• Boosty Shared
• Celovek

• T

• федерация

Санкт-Петербург

Данила и Игорь

Дядя Федор и Лена Прокопенко

ф185.docx

* * *

Поезд мерно стучал по рельсам, разрезая бескрайние просторы заснеженных равнин. За окном купе, затянутым морозными узорами, мелькали силуэты лесов, словно тени гигантов, замерших в вечном дозоре. Внутри было тепло, почти душно. Пластиковые стены купе, выцветшие от времени, хранили в себе запахи тысяч поездок: металла, лавандового освежителя и подгоревшего кофе из вагона-ресторана.

Игорь прислонился к стене, уткнувшись в экран портативной консоли. Его пальцы лихорадочно дёргались над кнопками, словно паук, плетущий паутину из выстрелов и тактических манёвров. Рядом, поджав ноги на сиденье, сидел Данила. Его взгляд метался между своим экраном и окном, где за стеклом уже зажигались первые звёзды.

— Лево, лево! — крикнул Игорь, толкая локтем соседа. — Там жизика!

Данила дёрнул джойстик в сторону, но было поздно. На экране его персонаж — боец в сияющем экзоскелете — наткнулся на вспышку алого света. Из динамика донеслось хриплое рычание на ломаном английском: *«Blut und Stahl!»*

— Опять… — Данила швырнул консоль на сиденье, откинув голову назад. — Эти твари слишком быстрые.

Игорь усмехнулся, не отрываясь от экрана. Его герой, прикрываясь обломками робота-грузовика, методично расстреливал волну демонов. Их силуэты напоминали не то людей, не то насекомых — хитиновые панцири, глаза-линзы, рты, искривлённые в цифровом оскале. Голоса врагов, смесь немецких команд и английских проклятий, резали слух: *«Zerstören! Burn them all!»*

— Ты просто не прокачал броню, — сказал Игорь, щёлкая затвором виртуальной снайперки. — Нужно брать модули на подвижность.

— Ага, как будто у меня есть кредиты на улучшение после того, как ты угробил наш танк в прошлой миссии.

Поезд вздрогнул, входя в поворот. На столике затанцевали стаканы с чаем, проливая коричневые капли на обшарпанный пластик. Данила поймал один из них, не глядя, будто это часть игры.

— Ладно, — Игорь наконец отложил консоль, потянулся так, что хрустнули позвонки. — Сдаётся, сегодня не наш день.

Он достал из рюкзака пару шоколадных батончиков, швырнул один Даниле. Тот поймал на лету, развернул фольгу, но не стал есть, вертя обёртку в пальцах.

— Ты уверен, что твои дядя с тётей не взбесятся, если я приеду? — спросил он, глядя в окно. Там, в отражении, его лицо — узкое, с острыми скулами — казалось старше, чем было.

Игорь фыркнул, развалившись на сиденье.

— Да брось. Они сами меня упрашивали «друзей привести». Тётя Лена всё лето ремонтировала гостевую комнату, типа «у тебя же теперь взрослая компания». — Он передразнил её голос, тонкий и чуть истеричный. — В Питере покатаемся на катерах, сходим в этот новый аркейд на Невском… Да и просто побродим. Ты же там всего раз был, да?

Данила кивнул. Его пальцы сжали шоколадку так, что фольга порвалась.

— С родителями. Мне было лет десять. Мы жили в гостинице у Исаакия. Папа тогда говорил, что купол собора — как шлем богатыря…

Он замолчал. В купе стало тихо, лишь стук колёс отсчитывал секунды. Игорь заёрзал, почувствовав тяжесть в воздухе. Он знал, что родители Данилы погибли несколько лет назад.

— Эй, — Игорь ткнул его ногой. — А Петька-то куда свалил? Я думал, он с нами будет.

Данила медленно выдохнул, словно возвращаясь из далёкого путешествия.

— К родителям. Они живут под Электроградом.

