думаешь.
— Так научи их! — выкрикнула Леонидия. — Прикажи! Подчини своей воле, даруй им свою благодать!
— Сила рождает сопротивление. Знание должно быть желанным.
Леонидия закрыла лицо руками. Всё спуталось — гнев, жалость, усталость. Где граница между мудростью и слабостью? Между терпением и предательством?
— Я… не могу, — выдохнула она. — Каждый день видеть их лицемерие, жестокость…
Великий взял ее руку. Прикосновение жгло, как раскаленный уголь.
— Тогда победи иначе. Не мечом, а примером. Покажи, что наш путь — лучше.
— Они не поймут!
— А ты уверена?
Пространство сжалось, вытолкнув ее обратно в тело. Леонидия вскочила с кровати, захлебываясь кашлем — в легких словно горел песок. За дверью зашуршали шаги.
— Госпожа… Вам помощь нужна? — женский голос, дрожащий, как тростник на ветру.
Леонидия метнула стул. Дерево врезалось в дверь с грохотом.
— Убирайтесь!
Тишина. Потом — шарканье босых ног по камням. Она упала на подушки, рыдая в ярости и бессилии. Где-то в глубине души, под пластами ненависти, шевелилось новое чувство — стыд.
* * *
Проснулся Артём от толчка в бок. Открыл глаза — над ним склонилось лицо Ани, бледное в свете фонарика, с тёмными тенями под глазами.
— Отец зовёт, — прошептала она, пряча руки в рукава растянутого свитера. — Говорит, срочно.
Он сел на скрипучую койку, растирая лицо ладонями. В ушах всё ещё гудело от вчерашней перестрелки с бандитами у разъезда. Вагон-теплушка, где они ночевали, пах мазутом и сыростью. Сквозь щели в стенах пробивался ледяной ветер. На часах — четыре утра.
— Что случилось? — спросил он, натягивая рваные сапоги.
— Князь вернулся. Сказал, рельсы перерублены.
За окном вагона чернела темень. Там, за ржавой обшивкой, лежал пустырь — мёртвая земля, где даже сорняки не росли после войны. Их поезд, состав из трёх теплушек и бронированного локомотива, стоял, затаившись, как зверь в засаде.
Аня потянула его за рукав:
— Одевайся быстрее. Отец нервничает.
Они выбрались из вагона. Под ногами хрустел шлак, ветер свистел в обрывках проводов на столбах. Впереди, у локомотива, тускло светилось окно командного пункта — бывшей будки машиниста, обшитой стальными листами.
Мельник ждал их, облокотившись о стол с картами. Рядом — Идиот, куривший самокрутку с травяной трухой, и Сэм, чистивший нож о край сапога.
— Ну вот и наш соня, — хрипло процедил Идиот, выпуская дым колечками. — Красавчик, тебе бы на обложку журнала — спящая прелесть.
Мельник молча ткнул пальцем в карту. Его лицо, изборождённое шрамами, напоминало рельефную карту местности — холмы морщин, овраги старых ран.
— Князь приполз полчаса назад, — начал он, не глядя на Артёма. — Путь на восток перекрыт. Рельсы разрезаны автогеном, шпалы разворочены. Чуть дальше — завал из бетонных плит.
Сэм поднял голову, блеснув жёлтыми зубами:
— Работа аккуратная.
— Может психи, по типу секты водников? — спросил Артём, присаживаясь на ящик с патронами.
— Или срезали до войны, — пожал плечами Идиот. — Кто бы после войны этим занимался.
Мельник ударил кулаком по столу. Фонарь подпрыгнул, осветив карту.
— Комитет спасения ясно перечислил безопасные города, ближайший это Рязань, там по их утверждениям, находится опорный пункт правительственных войск.
Он провёл пальцем вдоль зелёной линии, обходившей завалы:
— Дальше — пешком. Через лес, вдоль старой узкоколейки. Тебе, Артём, идти в голове. Проверить путь, найти обход. Связь по рации каждые полчаса.
Тишина повисла густым дымом. Идиот потушил окурок о подошву, Сэм убрал нож в ножны.
— Почему я? — спросил Артём, чувствуя, как холодеет живот.
