Грибной эффект 95
* * *
Рубка поезда была похожа на склад — тесная, забитая железными ящиками с выцветшими надписями. Воздух пропитан машинным маслом, пылью и чем-то кислым — будто кто-то забыл кусок хлеба в углу лет десять назад. Токарев сидел на табурете, вцепившись пальцами в ручки радиопередатчика «Гроза-М», который трещал, как разбитый динамик. Экран с зелёными полосками частот мерцал, отражаясь в его потёртых очках. Он уже третий час крутил ручки, перебирая волны. На столе валялись окурки, карта с дырами от сигарет и фляга с водой, от которой воротило — пахло ржавыми трубами.
«Бред…» — подумал он, снимая очки и протирая глаза. Катина история о «государствах за МКАДом» всё ещё вертелась в голове, как заезженная пластинка. Девчонка с дочкой, подобранная у разбомбленной церкви, рассказывала такое, что даже Мельник, обычно каменный, нахмурился. «Правительство в бункерах», «радиоэфиры по расписанию», «дипломаты в противогазах». Токарев представил чиновника в костюме и респираторе, подписывающего указы под рёв геiger-счётчика — бред сумасшедшего.
Передатчик захрипел. Частоты прыгали, как блохи: где-то вой ветра, где-то азбука Морзе, застывшая на одной ноте. Токарев потянулся за флягой, но передумал — лучше пусть желудок урчит, чем пить эту жижу.
— Ты бы спать пошёл, — сказал Мельник, появляясь в дверях. Его шинель, покрытая пятнами мазута, висела мешком. — Никто там не вещает.
— А Катя? — Токарев не обернулся.
— Катя… — Полковник хмыкнул. — Катя всю жизнь по радиационным помойкам скиталась, удивительно как она вообще родила. Могла и радио с голосами спутать.
Рубка содрогнулась — поезд нырнул в тоннель. Лампочки мигнули, и на секунду в динамике прорвался чей-то голос. Токарев дёрнулся, но поздно — снова шипение.
— Слышали? — он повернулся к Мельнику.
— Слышал, как у меня в ушах звенит. — Полковник потянулся за флягой, отпил и скривился. — Тысяча километров путей, а воды нормальной нет.
Токарев снова взялся за ручки. *«107.5… 108… 109…»* — цифры на экране прыгали. Где-то за стеной стучали колёса, отсчитывая секунды.
* * *
Неделю дня назад они нашли Катю у сектантов, сумасшедших психов верящих что технологии, и электричество зло. Он запомнил, как после спасения она сидела на перроне в обнимку с дочкой, завёрнутая в плащ из мешковины, и рисовала палкой на песке: «СЛЫШАЛА ИХ. НА СРЕДНЕЙ ВОЛНЕ». Полковник сначала хотел бросить её — лишний рот в поезде. Но девчонка вцепилась в его рукав:
— Они существуют! Я слышала приказы, сводки… Как до войны! Я…я врач! Я могу быть полезна…
Мельник, конечно, не поверил. Но Токарев запомнил её глаза — не безумные, а острые, как лезвие. Такие не бывают у психов.
* * *
— …всем… слушать… — динамик хлопнул, словно выстрелил. Токарев замер. Из треска выплыл голос — низкий, с металлическим призвуком, будто говоривший держал у рта жестяную кружку.
— …повторяем… Говорит Правительство Национального Спасения… Говорит сектор «Волга»… На линии Харьков-Витебск замечены… Столица находящееся в Нижнем Новгороде… Безопасные зоны… Тула, Владимир, Воронеж… Рязань…
Токарев вскочил, опрокинув табурет. Сердце колотилось, как пулемёт.
— Мельник! — он закричал, хотя полковник стоял в двух шагах. — Сюда!
По коридору загремели шаги. В рубку втиснулись Катя, бородатый механик Ермак и остальные бойцы Спарты. Все уставились на динамик, будто он вот-вот взорвётся.
— …бандиты из так называемой Московской Теократии… нарушили нейтралитет… Ответные меры… будут… — голос прервался, зашипел, но через мгновение вернулся: — Всем выжившим… рекомендовано… избегать зону…
— Бл*, — прошептал Артем. Его пальцы, чёрные от солярки, сжали руку Ани.
Катя шагнула вперёд, прижав ладонь к губам. Её лицо, исцарапанное ветром, дрогнуло:
— Я же говорила…
Мельник молча достал из кармана карту, разложил её на столе. Красным карандашом обвёл перечисленные города.
— Если это не петрушка… — он посмотрел на Токарева. — Ты можешь записать это?
— Нет, — Токарев ткнул пальцем в передатчик. — Они вещают на частоте гражданской обороны. Мы просканировали её месяц назад — тишина.
