Федерация 194 с иллюстрациями
Братск
Завод в Иркутске
Промзона в Красноярске
Промзона в Кемерово
Завод в Минусинске
* * *
Президентский кабинет напоминал пристанище загруженного на максимум клерка, или какого-то бухгалтера, администратора в крупной компании: толстые стеклопакеты, встроенные в стены из морёного дуба, поглощали шум мегаполиса, а свет от ламп с тёплым спектром растворялся в ковровом покрытии цвета хаки. На столе — многоэтажные груды бумаги. На столе среди гор бумаг, стоял терминал с зелёным мигающим курсором, стакан чая в подстаканнике с выгравированным двуглавым орлом, на стене висит портрет Гагарина в скафандре, подаренный ветеранами космодрома. Я поправил галстук, ощущая, как давит воротник. Три часа ночи, а воздух уже густел, в нём плавали частицы усталости.
Тихий стук. Аркадий, мой помощник, всегда стучал так, словно боялся разбудить кого-то мёртвого.
— Ванько прибыл, — голос его звучал как скрип несмазанной двери.
— Пусть заходит.
Дверь открылась беззвучно, будто её толкнул ветер. Иван Антонович Ванько вошёл, как всегда энергичный, и полный сил. На нём был серый костюм, который сидел чуть мешковато, и галстук с узорами — фирменный стиль директора фонда «Н.А.У.К».
— Здравствуйте, Владислав Николаевич.
Мы обменялись рукопожатием. Его ладонь была шершавой, как наждачная бумага. За ним вкатили три стенда на колёсиках — чёрные панели с голографическими схемами, мерцающими синим. Ванько щёлкнул пультом, и проекторы ожили, заполнив пространство между нами картами заводов, графиками и молекулярными структурами.
— Начну с главного, — он говорил быстро, будто боялся, что его перебьют. — Производственная база готова. Не на бумаге. На земле.
Первая схема развернулась в трёхмерную модель цеха. Гигантские цилиндры печей, роботы-манипуляторы, люди в скафандрах с фильтрами класса HEPA.
— Электроград, Красноярск, Ангара, Братск, — Ванько тыкал пальцем в голограммы, и те подсвечивались алым. — Чистые комнаты ISO 3. Меньше тысячи частиц на кубометр. Добились стабильности: ±0.1°C, влажность 45%. Если в советское время такие условия были только в цехах для сборки ядерных боеголовок, то теперь — для мирных процессоров.
Я кивнул. Нажимая на селектор, я попросил принести мне, и Ивану кофе.
— Кристаллизация по методу Чохральского, — продолжил он. — Слитки диаметром 200 мм. Томск, Новосибирск, Абакан. Режем их на пластины толщиной 700 микрон. Шлифуем в Челябинске и Иркутске до шероховатости в нанометр. Гладче, чем зеркало.
— А если сравнить с японскими, или американскими? — спросил я, намеренно провоцируя.
Ванько хмыкнул:
— У них лучше точность. Но у нас — масштаб. Каждая третья пластина в мире к 1997-му будет нашей. Если… — он запнулся, переключая слайд, — если химики не подведут.
Следующая голограмма изобразила трубопроводы, ёмкости с жёлтыми жидкостями и людей в противогазах.
— Минусинск и Электроград. Фоторезисты на основе диазосоединений. Без них — ни одной схемы мы не сможем получить. Литография — требует больших вложений, учитывая что советская очень сильно пострадала. Думаю на западе, наши новые разработки станут темой для остракизма, но это до поры до времени.
Он увеличил изображение молекулы, которая напоминала спутанные провода.
— Газы из Норильска и Абакана. Аргон, азот, гексафторид серы. Чистота — 99.99999%. Одна примесь — и чип превратится в металлолом. Реагенты для травления… — Ванько достал из кармана ампулу с прозрачной жидкостью. — Гидрофторидная кислота. Капля прожжёт стекло за минуту. Но без неё не удалить лишний кремний.
Я взял ампулу, повертел в руках. Холодная.
— Опасно, вы бы такое в штанах не носили бы Иван Антонович.
