• Boosty Shared
• Владимир Сыров / Gerodot

• T

Глава 17.docx

Глава 17.fb2

Дальнейшее времяпрепровождение в этой тихой, почти сонной деревушке стало для Шикамару настолько равномерным, предсказуемым и лениво-проходящим, что временами его даже начинало слегка подташнивать от этой всеобъемлющей, убаюкивающей, размеренной благости. День за днём не происходило ровным счётом ничего примечательного — ни тебе больше никаких ночных побегов за угнанными мотоциклами, ни внезапных драк с местными алкашами, ни краж чужого имущества, ни агрессивных подростков с выкидными ножами. Только вялое, нежаркое августовское солнце, лениво плывущее по бескрайнему синему небу, и одинаково медленно, почти невыносимо тянущиеся часы, в которых происходящие события были настолько незначительными и пресными, что не оставляли в его памяти ровным счётом никакого следа.

Его сестрица будто бы и вовсе испарилась из окружающей его реальности, окончательно и бесповоротно растворившись в ярком, заманчивом мире аниме и погрузившись с головой в безудержное, но местами какое-то пугающе глубокое и осмысленное изучение той самой культуры, которую она ещё совсем недавно так высокомерно и язвительно высмеивала. Внимание к своему преобразившемуся брату она теперь проявляла крайне редко, предпочитая проводить всё своё свободное время в обнимку с ноутбуком и наушниками. Но те немногие, редкие реплики, которыми она всё же иногда с ним обменивалась, стали на удивление… нормальными. Спокойными. Почти даже заботливыми, без тени прежней враждебности. Её фирменная, ядовитая язвительность будто бы полностью разрядилась.

«С чем это могло быть связано?» — Шикамару мог только догадываться. Возможно, это было связано с тем, что теперь, после его столь разительных перемен, он невольно стал для неё чем-то вроде нового, неожиданного ориентира — неким «перспективным» проектом их общей семьи. Если раньше он был для неё всего лишь удобной, безответной мишенью для вымещения всех её невысказанных обид и претензий, то теперь — он, похоже, превратился в нового, потенциального героя их семейной драмы. Она ведь была далеко не дура и прекрасно понимала: такую невероятную, почти фантастическую перемену в её брате их амбициозные родители вряд ли оставят без самого пристального внимания. И, возможно, она втайне надеялась на то, что если все их непомерные семейные ожидания и надежды теперь переключатся на старшего, «исправившегося» сына, то с неё, наконец-то, снимут это ненавистное ей ярмо ответственности за «честь семьи», и её, в конце концов, просто оставят в покое, позволив жить своей собственной жизнью.

«И, честно говоря, если её расчёт действительно окажется верным, — что ж, я не собираюсь никому мешать. Но и позволять кому-либо снова тащить меня за шиворот в эту их так называемую «успешную, правильную взрослую жизнь» я тоже не намерен. Если наши дорогие родители вдруг решат всерьёз, по-новой «воспитывать» своего блудного, но внезапно преобразившегося сына, то их, боюсь, будет ждать немало очень неприятных сюрпризов,» — с лёгкой усмешкой подумал он.

Однажды, в один из таких тихих, безмятежных августовских дней, когда он, спасаясь от полуденной жары, лежал на старом, пыльном чердаке их дома, под единственным слуховым окном, он случайно услышал, как Мари в своей комнате внизу громко и оживлённо разговаривает с кем-то по видеосвязи. Судя по обрывкам фраз, это была их мать. Обычно Шикамару старался не подслушивать чужие разговоры, считая это ниже своего достоинства, но на этот раз голос сестры был настолько громким, почти крикливым, что ему показалось, будто она специально говорит так, чтобы её услышали все, кто находится в доме.

— …Ты бы, мама, брата сейчас увидела, ты бы его просто не узнала! — с каким-то незнакомым ему энтузиазмом вещала она в микрофон. — Он совершенно перестал быть той обузой для семьи, которой был раньше! Может быть, вы с папой, наконец-то, обратите на него хоть немного своего драгоценного внимания? Перестанете видеть во мне ваш единственный «проект всей жизни»? Ну хотя бы просто разочек, для разнообразия, гляньте повнимательнее на своего первенца! Вы ведь сами, своими собственными руками, и сделали его таким, каким он был все эти годы — неуверенным, закомплексованным, несчастным! И если уж вы теперь не можете это как-то исправить — то хотя бы просто признайте свою ошибку!