— Значит, начали недавно, — Катя коснулась карты. Её ноготь, обломанный, указал на Волгу. — Здесь раньше были бункеры Минобороны. Если они живы…
— Если, — Мельник перебил её. — Может, это ловушка. Мародёры не прочь поохотиться за нашим составом.
Токарев снова сел за передатчик. Голос исчез, оставив после себя вой помех. Он покрутил ручку, поймал обрывок фразы: «…эвакуация в сектор «Волга»…», потом снова тишину.
— Надо искать источник, — сказал он, не оборачиваясь. — Если они настоящие…
— Если настоящие, то у них есть еда, — пробурчал Токарев. — И патроны.
Мельник положил ладонь на плечо Токарева. Рука, тяжёлая, как гиря, прижала его к стулу:
— Ты уверен, что это не запись?
Токарев закрыл глаза. Вспомнил голос диктора — тот говорил о координатах городов, они были немного изменены по сравнению с их довоенными картами, это было точно. О мародёрах, и московской теократии, чьи рейды участились.
— Нет, — он открыл глаза. — Это живой эфир. Кто-то… координирует.
Катя присела на корточки, обняв колени. Её голос дрожал, но не от страха:
— Они упомянули «нейтралитет». Значит, есть правила. Значит, не всё ещё стало диким полем.
Мельник долго смотрел на карту, потом резко свернул её:
— Меняем курс. На ближайший безопасный город.
— Полковник, — Сэм заёрзал. — Это может быть ловушкой…
— Я знаю! — Мельник ударил кулаком по столу. Фляга подпрыгнула, проливая воду. — Но если это шанс…
Он не договорил. Все поняли: шанс перестать быть крысами, бегущими по ржавым рельсам. Шанс снова стать людьми.
* * *
Ночью Токарев не спал. Он сидел в рубке, слушая, как ветер бьётся в стёкла, и думал о голосе из эфира. О том, сколько таких, как они, сейчас крутят ручки радиоприёмников в вагонах, подземельях, разбитых танках. О том, что где-то есть карта, на которой вместо пятен крови — границы.
Динамик щёлкнул. На частоте 107.5 снова зазвучал металлический голос:
— …всем выжившим… Сегодня в 23:00 по московскому времени… будет передана сводка погоды…
Токарев усмехнулся. Сводка погоды. Как будто всё ещё есть кому слушать про дождь и солнце.
Но он записал частоту в блокнот. На всякий случай.
* * *
Поля с черной землёй раскинулись до горизонта, вспоротая стальными когтями плугов. Тракторы, рычали, выворачивая пласты земли, чёрные и влажные, словно внутренности. Впереди, у кромки леса, сыновья валили деревья — пилы визжали, топоры глухо стучали по древесине. За тракторами тянулись клоны в серых комбинезонах, их движения точные, механические. Они подбирали корни, сгребали сорняки в кучи, будто молились земле, покорно склоняясь к её груди.
Мужчина с пепельными волосами сидел в кабине трактора, серо-голубые глаза следили за бороздой. Его пальцы, сжимали руль. В ушах стоял гул мотора, но сквозь него пробивался шёпот — голоса Сети, переплетавшиеся, как корни под землёй.
Нашептывали они, и он корректировал курс, чувствуя, как споры в его крови отзываются лёгким жжением.
Сын на соседнем тракторе, парень лет восемнадцати с лицом, как у отца до изменений, махнул рукой — мол, заело плуг. Мужчина мысленно толкнул его сознание, как подзатыльником:
— *Чини, а не зевай. До заката нужно отработать десять гектар.*
Мальчик вздрогнул, будто его ударили током, и полез под железо. Отец усмехнулся. Подумать только, а ведь только недавно он и помыслить не мог о таком благополучном исходе, что вот так беззаботно будет жить на той же земле, где всегда считался холопом, и рабом, чувствовать себя полноправным хозяином.
Он помнил дорогу из Рязани. Грузовики с ревущими двигателями, зарешёченные фургоны, в которых люди жались друг к другу, как скот. Его жена тогда плакала, прижимая к груди детей. Сам он молчал, глядя на солдат в чёрных шлемах — высоких, бледных, с холодными как лед глазами.
— Куда ведут господин? — спросил кто-то.
Солдат, закованный внутрь стального голема, ответил не глядя:
— На перевоспитание.
Ночевали в чистом поле под брезентом. Утром привезли в крепость — бетонный монстр с вышками, опутанными колючкой. Тогда он впервые услышал Голос. Не из динамиков — прямо в голове, тёплый и густой, как смола:
Внезапно, трактор дёрнулся, подбросив его на сиденье и выбивая из воспоминаний. Сбоку, видимо привлечённый шумом, стоял клон — подросток лет пятнадцати, с лицом, как у его сына, но пустым, словно у куклы взглядом. Отец мысленно толкнул его обратно в землю:
— *Работай, нечего глазеть.*
Клон замер, потом покорно схватил лопату. Они все были одинаковые — выращенные в биореакторах Александрии, с мозгами, прошитыми мицелием. Удобные. Послушные.