— Как и всё важное я держу при себе, — ответил он, пряча ампулу обратно. — Заводы в Якутске и Норильске оснащены системами очистки. «Россия.Химия» гарантирует: выбросов нет. По крайней мере, так пишут в отчётах.
Третья схема заставила меня привстать. Гигантские аппараты с линзами, похожие на телескопы, опутанные проводами.
— DUV-литография, длина волны 248 нанометров. KrF-лазеры. Электроград и Новосибирск. — Ванько провёл рукой через голограмму, и та разделилась на слои. — Точность позиционирования — 0.1 микрон. Для процессоров уровня нынешнего уровня хватит. Но…
Он переключил слайд. График с красной зоной.
— Проблема с перегревом. Лазеры греют пластину. Деформации. Каждый десятый чип бракуем.
— Решение?
— Увеличиваем скорость сканирования. Ионные имплантёры «Tomsk Materials» уже дают стабильное легирование. Но тут… — он вздохнул, — мешает человеческий фактор. Операторы у станков — выпускники. Учатся на ходу.
Дальше, следующий слайд.
— Алюминий из Красноярска, — Ванько вернул мой взгляд к стендам. — Чистота — шесть девяток. Межсоединения в чипах. Но будущее за медью.
Голограмма показала структуру, напоминающую пчелиные соты.
— Технология Damask. Медь вместо алюминия. Меньше сопротивление, выше частота. И арсенид галлия для ВЧ-компонентов. Лаборатории «Н.А.У.К» в Новосибирске собрали установки молекулярно-лучевой эпитаксии. Рост кристаллов слой за слоем. Как выращивали алмазы для промышленности в семидесятых.
— Сколько времени ушло?
— На разработку технологии — два года. На то как заставить все это работать в реальности — три месяца.
Последний стенд показал цех с конвейерами. Роботы с пневматическими захватами переносили кристаллы, словно играли в микроскопический тетрис.
— BGA-корпусирование. Шарики припоя Sn-Pb. Электроград, Красноярск. Многослойные платы в Якутске. Точность — 10 микрон. — Ванько понизил голос. — Проблема в том, что роботы «Fuji Company» иногда сбоят. Греются. Приходится ставить советские кулеры из старых ЭВМ.
Я хмыкнул. История в духе нашего времени: японская точность и русская смекалка.
— А люди?
— Люди? — он покрутил палец у виска. — Собирают материнки вручную в Улан-Удэ. Еще в нескольких городах. Дороги в Сибири хорошие, я бы сказал отличные скоростные шоссе, так что вся федеральная электронная промышленность доступна в нескольких часах езды столицы, ну разве что от Электрограда, до Норильска, и Салехарда путь займёт чуть больше.
Ванько выключил голограммы и сел, будто под тяжестью сказанного.
— Энергия, вода, логистика. Электроградский заводской мегакомплекс «Н.А.У.К» жрёт 200 МВт. Как большой город. Вода ультравысокой очистки — менее 1 частицы на миллиард. Строили систему по образцу Байкальского целлюлозного комбината, только вместо целлюлозы — кремний.
Он достал из портфеля образец: квадратная пластина с золотистыми дорожками.
— Первый отечественный микропроцессор. 386-й уровень. Частота 33 МГц. Тест на тепловую стабильность прошёл. В военных спутниках уже стоит.
Я взял чип, ощутив его вес. Несколько граммов, которые стоили миллиардов рублей и тысяч рабочих часов.
— Когда будет серийное производство?
— Через месяц. Если… — он посмотрел в окно, где начал накрапывать дождь, — если хватит титана для корпусов.
Ванько поправил галстук.
— Инженеров готовим в Электроградском институте, в Томском филиале МГУ, Новосибирске. Пособия по точным наукам, получается разрабатывать при помощи Навессира, он делиться с теоретическими наработками каких-то “отсталых” цивилизаций, хотя для нас это кладезь. Вчерашние студенты уже преподают.
Аркадий постучал снова — принес то что я просил. На несколько минут насрала тишина, каждый думал о своём, прихлёбывая тёплые напитки.