Ответа на том конце провода не последовало. Или Шикамару просто не расслышал его сквозь толстые балки перекрытия. Но, кажется, его сестра и не особенно-то ждала какого-то ответа. Она просто помолчала немного, а потом решительно выключила микрофон и молча уставилась в потухший экран своего ноутбука.

К середине августа этот её внезапный «просветленческий» энтузиазм, впрочем, заметно поутих. Видимо, даже самое лучшее аниме в мире уже перестало справляться с её вечным, неутолимым поиском нового вдохновения и смысла жизни, или же мама с папой начали слишком уж часто и настойчиво напоминать ей о неумолимо приближающейся школе и необходимости готовиться к новому учебному году. Громкие крики, взаимные ультиматумы и всё более длинные, тоскливые паузы между просмотром очередных серий привели её, в конце концов, к очень неохотному, но, увы, совершенно неизбежному выводу: седьмой класс, как это ни печально, сам себя не закончит, и от учёбы ей никуда не деться.

Марк, с некоторым злорадством наблюдая за этими её душевными метаниями, только хмыкнул про себя и тоже решил немного приобщиться к «знаниям». Он достал свой ноутбук и открыл скачанные из интернета учебники.

«Ну что ж, посмотрим, что там за такая интересная программа у вашего хвалёного десятого класса. Может, хоть чему-нибудь полезному научусь».

Физика. Самое начало: закон Ньютона, закон Ома, какие-то формулы электростатики.

Конец: бесконечные формулы, непонятные графики, скучные, однотипные задачи.

Он быстро пролистал весь учебник от корки до корки — и разочарованно зевнул. «Очень похоже на теоретическую часть экзамена на чунина. Только гораздо скучнее и без всяких там эффектных взрывов с морем расчётов. Много блоков на… незнакомые темы.».

Математика. Какие-то уравнения, пугающие производные, заумные логарифмы. «Хм, а вот это мы, кажется, проходили на второй или третьей неделе интенсивных тренировок у Асумы-сенсея. Только он нам всё это объяснял не мелом на доске, а с помощью кунаев и сюрикенов, наглядно демонстрируя траектории и углы. Было гораздо, ха, практичнее».

Всё это — физика, математика, химия — казалось ему до смешного простым. Банальным. Предсказуемым. Но, увы, это касалось лишь точных наук, где безраздельно правила строгая, непоколебимая логика. А вот с так называемыми «гуманитарными» предметами всё оказалось гораздо сложнее и запутаннее. История, право, обществознание… В них не было никаких универсальных, понятных ему формул или законов. Только какие-то абстрактные концепции, непонятные термины, совершенно иная, чуждая ему логика построения причинно-следственных связей.

В Академии Конохи историю им преподавали исключительно через призму великих войн шиноби, через историю становления и распада могущественных кланов, через сложные перипетии заключения союзов и перемирий между Скрытыми Деревнями. Закон — это был, в первую очередь, нерушимый устав ниндзя, строгий кодекс поведения на поле боя и в мирной жизни. Общество — это была, прежде всего, чёткая иерархическая структура его родного клана Нара, или, в более широком смысле, — всей деревни Коноха. А здешнее «обществознание» почему-то опиралось не на такие понятные и очевидные вещи, как сила, выносливость и безусловная субординация, а на какие-то туманные и расплывчатые «гражданские свободы», «права человека» и «демократические ценности».

Он с головой углубился в большой учебник по всемирной истории. Читал внимательно, вдумчиво, стараясь ничего не упустить. И чем больше он читал, тем шире от удивления и недоумения округлялись его глаза.

— Так… значит, египетская пирамида Хеопса… состоит из двух с половиной миллионов каменных блоков… каждый из которых весит не меньше двух тонн… И всё это они построили… БЕЗ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ЧАКРЫ?! — он почти прошептал это вслух, не в силах поверить в прочитанное. — Да это же просто невозможно! Это же вам не сарай построить! Как они вообще… это сделали?!

Он на мгновение задумался, пытаясь прикинуть в уме: «Хорошо, допустим, если бы это делали мы, шиноби. Понадобилось бы как минимум десять бойцов, в совершенстве владеющих техникой физического усиления тела. Плюс ещё хотя бы три-четыре специалиста по элементу земли, чтобы двигать и поднимать эти блоки. И ещё один, с элементом ветра, чтобы хотя бы немного обдувать работающих от невыносимой пустынной жары…» — и тут он с ужасом понял, насколько глубоко и прочно эта самая чакра, эта привычная ему с детства энергия, вросла в его картину мира, в само его мышление.