— Серьёзно? — Игорь приподнял бровь. — А я думал, его семья вообще не из наших краёв.

— Ну… — Данила потёр переносицу. — Они мутанты. Раньше их держали в резервации у Байкала, но после амнистии перевели в столицу. Петя говорил, там целый квартал таких, как они.

Игорь замер. Мутанты. Слово висело в воздухе, как статический заряд. Он вспомнил телерепортажи: протесты у стен Сената, плакаты «Чистота генома — чистота нации», лица с чешуйчатой кожей или светящимися глазами, прячущиеся за чёрными масками. Несмотря на общую благожелательность, в России все же были те кто плохо отнился к мутантам.

— И… они нормально там? — спросил он осторожно.

— Петя говорит, да. Но… — Данила вдруг ухмыльнулся. — Говорят там иногда у некоторых детей или взрослых пробуждаются способности. Так что в районе сплошной бедлам, туда постоянно едут пожарные, и спасатели. Даже поговаривали что в прошлом году весь квартал затопило сладкой ватой.

Они рассмеялись оба, слишком громко, слишком нервно. Смех растворил напряжение.

— Надо его в следующий раз с нами взять, — сказал Игорь, включая консоль снова. — Представляю, как он в аркейде всех порвёт, он и без мутантских примочек довольно грозен.

— Если его пустят, — пробормотал Данила, но Игорь сделал вид, что не расслышал.

На экране вновь загорелся «Ильич-17» — спутник-завод, оплетённый паутиной труб и реакторов. Демоны фракции Антипорядка, похожие на ожившие сварочные искры, уже копошились у ворот ангара.

— Давай зачистку, — Игорь щёлкнул затвором виртуального дробовика. — На этот раз до финала.

* * *

За окном уже горели звёзды — холодные, чужие, не те, что видны с Земли. Где-то там, за пределами поезда, лежал мир, который они знали лишь по учебникам.

Но здесь, в купе, пахло шоколадом и пластиком, пальцы сливались с джойстиками, а демоны были всего пикселями. И пока поезд нёс их сквозь ночь, они могли верить, что всё просто.

* * *

Утро встретило их свинцовым светом, пробивавшимся через закопчённые стёкла вокзала. Поезд, замерший у перрона, выпускал пар, будто устало вздыхал после долгого бега. Вагон курсантов, помеченный жёлтой полосой с гербом Академии, опустел одним из первых. Старшие офицеры в чёрных шинелях с матовыми погонами уже выстроились у выхода, их лица — каменные маски под фуражками.

Игорь вывалился из двери первым, таща за собой чемодан на колёсиках, который упрямо цеплялся за порог.

— А-а-ай, чёрт! — он дёрнулся, ударившись бедром о косяк. Боль резкой волной прокатилась от поясницы до колена.

Данила, выходя следом, едва увернулся от чемодана, катившегося под уклон.

— Ты чего? — спросил он, поправляя рюкзак. В его голосе прозвучала тревога, привычная за годы дружбы: Игорь редко жаловался на усталость.

— Да пустяки… — тот скривился, массируя бедро. — Ноги будто чужие. После губы, и тех марш-бросков, что нам устроили за «рыночный инцидент»…

Данила фыркнул, подхватывая свой чемодан.

— Сами виноваты, — пробурчал он, спускаясь по ступенькам.

Игорь хотел огрызнуться, но передумал. В памяти всплыли зарешечённые окна рынка, синие вспышки дронов-осведомителей и лицо сержанта Курочкина, багровеющее от ярости: *«Вы что, в цирк пришли? В следующий раз отправлю чистить реакторы без скафандров!»* И девушка, обыкновенная рыженькая, ничего особенного, но что-то его привлекло в ней.