Он заглушил мотор, спрыгнул на землю. Ноги провалились в рыхлую почву по щиколотку, он был довольно тяжёлый. В воздухе пахло железом и гниющими корнями.
— *Обед!* — крикнул он, и эхо понеслось по полю, подхваченное голосами Сети.
Сыновья, клоны, дочери — все потянулись к амбару, где дымилась полевая кухня. Над котлом суетились клоны-повара, их пальцы, быстрые и точные, резали овощи, мешали кашу.
Он остался в стороне, прислонившись к трактору. Достал молитвенник — маленькую книжку в кожаном переплёте, страницы которой пахли грибами.
— *Великий, дарующий корни…* — начал он, но голос сорвался.
Память снова накрыла, как прилив.
Его привели в зал с куполом, где стены пульсировали, словно живые. Посередине стоял бассейн, заполненный чёрной жижей. Первосвященник Виктор, положил руку ему на плечо:
— *Ты станешь частью целого. Перестанешь бояться.*
Он ступил в жидкость. Она обожгла, как кипяток, потом проникла в поры, в нос, в уши. Боль взорвала сознание — тысячи голосов заговорили разом, показывая ему *всё*: рождение звёзд, смерти миллиардов существ, войны, которые были за всю историю человечества. Он закричал, но Сеть обняла, как мать. А голос Великого вторил ему.
Когда вылез, тело стало чужим — мускулы перекатывались под кожей, глаза видели тепло земли, а в голове звенела тишина. Нет, не тишина — гармония.
— *Теперь ты Степан,* — сказал Виктор. — *Слуга Житницы.*
* * *
— *Отец!* — позвала дочь, поднося миску с похлёбкой. — *Ешь, а то остынет.*
Он кивнул, глядя, как пар поднимается к небу. На западе, за лесом, дымились трубы Рязани — города, который теперь звался Житницей-5. Старые церкви перестраивали в инкубаторы, рынки — в служебные здания. Люди, те, кто смогли вернуться, работали на полях, как и он. Добровольно. Нет, счастливо.
— *Завтра засеем сектор гречихой,* — сказал он, обращаясь к сыновьям. — *Пока без изысков, земля только недавно трансформировалась, дальше засеем землю у речки*
Младший, Петр, поморщился:
— *Там же болотина. Клоны застревают.*
— *Осушим,* — Степан ткнул ложкой в сторону клонов. — *Они выкопают канавы.*
В его тоне не было места спорам. Они ели молча. Идеальный образ сельской семьи хомо фунги. Пока Степан хлебал бульон, воспоминания снова всплыли в голове.
Он вспоминал как через неделю после инициации вернулся в Рязань. Город, который когда-то был грудой развалин, теперь кишел стройками. Клоны в касках таскали плиты, биороботы с конечностями, как у пауков, плели арматуру. На центральной площади, где раньше стоял памятник, росла Башня — живой организм из грибницы и стали.
— *Это сердце,* — объяснил Виктор. — *Отсюда Сеть управляет Житницей.*
Он тогда спросил:
— *А что было с теми, кто не принял Великого?*
Первосвященник улыбнулся, но ничего не ответил.
* * *
После обеда работа продолжилась. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в цвет синяка. Степан вёл трактор, по Сети он рассматривал карту поля.
Степан заметил как впереди показался второй трактор, кажется он заглох, вокруг скопились его сыновья, дочери, и часть клонов. Из-под колёса помогали выползти клону — тот самый, что утром глазеть вздумал. Его нога была перерублена лемехом, но лицо оставалось спокойным.
— *Ремонт,* — приказал Степан, обращаясь к сыновьям.
Но Петр подошёл к клону, разглядывая рану:
— *Его же на утиль. Нового вырастим.*
Степан ударил сына мысленным импульсом, заставив того согнуться:
— *Каждый клон — часть Сети. Чини.*
Пока мальчики возились с железом, он смотрел на горизонт. Там, за лесом, в Житнице-5, пульсировала Башня. Её свет, тускло-зелёный, мерцал в такт его сердцу.
* * *
Ночью, когда клоны спали сложенные в бараках как дрова, Степан вышел в поле. Земля дышала под ногами, отдавая тепло дневного солнца. Он снял сапоги, встал на колени, погрузив пальцы в почву.
Там ему лучше получалось подключаться к Сети, голоса ответили ему шелестом колосьев, гулом тракторов вдали, смехом детей, Он лёг на землю, чувствуя, как мицелий в его теле тянется к корням. Завтра снова жатва. Послезавтра — тоже. Они все были здесь такие странные, все фермеры, атеисты, и так называемые изоляционисты презирали их, но Степану было все равно, ему нравилась такая жизнь, и возможно она отличилась от идеала который им не принадлежал, они были преданны Великому. И это было прекрасно.
