Вернувшийся_во_мрак_Глава_19.epub
Вернувшийся_во_мрак_Глава_19.docx
Вернувшийся_во_мрак_Глава_19.fb2
Скачать все главы одним файлом можно тут
Глава 19
Великий маг Хартонис, взгляд со стороны
Изменения затронули даже его сны.
Он потерял свой чернильный рожок и папирус в безумных глубинах Марзагара, так что больше не мог записывать подробности полученного во сне опыта. Да в этом и не было нужды.
Когда старик обдумывал эти изменения, ему казалось, что он уплыл куда-то от реальной земли. Когда-то в детстве он не видел снов или видел лишь самую малость, как обычный человек. Это было так давно, что Харт с трудом вспоминал те деньки. Потом он пробудил магию, начиная бесконечную чехарду с демонами: скрывался, сражался, договаривался или бегал. Всё как и другие волшебники.
Во времена восстания Ферелдена, колдун столь стремительно прогрессировал в навыках, что даже поменял полярность снов. Он стал одним из немногих, кто безбоязненно путешествовал по Тени, в полной уверенности, что сможет противостоять почти любому противнику. Опасная наивность, но ему везло.
Много позже, уже став отшельником, Хартонис по настоящему углубился в недра магии, включая и кровь, через которую начал создавать долгосрочные контракты с демонами. Это сделало его сны безопасными настолько, насколько вообще было возможно. А потом, когда он отведал скверны…
Таинственный магистр, что снова и снова приходил к нему, стоило лишь сомкнуть веки. Шептал, уговаривал, обещал, показывал и манил.
Награда, которая стоила всего. Даже жизни. Ведь что такое жизнь, по сути своей?..
Теперь же Хартонису снилось иное. Каждую ночь он погружался в Тень того места, где находился, будь то заброшенный Марзагар или Долы, на которых пролилось столько крови, что место стало знакомым. И проклятым… Через эти образы не мог прорваться даже магистр. Не могли и другие демоны. Место легко подавляло их, погружая сознание старика, через его канал с Тенью, туда, где он бы не хотел находиться.
Вот и сегодня. Ему по-прежнему снилось, что он и другие безымянные стоят, скованные цепью теней. Сломленный человек. Ожесточённый. Они шли через туннель в тростниковом подлеске: кусты, которые росли вокруг их прохода, образовывали своды из тысячи переплетённых ветвей. За сутулыми плечами тех, кто стоял перед ним, он мог видеть конец туннеля — порог какой-то залитой солнцем поляны. Казалось, пространство за ней было настолько открытым и ярким, что его привыкшие к мраку глаза не выдерживали. Он чувствовал страх, который казался странно отделённым от окружающего мира, как будто этот страх пришёл к нему из совершенно другого времени и места.
И он не знал, кто он такой.
Проревел титанический рог, их вереница, спотыкаясь, потянулась вперёд, и он, вглядевшись, увидел впереди, по меньшей мере в сотне душ от него, изголодавшегося несчастного, шагающего в золотой свет… и исчезающего.
Кто-то завопил, но этот крик тут же оборвался.
Снова и снова ему снился этот бессмысленный сон, который показывали Великие Космы. Иногда увиденные в нём события были совершенно одинаковы. Иногда он как будто бы оказывался на одну душу ближе к концу процессии. Старик никогда не был уверен.
Было ли дело в хирви? Была ли это бессмертная злоба Косм или жестокая прихоть судьбы?
Или травма его жизни наконец вывела волшебника из равновесия и он погрузился в дремоту перед волками мрачного воображения?
Всю свою жизнь, с тех пор как магия в первый раз коснулась его, тогда совсем молодых рук, мечты Хартониса имели смысл… Логика, конечно, зачастую ужасающая, как и жертвы — которые пришлось принести, — но всё же понятная. Всю свою жизнь, если не считать то помутнение с Элеонорой, он просыпался с определённой целью: стать лучше и сильнее. И постепенно достигал этого! Даже нынешний поход был затеян ради того, чтобы маг приобрёл очередную, наибольшую, крупицу своей силы.
Всю жизнь… А теперь?
На следующее утро, когда артель привычно двинулась в путь, Зиркирт устремился в лес, цепляясь за деревья щупальцами крови и развивая скорость, которой позавидовал бы и всадник. И это в лесу!
— Вот кого надо отправлять на охоту за долийцами, — проворчал Харт.