Они двинулись по коридору вагона, где на стенах, между потёртыми деревянными панелями, висели рекламные плакаты. Яркие буклеты манили глянцевыми улыбками: *«СИБИРЬ: ТВОЯ ЗЕМЛЯ, ТВОИ ПРАВИЛА!», «КАВКАЗ 2.0 — ПОСТРОИМ НОВЫЙ МИР!»*. На одном из постеров семья — отец в камуфляже, мать с голографическим планшетом, дети с игрушечными бластерами — позировала на фоне куполов биодомов. Подпись гласила: *«Федеральные автономии ждут героев. Ваш закон — ваш порядок»*.

— Смотри, — Игорь ткнул пальцем в плакат, где мускулистый мужчина рубил топором лёд. — Может, после академии махнем на Дальний Восток? Основам свою автономию…

— С твоей дисциплиной? — Данила усмехнулся. — Там через неделю либо восстание устроишь, либо тебя съедят местные медведи. Плюс, никто нас так не отпустит, сначала надо будет отработать положенные годы, а уже потом нестись кто куда сломя голову.

Они вышли в тамбур, где холодный воздух вперемешку с запахом солярки ударил в лицо. Игорь замер, глядя на перрон. Толпа встречающих — женщины с заиндевевшими шарфами, мужчины в меховых воротниках.

— Кстати, — Данила толкнул его в бок, — что там по поводу девчонки? Та которую ты увидео тогда на рынке, ты что нибудь узнал по неё?

Игорь покраснел, как мальчишка, пойманный на списывании.

— Да брось… — он потёр переносицу. — Может, показалось. Она была… ну, слишком…

— Слишком что? — Данила приподнял бровь.

— Слишком идеальная. Как наваждение. Волосы, глаза… — он замолчал, вспоминая мимолётный образ: девушка в плаще цвета стального дыма. Её взгляд, холодный и пронзительный, будто видел его насквозь.

— Говорят, в Сибири из-за магнитных бурь галлюцинации бывают, — Данила фальшиво вздохнул. — Или это ты, как всегда, романтизируешь…

Друзья спустились на перрон, где их сразу накрыл гул голосов, скрип багажа и рёв дронов-грузчиков. Игорь, привстав на цыпочки, искал в толпе знакомые лица.

— Игорек! Здесь! — мужской голос перекрыл шум.

Тётя Лена, в пуховой куртке с капюшоном, махала рукой, словко сигнальщик на маяке. Дядя Федор стоял рядом, немного сгорбившись под тяжестью лет и милицейской службы. Его лицо, изрезанное морщинами, расплылось в улыбке.

— Ну как, курсанты? — он обнял Игоря, пахнущий табаком и бензином. — Не развалились после поездки?

— Ещё как, — Игорь поёрзал, пытаясь вырваться из объятий. — У вас тут, дядя Федя, все хорошо?

Тётя Лена, тем временем, пристально разглядывала Данилу, будто пытаясь угадать его историю по потёртым нашивкам на рюкзаке.

— Ты же Данила? Игорь столько о тебе рассказывал! — она схватила его за руку, таща к машине. — Всю дорогу переживала, вас наверное в академии тушёнкой с перловкой только и пичкали…

Машина, старая «Волга» с подкрашенными крыльями, ждала у выезда. Дядя Федор уложил багаж в багажник, где уже лежали ящик с инструментами и свёрток с замороженной рыбой.

— Садись на перед, — он кивнул Игорю, — расскажешь, как там в Академии.

Данила устроился сзади рядом с тётей Леной, которая тут же начала расспрашивать о его любимых предметах, планах на будущее и «нет ли у тебя девушки?». Игорь, глядя в зеркало, поймал его взгляд — молящий о помощи.

— Тёть, он у нас аскет, — вставил Игорь, — только стратегии да физика. Будущий кадровый офицер.

Машина тронулась, объезжая груду льда, выросшую посреди парковки. Дядя Сергей включил радио, где диктор вещал о новых квотах для мутантов в столичных университетах.

— Вот и правильно, — тётя Лена хлопнула ладонью по сиденью. — За девушками натешаться еще успеете, сначала надо о себе позаботиться.