А здесь — ничего подобного. Никакой тебе чакры, никаких техник, никаких ниндзюцу. Просто… обычные верёвки, примитивные деревянные катки, рычаги, и тысячи, десятки тысяч очень сильных, но очень уставших людей, которые надрывались под палящим солнцем.

— Ну хоть бы одна Цунаде-сама у них там была, что ли… Она бы им всем быстро показала, как надо пирамиды строить, — недовольно буркнул он себе под нос и раздражённо листнул страницу дальше.

А дальше была какая-то «индустриализация». Дымные, грохочущие «паровозы», электричество, пугающие «атомные электростанции».

— Я бы ещё понял, если бы у них в то время был хотя бы один гениальный стратег из клана Нара для точного планирования всех этих грандиозных строек, один проницательный Яманака — для быстрой и бесперебойной передачи мыслей и команд на расстоянии, и, на худой конец, хотя бы один завалящий Учиха, чтобы своими шаринганами безупречно копировать и рисовать все эти сложные чертежи и схемы! А у них, оказывается, всё это построено обычными людьми, вручную?! Серьёзно?! Да как такое вообще возможно?!

Куда бы он дальше ни тыкал своим любопытным носом — в историю Древнего Рима, в кровавые перипетии многочисленных революций, в безжалостные колониальные захваты, в разрушительные мировые войны — всё это вызывало у него одно и то же, смешанное с недоумением и лёгким отвращением, чувство: «Как?! Ну вот КАК они всё это делали?! Такой масштаб изменений без чакры?! Вы что, серьёзно сейчас?! Это же просто немыслимо!»

Марк с тяжёлым вздохом закрыл ноутбук, на котором были открыты учебники, и устало уставился в дощатый потолок своей комнаты.

— «Это не просто какой-то там «другой мир». Это… это совершенно другая реальность. Вселенная, где вместо грубой физической силы и способностей правят какие-то социальные институты, бюрократия и экономика, — эта мысль показалась ему одновременно и пугающей, и невероятно интригующей.

И с этим ему, как бы он ни сопротивлялся, как бы ему этого ни хотелось, так или иначе, придётся как-то жить. Учиться понимать эти новые правила игры. Встраиваться в эту незнакомую, чужую систему. Адаптироваться.

— Ох, и морока же мне предстоит, чувствую, — он широко, со звуком, зевнул и медленно перевернулся на другой бок, подтягивая к себе одеяло. — Но, чёрт возьми, как же это всё-таки интересно.

Чтение действительно затягивало. Шикамару с удивлением обнаружил, что проводит за учебниками всё больше и больше времени. Словно не он методично изучал эти толстые, электронные тома по истории и праву, а они — эти безмолвные хранители чужих знаний — постепенно, страница за страницей, изучали его, пытаясь проникнуть в самые глубины его сознания, изменить его привычную картину мира. Он с какой-то почти ленивой, снисходительной лёгкостью переваривал огромные объёмы материала по физике, математике, химии: всё это, по большому счёту, было для него лишь слегка изменёнными, адаптированными под этот мир формулами природы, универсальными и интуитивно понятными, пусть и без привычного ему учёта влияния чакры на физические процессы.

Но вот история… История этого мира была для него совершенно другим, гораздо более сложным и непредсказуемым зверем.

Особенно — история той страны, в которой он волею судеб оказался. История России.

Здесь, в этой запутанной, многовековой череде событий, привычной ему, отточенной годами тренировок и реальных сражений, логики было… на удивление мало. Или, возможно, эта логика и была, но она была какой-то совершенно иной, незнакомой, почти чуждой той, к которой он привык в своей родной Конохе. Здесь не существовало могущественных, влиятельных кланов, передающих свою силу и статус по наследству. Да, были семьи, которые частично по роли и функционалу походили на кланы, но с оговорками…

Здесь не было чёткой, понятной иерархии, основанной на природном даре, на уровне владения техниками. Власть здесь, как он успел понять, рождалась из силы — но не из грубой физической силы или разрушительной мощи дзюцу, а из какой-то другой, более тонкой и коварной — политической. Стратегической. Иногда — даже совершенно случайной, основанной на удачном стечении обстоятельств или на умении оказаться в нужное время в нужном месте.