— Потому что ты самый живучий, и ты видел тех тварей в тоннелях, — перебил Мельник. — И выжил.
Аня, стоявшая у двери, резко шагнула вперёд:
— Отец, это безумие! Он же…
— Он солдат, — оборвал её Мельник.
Артём встал, поправляя ремень с кобурой. Вспомнилось: душная темнота тоннеля, крики раненых, красные глаза в темноте…
— Когда выходить?
— Через час. С Князем.
Сборы заняли сорок минут. Артём проверял снаряжение методом старого станционного смотрителя Петровича: запас магазинов к автомату, фонарь с синим фильтром, аптечка, фильтры к противогазу. Аня молча помогала, её пальцы дрожали, застёгивая пряжки рюкзака.
— Возьми это, — Аня сунула ему маленький образок. — Мама носила.
Он хотел отказаться, но увидел её глаза — широкие, мокрые, как после дождя.
— Вернусь, — пообещал, прятая образок в нагрудный карман.
Князь ждал у лесной опушки. Высокий, сутулый, с лицом, наполовину скрытым шарфом. Его винтовка висела на ремне, как продолжение руки.
— Готов? — прошептал он, поворачиваясь к лесу.
Тропа начиналась сразу за ржавым знаком. Деревья, кривые и чахлые, сплетались ветвями в свод. Воздух пах гнилью и чем-то химическим — словно земля болела под корнями.
Первый час шли молча. Князь впереди, его силуэт сливался с тенями. Артём держал оружие наготове, слушая каждый шорох. Ветви скрипели, как кости.
— Стой, — Князь внезапно присел, указывая на землю.
В грязи отпечатался след — трёхпалый, с когтями длиной в палец. Артём ощутил, как по спине побежали мурашки.
— Свежий, — прошептал Князь, снимая с предохранителя «Вепрь». — Метров двести назад.
Они двинулись дальше, прижимаясь к стволам. Лес гудел — то ли ветер, то ли что-то большое дышало в чаще.
Рация на поясе Артёма хрипло зашипела:
— Доклад.
Голос Мельника. Артём нажал кнопку:
— Путь чист. Идём вдоль ручья.
— Внимание на запад. Судя по карте…
Эфир заполнила резкая писклявая какофония. Артём выругался.
Князь обернулся, приложив палец к губам. В десяти шагах, за кустом ежевики, что-то зашуршало.
Они замерли. Артём прицелился в темноту. Сердце билось так громко, что, казалось, оглушит всё вокруг.
Из кустов выкатился шарик — пластиковый, с треснувшим колокольчиком внутри. Детская игрушка.
— Что за… — начал Артём, но Князь резко дёрнул его за рукав.
Из чащи вышла фигура. Низкая, сгорбленная, в лохмотьях, когда-то бывших платьем. Существо повернуло к ним лицо — пустые глазницы, рот, растянутый в беззвучном крике.
— Слепая! — крикнул Князь, вскидывая винтовку.
Выстрел оглушил Артёма. Существо дёрнулось, упав на бок, но сразу поднялось, хрипя. Ещё два выстрела. Тварь затрепетала, как марионетка, и затихла.
— Беги! — Князь толкнул Артёма вперёд. — Их всегда стаями!
Они рванули по тропе, сбивая ветки. Сзади раздался вой — высокий, пронзительный, как сигнал сирены. Лес ожил, зашевелился.
— Вон там! — Артём указал на бетонную трубу старого коллектора.
Они нырнули в чёрный зев тоннеля, спотыкаясь о мусор. Князь развернулся, стреляя на звук. Артём, дрожащими руками, достал гранату.
— Граната! — крикнул он, бросая её в подбегающие тени.
Взрыв ослепил. Обломки бетона засыпали вход. Наступила тишина.
Князь прислонился к стене, смеясь хрипло:
— Ну что, б*я, обошлось?
Артём, не отвечая, полез за рацией. Эфир шипел пустотой.
— «База», приём! Мельник, вы слышите?
Только помехи. Где-то далеко, за тоннами земли и бетона, Аня, наверное, слушала этот эфир, сжимая образок в ладони.
— Дальше, — сказал Князь, заряжая винтовку. — До рассвета добежим.