В конце концов первосвященник разделял их непритязательность. В конце концов, что плохого в том если несколько фермеров будут спокойно жить под крылом Владыки.
* * *
Грузовик въехал в город под рёв двигателя. Степан сидел рядом с сыном Петром, глядя на улицы через запотевшее стекло. Житница-5 встретила их грохотом отбойных молотков и рёвом кранов. Дома, ещё вчера кривые и обшарпанные, теперь стояли в лесах — бетонные скелеты, обрастающие грибницей вместо штукатурки. По тротуарам сновали клоны с тачками, гружёными кирпичом, а над ними на тросах раскачивались мясные биороботы, похожие на пауков.
— *На склад,* — буркнул Степан, и Пётр, свернул к рынку.
Раньше здесь торговали картошкой и гвоздями. Теперь стояли ряды цилиндрических баков, из которых тянулись шланги к грузовикам. В воздухе висел сладковатый запах — грибной белок, основной рацион клонов.
— *Разгружай,* — Степан вышел из кабины, хлопнув дверцей.
Клоны уже ждали, выстроившись в цепь. Их руки, одинаково бледные, передавали ящики с мясом, овощами, мешками зерна — пища для хомо фунги.
Пока разгружали еду, Степан снов погрузился в воспоминания. Время проведенное в резервации. Он помнил высокий бетонный забор с колючкой, но не помнил страха. Внутри — чистые бараки с койками, белые халаты медсестёр-клонов, душ с горячей водой каждый вечер. Еду привозили три раза в день: каша, тушёнка, даже фрукты раз в неделю. После Рязани, где он спал в конюшне и ел объедки с барского стола, это казалось раем.
Но другие плакали. Женщина с ребёнком билась головой о стену, пока клоны не унесли. Мужчина по имени Григорий каждую ночь шептал молитвы, пряча под подушкой кусок стекла — «на случай, если придут».
Тогда он и познакомился с первосвященником Виктором, который приезжал к ним раз в неделю. Он ходил между коек, как врач, и говорил с каждым. Степан ждал этих бесед, как праздника.
— *Ты чувствуешь?* — спросил Виктор однажды, положив руку ему на грудь. — *Великий уже с тобой. Он ждёт, когда ты примешь его.*
Степан не чувствовал ничего, кроме тепла ладони. Но кивнул.
Через месяц ему разрешили выходить во двор. Там, за забором, он видел поля — ровные, как шахматная доска, тракторы с красными флагами. Клоны в широкополых шляпах поливали ростки из шлангов.
Однажды Григорий с ножом из разбитой лампы взял в заложники медсестру-клона. Требовал свободы, связи с внешним миром, «правды».
Клоны-стражи убили его за секунду. Пуля вошла в лоб, даже не задев заложницу.
— *Он был слепцом,* — сказал тогда Виктор. — *Страх съел его разум.*
Степан смотрел на кровь на стене и думал: «Почему они не видят, как здесь хорошо?»
* * *
Склад опустел. Клоны замерли, ожидая команды. Степан махнул рукой — *«Свободны»* — и они потянулись к пищевым бакам, где их ждала порция белковой каши.
— *Пойдём,* — он тронул Петра за плечо.
Они шли по улице, обходя ямы с арматурой. На месте старой церкви возвышалась Башня — сплетение стальных балок и грибницы, пульсирующей розоватым светом. У подножия толпились люди: одни в рабочей робе, другие в чёрных мантиях с капюшонами.
Внутри Башни пахло сыростью и металлом. Лифт, обшитый грибницей, поднял их на смотровую площадку. Отсюда Житница-5 казалась муравейником: клоны таскали кирпичи, биороботы ползали по стенам, как мухи, а вдалеке дымились черные ямы.
Возвращаясь к грузовику, они прошли мимо старого квартала. Здесь ещё стояли дома с облупленной краской, с заколоченными окнами.
Вечером Степан сидел на крыльце дома, глядя, как клоны поливают грядки с геномодифицированными тюльпанами. Их лепестки светились в темноте, как фонарики.
Пётр вышел, держа в руках старую книгу — детскую сказку с драконами и принцессами.
— Мамина книга… — начал он, но отец перебил:
— *Мама была слепцом. Она выбрала смерть.*
Сын стиснул книгу, корешек хрустнул.
— *А если я…*
— *Ты — моя кровь,* — Степан встал, заслоняя свет тюльпанов. — *С тобой ничего подобного не случится, и братьев твоих, и сестер это не коснётся*
Он ушёл внутрь, оставив Петра.
Где-то вдали завыл гудок — сигнал смены караула. Ночь в Житнице-5 только начиналась.