— «Столько кровопролитных революций, столько дворцовых переворотов, столько одновременных, взаимоисключающих «правильных» версий одних и тех же исторических событий, что даже наш многомудрый Совет Старейшин Конохи наверняка бы вдрызг рассорился, пытаясь во всём этом разобраться…И ведь история была куда более кровавой, чем наша» — с привычной ему скептической усмешкой хмыкнул он, откладывая в закладки очередной учебник.

Местное право тоже немало его удивляло. Оно, казалось, было специально создано для того, чтобы давать дополнительную силу и преимущества тем, кто изначально действовал вопреки ему, кто умел находить в нём лазейки и несоответствия. Бесконечные исключения из правил, хитроумные юридические конструкции, двойные толкования… Законы здесь как бы были — и одновременно их как бы и не было. Особенно когда дело касалось их практической интерпретации и применения.

Но даже всё это — и запутанная история, и странное право — не слишком сильно его раздражало. Он привык к сложностям и нестыковкам. Раздражало его совершенно другое.

Что делать дальше?

«Хорошо, допустим, я стану здесь сильнейшим. Освою в совершенстве своё тело, освою в совершенстве дзюцу, может быть, даже смогу применять какие-то высшие техники. И что дальше? Какой в этом смысл в этом мире?»

Он ведь действительно мог бы этого добиться. Уже сейчас после усиления своего тела с помощью чакры, его физические показатели — сила, выносливость, скорость реакции — наверняка превосходили аналогичные показатели у 95% населения этой страны. И это даже не применяя никаких специальных техник, просто за счёт внутреннего резерва. А если он всерьёз начнёт осваивать здесь тайдзюцу — то какой в этом будет практический смысл? Кто здесь сможет составить ему хотя бы отдалённо равную конкуренцию? Это будет выглядеть как поединок десятиклассника в коррекционном садике для девочек. Это ведь будет не равный бой, а простое, банальное, неинтересное побоище. Избиение младенцев.

Шикамару глубоко задумался, откинувшись на спинку стула.

— «Вот почему, похоже, грубая физическая сила в этом мире — это далеко не главный приоритет. Здесь, как я успел заметить, гораздо больше ценится то, что в Конохе зачастую игнорируют или считают чем-то второстепенным, не заслуживающим особого внимания. Умение красиво и убедительно говорить, вести сложные переговоры, заключать выгодные сделки, создавать нужные образы, манипулировать общественным мнением. Здесь выигрывает не тот, кто сильнее физически, а тот, кто лучше и быстрее сумел адаптироваться к постоянно меняющимся правилам игры. Здесь, похоже, побеждают… инфлюенсеры.»

Но, вспоминая свои недавние стычки с местными подростками, и конфликты Марка со сверстниками и парнями постарше, — Шикамару всё яснее осознавал: в этом мире, как и в любом другом, не всякий лидер мнений может быть настоящим лидером. Без личной силы, без готовности — и способности — постоять за себя, слово теряет вес. Уважение — в поступках. В выдержке. В силе. И порой, в жесткости.

Мысли в его голове начали постепенно зацикливаться, ходить по кругу, не находя выхода. Глаза уже с трудом различали мелкие буквы на страницах учебников. Мозг настойчиво требовал какой-то разрядки, переключения, отдыха.

TikTok?

Только не это.

Вконтакте.

Вот что ему сейчас нужно.

Воспоминание о недавнем визите Полины и её странных намёках на какие-то общие группы и его аккаунт всплыло в его памяти неожиданно, как спасательный круг в бушующем море информации.

«Ну, раз уж мы тут заговорили о каких-то там социальных позициях и влиянии на умы, — то, наверное, пора бы уже и взглянуть повнимательнее, кем же на самом деле был здесь этот самый Марк Шикамаров. Какое место он занимал в этой иерархии».

Шикамару на мгновение закрыл глаза, погрузился в глубины памяти, пытаясь выудить оттуда необходимую информацию. Пароль… какой же там был пароль… Ах, да.

bronysex226.

— «Господи…» — с гримасой отвращения подумал он, закатив глаза, и с некоторой брезгливостью вбил эти данные в соответствующие поля на сайте.

Профиль загрузился на удивление быстро. На него тут же уставилась какая-то нелепая, грузно нарисованная аватарка с изображением толстой, непропорциональной мультяшной пони с глуповатым выражением на морде. Фон страницы — какой-то аляповатый, безвкусный арт-коллаж из десятков других, таких же персонажей из этой их Эквестрии для маленьких девочек. В закрепе, на самом видном месте — какой-то прошлогодний пост о розыгрыше чего-то совершенно бесполезного, вроде набора значков с радужными пони или плюшевой игрушки.