Данила молчал, уставившись в окно. Над городом, затянутым серой пеленой, висел дирижабль с рекламой.

— А ты, Данил у нас болтун, — дядя усмехнулся, сворачивая на мост.

— Извините, отвык просто… — Данила замялся. — В Академии больше делаем чем болтаем, ну или зубрим.

— Ну, ничего, — тётя Лена потрепала Данила по плечу. — У нас вы отдохнёте. Завтра на Невском фестиваль голограмм, а потом…

Игорь откинулся на сиденье, слушая её планы. За окном мелькали неоновые вывески, рекламирующие виртуальные туры на восток и генномодифицированные фрукты. Где-то там, в толпе, промелькнул серебристый силуэт — или снова показалось?

Данила закрыл глаза, Завтра будет новый день.

* * *

Зал заседаний японского парламента напоминал гигантский улей, только вместо пчёл копошились люди. Окна, затянутые пыльными шторами, едва пропускали свет хмурого токийского утра. Воздух был густ от запаха пота, табачного дыма и металлического привкуса. Сотни журналистов, стиснутых в проходах между деревянными скамьями, нацелили свои камеры на трибуну. Вспышки выхватывали из полумрака лица депутатов — бледные, напряжённые, с тщательно скрываемой дрожью в уголках губ.

Лидер правящей партии, Хирото Сато, поднялся к микрофону. Его тёмно-синий костюм, слегка мешковатый, как было модно в те годы, контрастировал с белоснежным платком в нагрудном кармане. Лицо, изрезанное морщинами, казалось высеченным из гранита. Шрам на левой щеке — наследство студенческих протестов 70-х — побелел от напряжения.

— Господа члены парламента, — его голос, низкий и хриплый, перекрыл гул толпы. — Сегодня мы собрались не для дебатов. Сегодня мы должны назвать вещи своими именами. То, что произошло у стен посольства США, — не просто преступление. Это акт варварства, который отбрасывает нас в эпоху, когда человеческая жизнь не стоила и горсти риса.

Он сделал паузу, доставая из папки чёрно-белые фотографии. Рука дрожала едва заметно — лишь те, кто сидел в первых рядах, могли разглядеть это. Журналисты привстали, камеры защелкали чаще.

— Вот они, — Сато швырнул снимки на стол президиума. — Мирные граждане. Студенты. Пенсионеры. Женщины с детьми на руках. Их вина? Они требовали справедливости! Требовали, чтобы американские военные покинули Окинаву, где их базы превратили наш остров в колонию!

На фотографиях, переданных по рядам, были запечатлены тела. Разорванные пулями, искажённые болью. Один из снимков показал девочку в помятом платье, прижимающую к груди окровавленного плюшевого мишку. Рядом с ней валялся транспарант: «Янки, домой!».

— Нам лгут, — Сато ударил кулаком по трибуне. Стакан с водой подпрыгнул, пролившись на бумаги. — Говорят, демонстранты ворвались на территорию посольства. Но где доказательства? Где записи камер наблюдения?

В зале поднялся шум. Депутат от оппозиции, седовласый мужчина в очках с толстыми линзами, вскочил с места:

— Вы знаете, что посольство — территория США! Наши законы там не действуют!

Сато повернулся к нему медленно, как хищник, выбирающий момент для прыжка.

— Законы? — он заговорил тише, но каждое слово било как молот. — Какие законы разрешают стрелять в безоружных? В 1945 году они сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Сегодня они стреляют в наших детей на родной земле. Что изменилось?

Зал замер. Даже журналисты перестали шептаться. Где-то вдалеке, за стенами парламента, завыла сирена — то ли полицейская, то ли скорая.

— Они называют нас союзниками, — Сато вытер лоб платком. — Но союзники не держат войска на земле побеждённых полвека после войны. Союзники не судят своих солдат за изнасилования по своим законам, как будто мы всё ещё под оккупацией!