Ванько замер, будто давая мне время осознать вес сказанного. За окном снег усилился. Отложив чай, он провёл ладонью по стенду, и голограмма сменилась — теперь между нами парил кристалл процессора, увеличенный до размеров айсберга. Его поверхность искрилась микроскопическими дорожками, напоминая карту неизвестной галактики.
— Siberian Pro, — произнёс он с гордостью, которую не смог скрыть. — Пять с половиной миллионов транзисторов. 0.35 микрон. Архитектура P6.
Я присвистнул. В голове мелькнули цифры из докладов ЦРУ, которые Аркадий подкладывал мне по утрам: Pentium от Intel — 3.1 миллиона транзисторов, 0.6 микрон. Мы обогнали? Нет. Но теперб, иолгл идти речь о конкурентоспособности нашей электронной промышленности.
— Частота?
— Сто мегагерц. Стабильно. — Ванько щёлкнул пультом, и процессор расслоился, обнажив сердцевину. — Кэш L2 на кристалле. Раньше он был снаружи, как прицеп к паровозу, ни к селу, ни ко двору. Теперь — внутри. Снизили задержки на 40%.
— А тепло? — спросил я, вспоминая, как в прошлом году сгорел стенд в Новосибирске из-за перегрева.
— Справились. — Он провёл рукой по проекции, и та показала сеть микроскопических каналов. — Тепловые трубки по периметру. Технология позаимствована у… — он замялся, — у ректоров, на наших комических кораблях.
Я кивнул. «Позаимствована» — мягкое слово для эпохи, когда полстраны рылось в обломках Союза, выискивая технологии, которые можно спасти, перекрасить, переименовать.
— Intel и AMD выжали 150 МГц, — заметил я, глядя, как в голограмме замигали сигналы, бегущие по дорожкам.
— Их транзисторы — 0.28 микрон. — Ванько сморщился, будто укусил лимон. — Но это не главное. Посмотрите сюда.
Он переключил изображение на схему завода в Электрограде: цех, где роботы с синими клеймами «Рос.Процессоры» устанавливали кристаллы в корпуса.
— Себестоимость. Наши чипы дешевле на 30%. Даже с учётом… — он понизил голос, — «оптимизации» зарплат.
Я вздохнул. «Оптимизация» — ещё одно ёмкое слово. В кабинете висела карта: десятки красных флажков отмечали города, где за последний год прошли забастовки. Но Ванько, кажется, верил, что можно купить время дешёвыми телевизорами и обещаниями светлого будущего.
Стенд опять замигал синим, показывая прямоугольники SDRAM.
— Синхронная память. Больше не нужно ждать, пока данные доползут. — Ванько хлопнул кулаком по столу, и голограмма синхронизировалась с его жестом. — Пропускная способность выросла вдвое. EDO RAM уходит в музей.
— А это? — Я ткнул в голубой кристалл с логотипом «Toshiba.Bratsk».
— NAND-флеш. Несколько мегабайт в спичечном коробке. — Он достал из кармана чёрный прямоугольник с позолоченными контактами. — Образец. Записывает, стирает, не боится ударов. Военные уже тестируют в портативных терминалах.
Я покрутил устройство в руках. Лёгкое, холодное. Кажется, ещё вчера мы гордились дискетами на 1.44 МБ, а сегодня…
— Когда в серию?
— Через месяц. Если японцы не переманят наших инженеров. — В его голосе прозвучала горечь. Неделю назад «Рос.Процессоры» потеряли трёх специалистов из Минусинска — уехали в Осаку, соблазнённые детскими мечтами о стране восходящего солнца.
Я вдохнул, и пожал плечами, в этом случае мы ничего не могли поделать. Многие люди, годами сидевшие в советском союзе как в золотой клетке, с безумием обречённого рвались в страны запада, несмотря на огромные зарплаты, и перспективы здесь. Радовало, что таких было немного, да и те кто уезжали, по большей части возвращаются.
Голограмма сменилась на цех с гигантскими литографическими установками. Лучи ультрафиолета, похожие на лезвия, резали кремниевые пластины.