Гешрен составил Зиркирту компанию куда более простым способом: ушёл в скрыт, стараясь держаться рядом. Но маг знал, что они быстро разделят зоны охоты и пойдут разными тропами.
Остальные же не ждали следопытов, а просто двинулись дальше. Те сами найдут артель, когда добудут какой-то пищи. Столь опытные люди не смогут потеряться в лесах и скроются от одиноких Порождений. Если же найдётся сила, способная не только отыскать их, но ещё и убить… Что же, значит, так оно суждено.
Дорога, как и в предыдущие дни, была тяжёлой и трудной: грязь, корни, постоянные подъёмы и спуски, овраги, ямы и ветки, которые лезли в лицо. А ещё мошкара! Ох, как же старика раздражала мошкара! Пришлось вспомнить навыки алхимика и, без инструментов, используя лишь камень и нож, готовить кашицу из корня смерти, размазывая её по и без того раздражённой коже.
Причина раздражения была проста: испарина.
В Космах было влажно и сыро, а ещё душно. В дополнение ко всему, свою роль играл быстрый темп, отчего тело потело. Каждый из охотников вонял, как нужник, но реки по пути попадались нечасто. Да и когда попадались, не все горели желанием окунуться в быстрое и достаточно холодное течение.
К тому же, подобное требовало сил.
Когда к Харту подошли с предложением создать воды для омовения, он отказал. Одного раза хватило. Больше никто не лез. Поэтому люди либо умудрялись окунуться на ходу, либо вынуждены были запоминать расположение водоёма и рисковать идти к нему после того, как разбивали лагерь (игнорируя усталость), либо обходиться без воды.
Самому старику было достаточно умыть лицо, отчего кожа на остальном его теле, с каждым днём приходила во всё более и более отвратительный вид. Однако магу было плевать. Цель, вот что гнало его вперёд. И ради цели он мог и потерпеть.
Сегодня Харт и Элисса привычно шли плечом к плечу.
— Так на что же это было похоже? — спросил волшебник Элиссу, когда артель двинулась сквозь древесный мрак.
— Что было похоже? — отозвалась та.
Они давно перестали накладывать купол тишины, посчитав свои тайны слишком неинтересными для большинства остальных. Единственное, что они скрывали — цель их пути. Остальное не имело значения.
— Жизнь в Хайевере, — произнёс он. — В качестве… сама понимаешь, — закончил маг, не желая называть фамилию девушки.
— Имеешь в виду семью, куда тебе так и не удалось внедриться? — ехидно ответила она.
Старый волшебник фыркнул.
— А хоть бы и так, — признался Харт. — Глядишь, в таком случае и твоего побега бы не состоялось, а?
Наконец, она улыбнулась. Гнев и сарказм, как узнал Хартонис, были для Элиссы своего рода рефлексом — а также её защитой и убежищем. Если ему удавалось пережить её первоначальную враждебность, что было непросто, несмотря на всё его хорошее настроение, он обычно мог добиться от неё некоторой открытости.
— Это было сложно, — задумчиво проговорила Кусланд.
— Ну, тогда начни с самого начала, — пожал он плечами.
— Начало… — странно и чуточку потерянно повторила она. — Нет уж, с рождения мне нет смысла перечислять свою жизнь. Она была скучной.
— А с какого момента жизнь стала весёлой? — спросил Харт.
Они замедлили шаг настолько, что отстали от остальных, даже от суровой вереницы «Спрутов», которые украдкой бросали на Элиссу тоскливые взгляды, когда та проплывала мимо них. Несмотря на хор птичьего пения, вокруг экспедиции стояла какая-то тишина — тишина медленного роста и разложения. Это было похоже на убежище. От всего.
— С того, когда я упала головой о камень тренировочной площадки и мне отбило половину памяти, как одной татуированной особе, — проворчала брюнетка, покосившись на эльфийку, которая шевелила ушами, вслушиваясь в обстановку вокруг.
Невольно Кусланд задумалась, слышит ли она их? Вторая мысль, которая у неё возникла, касалась татуировки и вопросов: «Где Жрица взяла краску, которая держится уже несколько тысяч лет?» Самым последним был вопрос касательно ушей. Девушка честно призналась себе, что хотела бы их потрогать и внимательнейшим образом осмотреть. Вот только нормального варианта не было. Аркуэнэ она опасалась и тихонько ненавидела, а Равар… Элисса ещё не настолько отчаялась.