Ропот одобрения прокатился по левым скамьям. Пожилая депутатка в кимоно закрыла лицо руками, её плечи содрогались.

— Я требую, — Сато поднял палец, будто протыкая невидимую стену, — немедленного разрыва Договора о безопасности! Вывода всех американских баз с Окинавы! И… — он сделал паузу, переводя дух, — суда над теми, кто отдал приказ стрелять.

Зал взорвался. Одни кричали «Позор!», другие — «Наконец-то!». Журналисты лезли через скамьи, пытаясь поймать лучший ракурс. Фотограф из «Асахи» упал, сбитый толпой, но продолжал снимал, лёжа на полу.

Премьер-министр, сидевший в первом ряду, встал. Его лицо, обычно бесстрастное, пылало.

— Это безрассудство! — он закричал, перекрывая шум. — Вы хотите войны?

Сато улыбнулся. Улыбка получилась кривой, почти зловещей.

— Война уже здесь, — он указал на фотографии. — Просто некоторые предпочитают не замечать её, пока пули не коснутся их самих.

* * *

На улице, у подножия здания парламента, толпа ревела. Тысячи людей с чёрными повязками на руках держали портреты погибших. Студент в очках, взобравшись на фонарный столб, кричал в мегафон:

— Они убили наших! Теперь мы их судим!

Полицейские в синей форме выстроились живой цепью, но не решались вмешаться. Где-то в толпе заиграла гитара — старинная песня протеста, которую распевали ещё противники американо-японского пакта.

В ближайшем переулке, заваленном коробками от лапши быстрого приготовления, двое мужчин в чёрных костюмах курили молча.

— Безумец, — пробормотал младший, сбрасывая пепел на асфальт. — Он развяжет войну.

Старший, чьё лицо скрывала тень шляпы, усмехнулся:

— Война уже идёт. Простые люди просто не знают, кто стреляет первым.

Он бросил окурок, раздавил его каблуком. В кармане его пиджака звенел пейджер с сообщением от посольства США: «Требуем срочной встречи».

* * *

Вечером того же дня Хирото Сато стоял у окна своего кабинета. На столе лежала докладная МИДа: американский авианосец «Индепенденс» не менял курс, продолжая с остальными кораблями искать экипажы потопленных кораблей. По радио передавали выступление вице-президента Эла Гора: «США глубоко сожалеют о трагедии, но оставляют за собой право на защиту своей территории».

— Своей территории, — Сато повторил, глядя на огни Токио.

Он достал из сейфа старый пистолет Nambu времён войны — семейную реликвию. Пальцы скользнули по холодному металлу.

— Прости, отец, — прошептал он. — Ты запрещал мне брать в руки оружие. Но иногда обстоятельства вынуждают нас. Тем более я не мог отказать…императору не отказывают.

* * *

(Совет Безопасности ООН, Нью-Йорк, ноябрь 1995 года. Зал, затянутый сигаретным дымом и тяжёлым запахом кофе. На столе — пепельницы с окурками «Мальборо», потрёпанные папки с гербами СССР, который уже четыре года как не существует, но метки остались. Владимир Вольфович Углеводский, представитель России, в пиджаке с броской булавкой в виде двуглавого орла, встаёт, поправляя галстук с размашистым узлом. Его взгляд цепляется за фотографию на первой полосе «Асахи симбун»: тело девочки в морской форме, прикрытое окровавленным плакатом. Американский делегат, Генри Брукс, листает документы, словно изучая меню.)

— Господин Брукс! — Углеводский бьёт ладонью по столу, и стакан с водой подскакивает, как испуганный кот. — Вы что, решили повторить Сонгми в центре Токио? Кхе-кхе. Только теперь жертвы не вьетнамские крестьяне, а японские дети, решили усугубить так сказать! Ваши морпехи устроили бойню у своего же посольства! Вы где набирайте таких зверей! Кхе.