99+ непрочитанных уведомлений. 18 новых личных сообщений. 4 свежие заявки в друзья.

Шикамару тяжело вздохнул.

Он начал методично, без особого энтузиазма, просматривать старые переписки. И довольно быстро понял — Марк, при всей своей внешней никчёмности, был в этом своём онлайн-мирке далеко не таким уж и простым, как могло показаться на первый взгляд. Да, в реальной школе — он был незаметной тенью, объектом для насмешек. В собственной семье — он был тенью вдвойне, вечным разочарованием и обузой. Но здесь, в этом виртуальном пространстве, онлайн — он был кем-то другим. Он был нужным. Его, похоже, даже уважали. К его мнению прислушивались. Его… его, кажется, даже немного боялись подвести или разочаровать.

Шикамару с горечью понял: то, кем на самом деле был этот несчастный Марк, целиком и полностью зависело от точки зрения того, кто на него смотрел. А теперь эта самая «точка зрения» осталась где-то далеко в прошлом. И всё, что у него теперь было — это его новая, сильная физическая форма, его острый, аналитический ум и эта пьянящая, почти безграничная свобода выбора. Но ярлыки на нем остались, и чтобы не снять с себя ярмо тюфяка ему вновь придется постараться. Хотя достаточно просто быть собой.

Он молча закрыл один из особенно неприятных ему чатов и случайно наткнулся на уведомление о новом сообщении от Полины, отправленное буквально пару часов назад:

«Марк, привет! Всё в порядке?»

И следом, через минуту:

«Связь с тобой сможем как-нибудь восстановить в ближайшее время?

Он не стал отвечать ей сразу. Просто несколько секунд неподвижно смотрел на экран, на эти короткие сообщения, а потом, с каким-то странным, тяжёлым чувством внутри, решительно закрыл вкладку браузера.

Настроение упало.

Он медленно откинулся на скрипучую спинку старого кресла, устало глядя в потемневший, безжизненный экран ноутбука. Снаружи, где-то совсем рядом, за старой, потрескавшейся, давно немытой рамой кухонного окна, неосторожная ночная бабочка с глухим стуком ударилась о стекло, потревожив ночную тишину. Тишина. Только мерное, чуть вкрадчивое, почти ленивое тиканье старых настенных часов с кукушкой, висевших над дверью в бабушкину спальню, монотонно вплеталось в густую, тягучую вечернюю истому, окутывавшую дом.

В его голове всё ещё стоял лёгкий, остаточный шум мыслей. Ещё звенело в ушах далёкое, приглушённое эхо только что прочитанных строк, перед внутренним взором то и дело всплывали какие-то неясные, обрывочные образы из чужих, незнакомых ему жизней, какие-то непонятные законы, кровавые революции, теории о природе чакры, вселенская несправедливость и эти дурацкие, инфантильные школьные чаты. Он устало закрыл глаза, потёр виски.

— Надо бы… немного пройтись, на свежий воздух, — едва слышно, почти шёпотом, пробормотал он сам себе.

Он медленно, с усилием, поднялся из-за стола, вышел босиком на старое, рассохшееся крыльцо. Присел на самый краешек деревянной скамьи и провёл ладонью по небритому, колючему лицу.

Небо над засыпающей деревней уже начинало медленно розоветь на востоке, постепенно выцветая на линии горизонта до какой-то нежной, акварельной, почти прозрачной бледности. Всё вокруг казалось застывшим, неподвижным, погружённым в предутреннюю дрёму. Только где-то далеко-далеко, в глубине тёмного, молчаливого леса, сонно, нехотя перекликались первые, самые ранние птицы.

Сухая трава под его босыми ногами мягко, приятно покалывала кожу. Лёгкий, прохладный утренний ветерок едва заметно шевелил его отросшие, тёмные волосы и широкий подол футболки. Он долго, не моргая, вглядывался в предрассветную даль, словно пытался рассмотреть там, за туманным горизонтом, что-то очень важное, что-то судьбоносное, что-то, что могло бы дать ему ответы на все его мучительные вопросы.

Внутри, где-то глубоко в груди — там было слишком много всего. Слишком много невысказанного, непрожитого, непонятого.