— И как это было? — хмуро спросил Харт.
У Кусланд была привычка, когда она расстраивалась, переходить на какой-то странный диалект, где у слов появлялись обрезанные гласные, а у самой девушки необычные певучие интонации. Хартонис подразнил бы её за то, что она говорит, как портовая шлюха, желающая подцепить клиента, если бы тема разговора была менее серьёзной.
Элисса начала рассказывать, как она адаптировалась в новом для себя окружении, как не понимала, кто есть кто, как заново обучалась чуть ли не всему, что только можно было представить. Это произвело на старика впечатление, заставив о многом задуматься и совершенно иначе начать смотреть на девушку. Теперь её «глупость» во многих вопросах стала понятна магу. Точно также как и часть пробелов в знаниях Кусланд.
Старый волшебник внимательно наблюдал за ней, стараясь не выдать ни малейшего намёка на жалость. Быть в один момент самой выгодной невестой всего Ферелдена, а в другой оказаться ничего не понимающей девчонкой. Подобное здорово ударило бы по абсолютно любому человеку.
В каком-то смысле так и было. Попаданка была вырвана из привычного ей мира и брошена к вершине всей этой страны. Она столь резко стала верховной аристократкой, что так до конца и не осознала, что всё это значило.
— Надеюсь, сейчас ты понимаешь, — закончила Элисса, сглотнув горький комок. — Мой последний год в Хайевере начался не самым лучшим образом. Закончился же… Кажется, большей ненависти я не испытывала даже здесь. А тут ходит капитан, — под конец она попыталась улыбнуться, но получилось слабо. Хартонис некоторое время изучал её, прежде чем кивнуть.
Отряд поднялся по пологому склону и теперь спускался, используя в качестве ступеней паутину обнажённых корней. Редкий проблеск солнца мелькал над головой, образуя силуэты оборванных листьев.
— Я понимаю, — сказал он, когда они спускались вниз, чувствуя, как тяжесть его собственной истории, его собственных обид давит на тон его ответа. Он тоже оказался жертвой интриг, ненависти и любви.
Дальше они шли молча, и их шаги были так же легкомысленны, как и быстры.
— Спасибо, — сказала Элисса через некоторое время, пристально и с долей любопытства глядя на него.
— За что же? — пошевелил маг бровями.
— За то, что не спросил того, о чём спросил бы любой на твоём месте, — ответила девушка.
— Что именно? — уточнил он.
— Как я выживала после побега, ведь была столь неприспособлена к уличной жизни. Насколько быстро потратила все деньги, которые смогла забрать. Как избегала поисковых отрядов, разбойников и неприятностей. Сколько… сколько всего пришлось пережить, — тихо закончила Кусланд.
— Хм, — Харт скорее взял паузу, чем начал отвечать, но Элисса торопливо продолжила.
— Уверена, та же Ориана или какая-нибудь Ландра уже прожужжала бы мне об этом все уши! Наверняка они придумали бы тысячу способов, как всего этого избежать и остаться в семье, продолжая безбедно обитать в замке, — фыркнула девушка.
— Ничто так не делает из людей дураков, как роскошная жизнь, — ответил Хартонис, покачав головой и потом кивнул. — Великий философ Джердис говорил, что они путают решения, принятые на подушках, с теми, которые были навязаны камнями. Когда они слышат, что других людей обманывают, они уверены, что лучше знают, как этого избежать. Когда они слышат о притеснениях других людей, они уверены, что сделают всё, что угодно, но не будут умолять и съёживаться, когда над ними поднимут дубинку…
— И так они судят, — кисло согласилась Элисса.
— Но в твоём случае они определённо не на ту напали! — усмехнулся старик.
Это вызвало у девушки ещё одну улыбку — ещё один маленький триумф.
Хартонис же, в свою очередь, задумался над всем, что прозвучало сейчас между ними двумя. Слова всегда рисуют два портрета, когда мы описываем нашу жизнь другим. Посторонние не могут не видеть мелкие обиды и глупости, которые портят наши отношения с близкими. Заявления, которые мы делаем в оборонительной уверенности — что мы были обижены, что мы были теми, кто хотел лучшего, — не могут не падать на скептически настроенный слух, поскольку все и каждый делают одни и те же заявления о добродетели и невинности. Мы всегда больше, чем хотим быть в глазах других, просто потому, что мы слепы к большей части того, чем являемся.