Они двинулись в темноту, где впереди мерцал слабый свет, им повезло если это будет выход.
* * *
Лес сомкнулся за спиной, словно живой занавес. Артём шёл, пригибаясь под низкими ветвями, каждый шаг отдавался ноющей болью в коленях. Воздух густел, наполняясь запахом хвои и чего-то сладковатого — как будто гниющие яблоки смешали с бензином. Князь впереди молчал, его плечи напряжённо вздрагивали при каждом шорохе. Они вышли из коллектора где-то два часа назад.
— Ты слышал? — внезапно остановился он, приложив ладонь к стволу берёзы.
Артём замер. Сквозь пение цикад пробивался ровный гул — не ветра, не зверя. Что-то знакомое, забытое за годы жизни в метро.
— Асфальт, — выдохнул Князь, продираясь сквозь кустарник.
Они вышли на шоссе. Широкая полоса идеально ровного чёрного полотна уходила в обе стороны, сверкая под луной. По краям стояли фонари — не ржавые обрубки, а белые стройные столбы с целыми стёклами.
— Бред… — Артём коснулся ботинком асфальта.
Князь снял перчатку, провёл ладонью по дороге:
— Тёплое.
Где-то вдалеке заурчал мотор. Они метнулись в подлесок, залегая за валуном. Свет фар разрезал темноту.
— Автобус, — прошептал Артём, впиваясь пальцами в землю.
Машина промчалась мимо, сверкая синей подсветкой салона. За стёклами сидели люди — в чистых куртках, с гладко причёсанными волосами. Ребёнок у окна прижал к стеклу игрушечного робота.
— Как в старом кино, — Князь вытер пот со лба. — Призраки, что ли?
Артём достал рацию. Эфир шипел, но голос Мельника прорвался сквозь помехи:
— …повторяю, какая у вас позиция?
— Мы на шоссе. Видели автобус. Нормальный, как до войны.
Пауза. Эфир захлебнулся статикой.
— Галлюцинации, — наконец ответил Мельник. — Идите дальше.
Дорога вилась между холмов, постепенно поднимаясь. Лес по сторонам менялся — сосны стали выше, воздух чище. Артём заметил дрозда на ветке — первую живую птицу за месяц.
— Смотри, — Князь схватил его за локоть.
Впереди, в долине, лежал городок. Аккуратные домики с черепичными крышами, зелёные лужайки, детская площадка с качелями. Улицы освещались тёплым жёлтым светом.
— Этого не может быть, — Артём прищурился. — Везде ведь выжженная земля.
На центральной площади собралась толпа. Люди в белых одеждах медленно кружили в танце, поднимая руки к небу. Их движения были слишком плавными, словно они плыли под водой.
— Красивые, как с плакатов, — прошептал Князь. — И глаза…
Артём достал бинокль. У женщины в центре толпы глаза были необыкновенно голубого цвета, такого не бывает в природе.
Рация зашипела. Мельник говорил резко, почти крича:
— Отходите!
* * *
Возвращались другой тропой. Солнце вставало, окрашивая небо в грязно-розовый цвет. Князь шёл впереди, бормоча под нос:
— Автобусы, танцующие люди… Теперь ещё коровы.
На опушке паслось стадо. Животные с блестящей шерстью, с бирками в ушах. Одна подняла голову, жуя клевер, и Артём увидел на её боку тавро — стилизованное солнце с лучами.
— Мясокомбинат «Заря», — прочитал Князь.
Послышалось движение затвора. Они рухнули за поваленную сосну. В двадцати метрах, на расстеленном пледе, сидел мужчина. Пепельные волосы, лицо с правильными чертами, будто выточенными из мрамора. Автомат «Гроза» лежал рядом, рядом дымилась консервная банка на спиртовке.
— Не стреляю, — поднял он руки. Голос звучал мелодично, с лёгким акцентом.
Артём переглянулся с Князём.
— Кто ты?
— Пастух, — мужчина улыбнулся, показывая ровные белые зубы. — Меня зовут Лука.
Князь не опускал ствол:
— Где ты таких коров взял?
— Вырастили. — Лука полнчл банку тушёнки. Артём разглядел куски мяса с розовыми прожилками. — Хотите попробовать? Настоящая говядина.