Он неожиданно, почти физически ощутимо, вспомнил Асуму-сенсея. Его немного тяжёлый, но всегда такой добрый, понимающий взгляд. Его слова, сказанные не во время ожесточённого боя, не на какой-нибудь важной, секретной миссии, а так, между делом, на простом, обычном привале у костра, под звёздным небом. Как он тогда, задумчиво глядя на огонь, сказал:

«Знаешь, Шикамару, ты однажды обязательно поймёшь, за кого на самом деле стоит сражаться в этой жизни. Не за деревню, не за идею, не за клан. А за своего Короля. За того, кто идёт следом за тобой, кто верит в тебя, кто зависит от тебя».

Он выполнил этот его завет. Он отомстил за него. Он покарал его убийцу. Он защитил своего «короля» — будущее их деревни, их мира. Он пронёс это бремя до самого конца.

Но теперь… теперь у него не было больше Скрытой Деревни. Не было мудрых наставников. Не было опасных, но таких привычных миссий. Не было того ясного, понятного смысла жизни, который всегда был у него, как у шиноби Конохи. Только эта бесконечная, убаюкивающая, до тошноты мирная жизнь. И это… это, как ни странно, пугало его сейчас гораздо больше, чем любое, самое опасное поле боя.

— Всё, что я делал тогда… всё это было ради него… ради памяти о нём… — почти беззвучно, одними губами, выдохнул он, снова и снова вспоминая лицо Асумы, его смех, его последние слова. — Чтобы он мог там, наверху, гордиться мной. Чтобы его память, его имя, остались чистыми, незапятнанными. Я сделал всё, что мог.

Он надолго задумался, отрешённо глядя на медленно светлеющее небо. Поднял глаза к первым, робким лучам восходящего солнца.

«А может быть… может быть, и этому бедному, несчастному Марку… тоже стоит сказать простое человеческое спасибо?» — эта мысль пришла ему в голову совершенно неожиданно, но показалась удивительно правильной.

«Он ведь, по сути, отдал мне всё, что у него было — своё тело, свою судьбу, свой единственный, последний шанс на какую-то другую, лучшую жизнь — отдал, даже не зная, кому именно он всё это отдаёт. У него ведь не было никакой возможности как-то выбрать или повлиять на этот процесс. И, возможно, где-то там, в самой глубине своей измученной души, он до последнего надеялся… что всё это будет не зря. Что тот, кто придёт вместо него, сможет что-то изменить. Сделать что-то хорошее».

— Ты, может быть, и очень хотел бы просто взять и бесследно исчезнуть из этого мира, парень, — тихо, почти шёпотом, произнёс Шикамару, обращаясь к невидимой, но всё ещё ощущаемой им где-то рядом, тени Марка. — Но если уж так вышло, что теперь я здесь, в твоём теле… то я, по крайней мере, попробую. Постараюсь сделать так, чтобы тебя здесь, в этой деревне, в этой семье, помнили не с жалостью или презрением, а с тихим, светлым теплом. С какой-то, пусть и запоздалой, но гордостью. Как человека, который, несмотря ни на что, смог измениться. Как человека, у которого, в конце концов, всё-таки получилось стать кем-то другим. Кем-то лучшим. Пусть твои несчастные, замученные тобой близкие наконец-то вздохнут спокойно. Пусть они перестанут смотреть на твои фотографии с этим вечным, немым сожалением в глазах. Пусть им станет хоть немного тепло и спокойно на душе, а не так мучительно больно, как это было раньше. Я действительно попробую. Я обещаю тебе.

Он глубоко, с каким-то новым, неведомым ему ранее чувством, вздохнул. Устало опёрся локтями на колени. Снова закрыл глаза.

Этот летний, августовский день только-только начинался, но где-то в нём, в его неспешном течении уже отчётливо ощущался какой-то невидимый конец. Конец этого затянувшегося, вынужденного отдыха. Конец безвременья.

— Завтра. Завтра я обязательно начну. Серьёзно. Без всяких там отговорок и самооправданий. Без этих моих вечных жалоб на «мороку». Без этого привычного «мне лень». Просто… возьму и начну. Новый этап. Новая жизнь. По-другому».

Он снова посмотрел в бескрайнее, умытое утренней росой небо. Там, высоко-высоко, всё так же лениво и безмятежно, как и всегда, плыли причудливые, белые облака. Как и прежде, в его прошлой жизни. И он, как и всегда, почему-то точно знал — они обязательно подскажут ему правильный путь. Просто нужно смотреть на них чуть более внимательно, чем обычно. И слушать своё сердце.