«Элисса хотела, чтобы я считал её жертвой, — осознал волшебник. — Так долго страдавшую и раскаявшуюся, бывшую скорее пленницей, чем дочерью, а не кем-то озлобленным и раздражительным, не кем-то, кто часто считал других ответственными за её неспособность чувствовать себя в безопасности, чувствовать что-то не запятнанное вечным уколом стыда…»
И за это он любил её ещё больше.
Позже, когда вечерняя мгла окутала лесные галереи, девушка замедлила шаг, чтобы он мог поравняться с ней, но не ответила на его вопросительный взгляд.
— То, что я тебе рассказала, — подала она, наконец, голос, — было глупо с моей стороны.
— Что было глупо? — уточнил маг.
— То, что я рассказала, — прищурилась Кусланд.
Этот последний обмен репликами заставил Харта перебирать грустные мысли о собственной семье и о несчастной деревушке Росмус, где он родился. Теперь они казались чужими — не только люди, населявшие его детские воспоминания, но и страсти. Безумная любовь его сестёр… Даже тирания отца — маниакальные крики, бессловесные побои, — казалось, принадлежала какой-то другой душе, кроме его собственной.
Маг осознал, что уже не может туда вернуться, как бы сильно того не желал. Всё, что у него было, безвозвратно потеряно. Осталось лишь будущее, куда он стремился и… одна сумасшедшая девушка, идущая рядом с ним.
Его маленькая дочка.
Ещё будучи придворным в Денериме, Хартонис перенял старую ферелденскую традицию обдумывать проблемы во время ходьбы. Он брёл из своего крыла, выходя на улицу, пересекал дворцовый двор, потом спускался к порту, где мачты превращали пирсы в зимний лес. Неподалёку располагалась церковь, где он всегда видел одного и того же древнего нищего сидящего в вечной тени её стен. Нищий был одним из тех растрёпанных людей, неухоженных и увядших, медлительных и безмолвных, словно ошеломлённых тем, куда привели его годы. И почему-то, когда маг видел его, это всегда сбивало Хартониса с шага. Он проходил мимо, пристально глядя на церковь, его походка замедлялась до оцепенелой ходьбы, а нищий просто глядел в сторону, не заботясь о том, кто на него смотрит или не смотрит. Волшебник забывал, над какой проблемой он задумался, и вместо этого начинал размышлять о жестокой алхимии возраста, любви и времени. Страх охватывал его — он знал, что это. Это было настоящее одиночество, в котором мы осознаём себя слабыми выжившими, застрявшими в конце своей жизни, где вся наша любовь и надежда превратились в дым воспоминаний, голод, страдание…
И ожидание. Больше всего в ожидание.
«Он, как и я, остался совсем один», — предположил Хартонис, отчего сместился к Элиссе на шаг ближе, получив от неё недоумённый взгляд.
* * *
Элисса Кусланд, взгляд со стороны
Избавиться от излишка жидкости всегда было для Элиссы раздражающим испытанием. Она не могла просто спрятаться за деревом, как другие: не из скромности — чувство, которое было выбито из неё ещё в прошлой жизни, — но из-за того, что мужчины сразу понимали, куда она пошла, и из-за их сладострастных слабостей. Она должна зайти глубже в чащу, туда, где спутники не увидят её, даже вытягивая шеи. «Мимолётный взгляд — это обещание, — говаривал Олег «Шерсть» в минуты своей трезвости и адекватности. — Покажи им то, что они хотели бы украсть, и клиенты потратят — всё потратят!»
Элисса садилась на корточки, её штаны плотно облегали колени, и она смотрела вверх, на древесные кроны с прожилками неба, после чего, наконец, расслабляла мочевой пузырь. Девушка следила за тёмными линиями силуэтов сучьев, втыкающихся в покрытые листвой полотнища. Одна рваная завеса на другой, одна ярче другой. Кусланд не заметила человеческую фигуру… не сразу заметила.
Но потом ей стало ясно, что это точно человеческий силуэт. Его руки и ноги были прижаты к дереву, обвивались вокруг него. В отличие от других лесов, где деревья ветвились и утолщались в зависимости от воздействия на них солнца, деревья Великих Косм разветвлялись в низких впадинах, как будто завидуя всему открытому пространству. Существо свисало с самой нижней группы запутанных веток, неестественно неподвижное, пристально изучающее и злобное.
Тот, кого когда-то звали Лотшилем.