— Перешли с 365 на 248 нанометров. — Ванько указал на эксимерные лазеры, где мерцали оранжевые искры. — Может прочертиь линию тоньше человеческого волоса. 0.25 микрон — предел для KrF. Дальше нужны ArF-лазеры, 193 нм. Но… — он махнул рукой, — пока это только в планах.
Я приблизился к проекции, пытаясь разглядеть микроскопические транзисторы.
— Химико-механическая полировка, — продолжал он. — Без неё многослойные чипы — полностью бесполезны. Слои накладываются, выравниваются… — Ванько сложил ладони, будто лепил снежный ком. — Плоскость идеальная.
— Сколько слоёв?
— Три. Через год планируем пять. — Он замолчал, глядя на дождь за окном. — Если хватит алмазных суспензий для полировки. Добываем в Якутии, но…
Он не договорил. Мы оба знали — алмазы есть. Но львиная доля уходит на экспорт, чтобы залатать дыры в бюджете.
Следующее изображение заставило меня вздрогнуть: структура межсоединений, напоминающая кровеносную систему, где вместо капилляров — медные нити.
— Как я уже говорил, наши конкуренты, в частности IBM уже тестирует медь. — Ванько щёлкнул пальцами, и голограмма показала сравнение: алюминиевые дорожки тускло мерцали, тогда как медные сияли, как провода под напряжением. — Меньше сопротивление, выше скорость. В Krasnoyarks.Materials уже делают пробные партии.
— А сроки?
— У американцев — два года до серийного производства. У нас… — он усмехнулся, — если Госплан выделит титан для вакуумных камер, успеем за год.
Я кивнул, мысленно помечая: «Титановый вопрос — к Шумилову из Минметалла». Тот вечно юлил, ссылаясь на заказы ВПК.
— А это что? — Я указал на кристалл с асимметричной структурой.
— SOI — кремний на изоляторе. — Голос Ванько оживился. — Снижаем утечки тока на 70%. Тестируем в Красноярске. Если внедрим, частота Siberian Pro вырастет до 120 МГц.
Он говорил «если», но его глаза кричали «когда».
Стенд на схему, где процессор, память и контроллеры сливались в единый квадрат.
— SoC. Всё в одном. Как «Электроника МК-52», только в тысячу раз мощнее. — Он улыбнулся, впервые за весь вечер. — Электроградский институт уже собрал прототип для спутников связи.
— И размеры?
— Меньше пачки сигарет. — Он сжал пальцы, будто держа невидимый чип. — Но чтобы запустить в серию, нужны роботы точнее японских. У моих, в одном из отделов, в «НАУК.Машины» пока… — он вздохнул, — погрешность в 5 микрон.
Последний слайд показал экран с зелёным текстом на чёрном фоне — интерфейс САПР «Тембр».
— Ну и новое программное обеспечение, — Ванько провёл рукой по голограмме, и та нарисовала трёхмерную схему чипа. — Теперь алгоритмы сами оптимизируют маршруты. «Графический Наставник» ускорил проектирование вчетверо.
— А ошибки?
— Бывают. — Он потёр переносицу. — На прошлой неделе из-за бага в «Тембре» сожгли партию пластин на миллион рублей. Но… — он посмотрел мне в глаза, — это лучше, чем зависеть от западных лицензий.
Я кивнул. Санкции, введённые после кавказского кризиса, перекрыли доступ к Cadence и Mentor Graphics. Пришлось вспомнить старых программистов из Арзамаса-16.
* * *
Когда голограммы погасли, а стенды сложились в компактные чёрные панели, в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов на стене. Ванько стоял у окна, глядя на дождь, который теперь лил как из ведра. Его лицо, обычно напряжённое и сосредоточенное, на мгновение расслабилось, словно он сбросил с плеч невидимый груз. Я откинулся в кресле, ощущая, как усталость накрывает меня волной.
— Иван, — начал я, прерывая тишину, — всё ли в порядке с твоей… пассией? Как её, Рейвен?