На экране позади него мелькают кадры с видеокамеры: толпа у ворот посольства, подростки поют «Субэру» Юдзу, а потом — душераздирающие очереди из автоматов. Брукс бледнеет, но Углеводский не даёт ему вдохнуть:

— Вы в 45-м сбросили на Хиросиму бомбу, назвав это «спасением мира». Кхе-кхе. В 73-м — Напалмом залили Вьетнам. А теперь, в 1995-м, расстреливаете детей, которые просят вас убрать базу с Окинавы! Вы думаете, история вас оправдает? Нет! Зверей, и сволочей ждет только забвение. Поколения американцев будут плевать на ваши могилы, со стыда пряча лица, и флаг!

Японский делегат, Като Хироши, сжимает кулаки. Он только что вернулся из Токио, где на похоронах девочки по имени Ами мать вложила в её руки куклу-даруму — ту, что должна была исполнить желание. Отец Ами погиб год назад, когда американский истребитель рухнул на жилой квартал. Семья подпала под злой рок, и что особенно тронуло японцев, это то что единственный источник их бед это американская военщина. Словно в годы войны, японская семья за очень короткое время была истреблена на две трети.

— Ваши «миротворцы» — это цирк уродов! — Углеводский хрипит, размазывая по лбу седую прядь. — В прошлом месяце они изнасиловали девочку на Окинаве, а теперь расстреливают тех, кто вышел сказать этому: «Хватит!». Вы называете это демократией? Нет, это колониализм! Вы — британская Ост-Индская компания с ядерными ракетами!

Зал взрывается. Представитель Канады вскидывает бровь, но Углеводский уже переключается на него:

— Да, вы, мистер Смит! Не делайте вид, что ваши руки чисты! Где были ваши речи, когда в Белфасте ваши солдаты стреляли в детей? Ах да, вы же тогда называли их «террористами»! Удобно, не правда ли?

Брукс вскакивает, перебивая:

— Протестующие атаковали КПП! Они бросали камни!

— Камни? — Углеводский достаёт из папки фото: пулевое отверстие в лбу Ами. — Это камень? Или вот — три пули в спину 15-летнему парню, который убегал? Ваши морпехи стреляли, как на полигоне! Или вы забыли, что в Японии — не Вьетнам? Здесь даже полиция не носит оружия!

Он разворачивается к залу, голос внезапно стихает до шёпота:

— Господа… В 1945-м Америка оккупировала Японию. Сказали: «Научим демократии». И чему вы научили? Тому, что можно насиловать, убивать, а потом сказать: «Ой, случайность»? Вы превратили Токио в свой бордель! Но Россия помнит. Мы помним, как вы в 90-м пообещали Горбатову: «НАТО не расширится на восток». И где НАТО сейчас? В Польше! В Венгрии! Завтра — в Киеве! Так что не учите нас морали, Брукс.

Китайский делегат одобрительно кивает. Углеводский, ловя этот жест, добавляет:

— Да, господин Ли! Мы с вами не всегда друзья, но сегодня я скажу то, о чём молчит ваш Пекин: Америка — раковая опухоль этой планеты. И если её не вырезать, она сожрёт всех.

Брукс бросает папку на стол:

— Вы забываете, кто выиграл Холодную войну!

— Выиграл? — Углеводский усмехается. — СССР мёртв, да. Но Россия жива. А вы… вы проиграли сами себе. Ваши города горят от бунтов, как Лос-Анджелес в 92-м. Ваши солдаты во Вьетнаме спивались, как звери. А теперь вы пытаетесь заткнуть наш рот своими «Макдональдсами» и Майклом Джексоном! Но знаете что? Ваш гамбургерный фашизм сгниёт. И мы будем танцевать на его могиле.

* * *

Токио, район Роппонги, ночь после расстрела.**

(Узкая улица, заваленная цветами, игрушками, разбитыми очками. На стене посольства — надпись баллончиком: «1995 = 1945». Молодой человек в чёрном худи запускает бумажный фонарик в небо. На фонарике — надпись: «Ами, прости нас!)