Её страх не поддавался объяснению. Если бы он хотел убить её, она была бы уже мертва. Если бы он хотел захватить её, она бы уже пропала.
Нет. Он хочет чего-то другого.
Элисса знала, что должна закричать, послать его прочь в могильные глубины, преследуемого треском и громом магических огней. Но она этого не сделала. Ему что-то нужно, и она должна знать, что именно. Медленно, неторопливо девушка встала и подтянула штаны, морщась от собственного влажного запаха.
Его лицо свисало вниз ровно настолько, чтобы его можно было различить в темноте. Лот как будто бы промелькнул сквозь завесу чёрного дыма. Светящиеся высоко над ним кроны окрашивали его края зелёными узорами.
— Она убивает тебя, — заворковал демон. — Эльфийка.
Элисса неподвижно, затаив дыхание, смотрела вверх. Она знала это, напомнила себе девушка, знала так же хорошо, как охотники за головами знали Порождений. Демоны — это убийцы. Обманщики. Сеятели обиды и недоверия. Раздор возбуждает их. Насилие переполняет их чашу. Они, как однажды сказал ей целитель Гален, представляют собой совершенный союз порочности и изящества.
— Тогда я убью её первой, — произнесла Элисса, потрясённая решительным тоном своего голоса. Всю жизнь она удивлялась своей способности казаться сильной.
Это не тот ответ, которого ожидал демон. Кусланд не помнила, откуда ей было это известно, может вычитала где-то в книгах, может рассказал Хартонис или тот же Гален, но демоны обычно переделывают человеческие тела под свои нужды. Однако этот, видимо для маскировки, не стал осуществлять подобного. Он вёл себя как человек. Он поморщился от её ответа, открыто показывая, что не ожидал услышать таких слов.
Не ожидала этого и сама Элисса. На самом деле она не хотела смерти Жрицы. Во всяком случае пока.
— Нет… — шепнул демон. — Такие вещи не в твоей власти.
— Мой оте… — начала девушка, но оказалась перебита.
— Колдун тоже наверняка погибнет, — существо было уверено и Кусланд понимала, что вероятнее всего оно было право.
Девушка посмотрела вверх, вглядываясь, пытаясь разглядеть истинные эмоции прячущиеся за выражением его лица. Но не могла.
— Есть только один способ спастись, — прохрипел Сабрак.
— И как же это сделать? — нахмурилась она.
— Убей капитана.
Элисса вернулась обратно, как будто ничего не случилось. Она должна рассказать всё Хартонису. Она знала это, даже не желая знать. Её рефлекс — прятаться и копить всё в себе, — несомненно, продукт прошлой жизни. Слишком много было украдено.
«Лот подошёл ко мне…»
Она кружила вокруг этой мысли, преследовала её, возвращалась к ней так же, как постоянно тянулась к своему амулету грифона, к тому месту, где тот висел у неё на шее. Как бы она ни была встревожена, как бы ни была напугана, какая-то часть её души ликовала — конечно, из-за этой тайны, но также и потому, что демон выбрал её раньше всех остальных.
Почему он спас её во время нападения «Спрутов»? Ценой раскрытия себя, не меньше!
Почему он вообще преследовал их?
И почему он тянулся к ней?
После кошмара Толстой Стены Хартонис на протяжении долгих километров устно размышлял о демоне и о его присутствии среди «Гончих». С самого начала маг делал предположения, вполне простительные, о том, что демон внедрился к ним в Марзагаре. Причём сделал это не просто так, а чтобы помешать ему, Харту, добиться своих целей. Убедиться, чтобы старик не обнаружил чего-то слишком важного: тейга Ронгор, секрета Чёрного Города или тайны скверны.
У него было много предположений.
Именно из-за этого Элисса никак не решалась рассказать ему правду. Она боялась разбить его иллюзии, сказать, что он катастрофически ошибался. Подозрения, что демон внедрился в их группу, чтобы убить Харта или саботировать экспедицию, безосновательны. Кусланд боялась, что демон оказался среди них, дабы… помочь. Чтобы убедиться, что они доберутся до тейга Ронгор и Сокровищницы. Чтобы добрались до таинственного магистра, который слал ему свои сны.
Значило ли это, что демон подчинялся тому существу из снов?
«Но сможет ли Хартонис принять этот факт? — размышляла девушка. — Факт помощи от демона? Факт союза? Или сочтёт всё это игрой?»