Ванько обернулся, и в его глазах мелькнуло что-то, что я не мог точно определить. Напряжение? Благодарность? Или просто усталость?
— Всё в порядке, Владислав Николаевич, — ответил он, слегка улыбнувшись. — Спасибо, что спросили. И… спасибо за её сына.
Я махнул рукой, будто отмахиваясь от благодарности.
— Пустяки. Это было правильно. Мальчик обессилен, но жив. Сейчас он у агентов министерства безопасности в Женеве. Через неделю его переправят домой. Пока он приходит в себя в частной клинике нашего посольства.
Ванько кивнул, его взгляд снова устремился в окно.
— Она… Рейвен, — начал он, подбирая слова, — очень переживала. Боялась, что его уже не вернуть.
— Понимаю, — сказал я, отхлебнув чая из подстаканника. — Но всё обошлось. И, знаешь, Иван, ты выбрал себе хорошую пару. Девушка она… особенная.
Он повернулся ко мне, слегка нахмурившись.
— Вы её… проверяли?
— Конечно, — ответил я, ставя стакан на стол. — Спецы её проверили вдоль и поперёк. Чистая. Да, есть связи с мутантским подпольем, но это даже полезно. Поддержать с ними контакты — не такая уж плохая идея. Нам с мутантами делить нечего.
Ванько вздохнул, словно сбросив с плеч ещё один груз.
— Спасибо, Владислав Николаевич. Я… я не знаю, что бы делал без вашей поддержки.
— Не за что, — ответил я, откидываясь в кресле. — Мы все делаем то, что должны.
Он кивнул, взял свой портфель и направился к двери.
— Иван, — остановил я его, прежде чем он успел уйти.
Он обернулся, ожидая продолжения.
— Береги её. И себя.
Он улыбнулся, на этот раз искренне, и вышел из кабинета. Дверь закрылась с тихим щелчком, оставив меня наедине с тишиной и дождём за окном.
Когда Ванько ушёл, я остался один с голограммами, медленно гаснущими в воздухе. На столе лежал Siberian Pro — холодный, безжизненный, пока его не вставят в плату и не подам ток. Где-то за Уралом, в цехах с чистыми комнатами, люди в защитных костюмах собирали эти кристаллы, не зная, станут ли они основой новых компьютеров или окажутся в музее проваленных проектов.
Аркадий принёс чай. В его взгляде читался вопрос, но я покачал головой: «Позже».
Дождь стих. В тишине кабинета вдруг отчётливо зазвучало жужжание терминала — автоматический отчёт МВФ о состоянии экономики. Я выключил звук.
Сегодня мы сделали рывок. Завтра нужно будет сделать ещё один. И так до тех пор, пока либо мир не примет наши правила, либо все не полетит к чертям.
* * *
Эмма Фрост проснулась от резкого света, пробивавшегося сквозь щели между тяжелыми шторами. Лучи солнца, словно навязчивые гости, тянулись к кровати, цепляясь за шелковое покрывало. Она не любила ранние подъемы, но дисциплина — единственное, что позволяло ей сохранять контроль в этом хаосе. Особняк, утопавший в тишине, казался сегодня особенно безжизненным. Даже пение птиц за окном звучало приглушенно, будто сквозь вату.
Она потянулась, чувствуя, как холодок утра касается обнаженных плеч. Шелковая ночная рубашка скользила по коже, напоминая о вчерашнем вечере: бокал вина, отчеты, монотонный шелест страниц. Ничего лишнего. Никаких гостей. Никаких мыслей о прошлом.
На кухне уже ждал кофе — черный, без сахара. Аромат горького Блэк Ивори смешивался с запахом свежеиспеченного круассана. Эмма старалась не злоупотреблять выпечкой, но повар, старый Франсуа, словно читал ее настроение. Сегодня — хрустящие слоеные края, завтра — безе, тающее на языке. Она не одобряла его инициативу, но и не останавливала. Иногда слабости других напоминали ей, что мир не идеален.