Элисса не знала, что делать дальше. Она оказалась потеряна. Желание обучаться магии давно пропало, а жизнь заиграла совершенно иными красками. Чёрными, зелёными и красными.
Кажется, девушка снова оказалась в ситуации, когда от неё ничего не зависело.
Кусланд видела осуждающий взгляд волшебника — видела его проклятие. Какое-то время она считала, что причиной проклятия была магия, что Церковь Света права и волшебство являлось непростительным грехом. И это, казалось, придавало уверенности Хартонису и его отчаянному походу с неизвестным результатом. Единственному, что придавало смысл её существованию — чужой мечте. Элисса не знала, что будет, когда они, наконец, доберутся до Ронгора.
Но что, если проклятие и магия не исходили друг от друга? Что, если именно поиск заброшенного тейга Ронгор стал причиной его проклятия? В этом понятии есть поэзия, как бы извращённо оно ни было, и это больше, чем что-либо другое, доводило её страх до крайности. Как бы Хартонис не сопротивлялся и не говорил обратного, Элисса видела, что одной из причин похода стала его неразделённая любовь. Если бы колдун и Элеонора жили вместе, то, быть может, ничего этого не было?
Что получается, Харт невольно нанесёт удар во имя любви, тем самым ненароком впустив в мир очередное древнее, хтоническое зло? Ведь вряд ли этот магистр решил поделиться со стариком знаниями из душевной доброты!
Выходит, во всём опять виновата любовь? Когда Элисса обдумывала такую возможность, ей казалось, что она насквозь пропахла шлюхой… по крайней мере, судя по тому, что она видела.
Всё это, все её мысли и переживания, делали рассказ волшебнику о Лоте почти невозможным. Что она должна была сказать? Что его жизнь и жизни всех тех, кого погубили его обманы, были напрасны? Что он — слепое орудие демонов и обманутый старик?
Нет. Она не будет говорить того, что не может быть услышано. Лот останется её тайной. По крайней мере на ближайшее время. Ей нужно было узнать больше, прежде чем идти к колдуну.
Вместо этого, пока девушка шла вместе с артелью, она гоняла в голове совершенно иные мысли. Приказ или просьбу существа.
«Убей капитана…» — эхом отдавались в её голове слова Лотшиля.
Демон… В каком-то смысле Элисса знала его. Она могла сосчитать все морщинки и поры на его лице. Она даже знала вопросы, которые озадачат его, намекнут на его нечеловеческую природу, заставят задуматься. Кусланд читала о демонах и много спрашивала у Хартониса. Она верила, что кое-что понимает. Например то, что он стоял на другом поле битвы, огромном, призрачном и коварном, с тысячелетним терпеливым расчётом. И по какой-то причине лорд Суртон должен стать жертвой этой загадочной битвы.
«Убей капитана… Надо понять эту команду, — осознала Элисса, — и тогда я пойму замысел Лота. А может и его безликого хозяина».
В следующие дни, девушка наблюдала медленную трансформацию верности и соперничества внутри артели. Она видела, как в глазах Нарсиана вспыхнул мятеж. Заметила, как к нему подтягивались союзники. Увидела, как Хартонис стал принимать и даже ценить капитана и его безжалостные методы. Осознала, что Жрица всё больше и больше проводила времени с Зиркиртом, и всё меньше — с Теллером.
И всё же, лорд Суртон взялся доставить их до тейга Ронгор — несмотря на все опасности и неопределённости. Он — один из тех людей, которые обладают такой жестокой, такой властной волей, что мир не может не уступить им.
Теллер был истинным командиром. Суровой тенью, кровожадной и безжалостной, постоянно стоящей где-то рядом.
Элисса всегда наблюдала за ним, и её взгляд нельзя было назвать никаким другим, если не критичным, но она никогда не исследовала, никогда не испытывала его. По словам Лота, что-то происходило, что-то, что в конечном счёте подвергнет опасности их жизни. Судя по действиям демона, происходили вещи, которые ни девушка, ни старый волшебник не могли видеть.
Поэтому она будет щуриться от яркого света очевидности и вглядываться во мрак подтекста. Она будет притворяться, что спит, обдумывая возможности и собирая вопросы. Она разгадает эту загадку…
Она станет шпионкой.