Особняк оживал постепенно. Шаги прислуги, звон посуды, гул лифта — все это сливалось в фоновый гул, словно симфония, которую она слышала тысячу раз. Эмма прошла через холл, пальцы скользнули по мраморной перилле лестницы. Портреты предков смотрели на нее сверху вниз. Холодные глаза, сжатые губы, позы, полные надменности. Они бы не одобрили ее школу. Не одобрили бы многое.
Лимузин ждал у подъезда. Водитель, человек в строгом костюме и перчатках, открыл дверь без единого слова. Эмма погрузилась в кожаное сиденье, уставившись в окно. Город проносился мимо: серые здания, рекламные баннеры с улыбающимися лицами, дети в униформах. Она закрыла глаза, представляя, как ее ученики — те, кого общество назвало «неудобными» — уже ждут в классах. Одаренные. Изгои. Будущее.
Школа «Будущее» располагалась за чертой города, в здании, которое когда-то было фабрикой. Красный кирпич, высокие окна, стальные балки — все это Эмма превратила в символ силы. Здесь не было места сомнениям. Каждый коридор, каждая аудитория пропитались ее волей. Она чувствовала это, едва переступала порог: легкое покалывание в висках, словно мозг приветствовал знакомую территорию.
Утренние хлопоты начались с проверки безопасности. Камеры, сигнализации, отчеты охранников — все в норме. Потом — разговор с преподавателями. Мисс Картер жаловалась на новичка, мальчика, способного управлять электричеством. «Он спалил три микроскопа», — говорила она, нервно теребя очки. Эмма кивнула: «Найдите ему занятие. Пусть заряжает аккумуляторы».
В директорском кабинете пахло кофе и старыми книгами. Массивный дубовый стол, подарок от одного из спонсоров, был завален бумагами. Бухгалтерские отчеты, письма, запросы на стипендии… Цифры плясали перед глазами, но Эмма не моргнув глазами погружалась в них. Каждая копейка должна быть на счету. Каждая инвестиция — оправдана.
Она потянулась за чашкой, когда почувствовала это — легкое давление в затылке, словно чьи-то пальцы осторожно касались ее мыслей. Знакомое, почти забытое ощущение. Эмма стиснула зубы, мысленно воздвигнув барьер. Стена из алмаза, холодная и непроницаемая.
— Уже лучше, чем в прошлый раз, — произнесла она вслух, не отрываясь от отчета.
За дверью раздался мягкий скрип колес.
— Всегда приятно, когда тебя ждут, — ответил мужской голос.
Чарльз Ксавьер въехал в кабинет, как всегда — бесшумно, будто плывя по воздуху. Его инвалидное кресло, техническое чудо с матовым покрытием, остановилось в метре от стола. Рядом, тяжело переступая, шел… Эмма прищурилась. Росоый мужчина, с небритой щетиной.
— Чарльз, и…Вомбат, кажется? — спросила она, стараясь не выдать интереса.
— Росомаха, — поправил Чарльз, остановив своего подопечного.
Эмма откинулась в кресле, изучая гостя. Годы не изменили его: все та же улыбка, те же пронзительные глаза, читающие мир как открытую книгу. Но в уголках губ появились морщины, а в голосе — усталость, которую не скрыть даже телепату.
— Что тебе нужно, Ксавьер? — спросила она, отодвигая чашку. — Если пришел хвастаться питомцем, предупреждаю — у меня нет печенек.
Чарльз усмехнулся, сложив руки на коленях. Его спокойствие раздражало. Всегда раздражало.
— Печеньки я принес свои, — он достал из кармана пиджака бумажный пакет. — Миндальные. Твои любимые.
Эмма не пошевелилась. Игра в вежливость — его способ взять паузу, прощупать почву. Она знала эти приемы. Помнила, как он убеждал ее присоединиться к его «братству» десять лет назад. Тогда она отказалась. Отказалась бы и сейчас.
— Говори быстрее. У меня через час собрание попечителей.
Росомаха грубо хмыкнул, обманчиво расслабившись, готовый в любой момент начать драться. Он вздохнул, внезапно став серьезным.
— Ты следила за новостями из Сибири?