До сих пор Космы подминали под себя и покоряли каждую местность, на которой оказывались путники, возводя леса по склонам холмов, оплетая высоты над реками, возвышаясь над широкими равнинами. Элисса так долго всматривалась в зелёную мглу и ступала по вздыбленной корнями земле, что иногда забывала о сухом запахе открытых пространств, о вспышке солнечного света и о поцелуе беспрепятственного ветра. Всё вокруг было влажным и закрытым. Она чувствовала себя кротом, вечно бегающим под соломенной крышей, всегда остерегающимся летучих теней. Когда она думала о «Спрутах», которые готовы были упасть от истощения, они уже были похоронены в её душе. Заранее.
Наконец, артель подошла к каменной глыбе, торчащей из земли, как огромная сломанная кость. Кустарник цеплялся за её скошенные уступы, но и только. Вглядываясь вверх, люди действительно ловили рваные проблески неба там, где его громада пробивала навес. Стоя в стороне от их любопытных взглядов, капитан приказал найти путь к вершине. Хотя до заката ещё несколько часов, они разбили лагерь.
Солнце ярко светило. Воздух дрожал. По Космам пробегали волны, они похожи на бесконечный океан колышущихся крон. Любое облегчение, которое путешественники надеялись найти в ветре и солнечном свете, исчезало, когда они смотрели друг на друга. Прищуривались. Глаза сверкали на почерневших лицах. Оборванные, как нищие. В темноте внизу они казались такими же верными своему окружению, как мох или перегной. Здесь, на высотах, не видно ни их тяжёлого положения, ни отчаяния.
Они выглядят как проклятые. Как Хартонис со своей меткой, под пристальным взглядом истины.
Группа разбила лагерь на вершине возвышенности, где накопилось достаточно почвы, чтобы удержать тонкий парик листвы. Они сидели разрозненными группками, наблюдая, как заходящее солнце багрово падало на далёкие древесные кроны. Космы, кажется, то насмехались над ними, то манили к себе, издавая шум, не похожий ни на один из тех, что слышала Элисса: шум орды из миллиона миллионов листьев, шелестящих на умирающем ветру.
Напротив их лагеря возвышенность переходила в мыс с каменными рогами, похожими на согнутый назад большой палец. Капитан стоял в гаснущем свете и жестом пригласил Жрицу, сидящую с Зиркиртом, следовать за ним. Следопыт проводил их пристальным взглядом, а потом переключился на неспешный разговор с Нарсианом и Гешреном. Но они не интересовали Кусланд. Она не отводила взгляд от Суртона с Аркуэнэ.
Девушка сделала вид, что не заметила, как они исчезли за предательскими уступами, а потом отсчитала ровно одну минуту и бросилась вдоль противоположной стороны, где «Гончие» устроили себе отхожее место. Она прошла мимо гнилостного запаха, а потом, в буквальном смысле рискуя жизнью и конечностями, вскарабкалась по зазубренному уступу. После этого Элисса прокралась вперёд на корточках, двигаясь на звук приглушённых голосов.
«Надо было выучить чары подслушивания», — промелькнула у неё короткая мысль, но девушка отогнала её от себя. Не время и не место.
Ветерок или игра эха среди хаотического скопления камней ввели её в заблуждение, потому что она едва открыто не вышла на эту парочку. Только инстинктивный порыв замереть неподвижно спас её от разоблачения. Элисса, затаив дыхание, съёжилась под прикрытием горбатого черепахового выступа.
— Они напоминают тебе… — голос капитана. Это отчего-то шокировало её, как острие ножа, прижатое к шее.
Кусланд ползла вдоль внешнего контура черепашьего камня, всё ближе и ближе… Каким бы неглубоким ни было её дыхание, оно обжигало высокую грудь. Её сердце колотилось.
— Что ты хочешь сказать? — уточнила эльфийка. — Я… не понимаю…
— Ты действительно безмозглая идиотка, — жёстко бросил Теллер.
Элисса вышла из-за поднимающейся каменной скорлупы и обнаружила, что стоит почти полностью открытая. Только направление их взглядов мешает капитану и Жрице увидеть её. Аркуэнэ сидела в позе удручённой славы, одновременно прекрасной и гротескной для проклятых глубоких шрамов отблеска её сути, которую девушка изредка видела своим взглядом Истины. Суртон стоял над ней, воплощая архаическую дикость. Его меч, висящий в сломанных ножнах, почти касался груди эльфийки, будто ожидая даже не приказа, а одного лишь намёка, чтобы вонзиться внутрь, рассекая сердце напополам.
— Скажи мне! — приглушённо вскрикнула Жрица. — Скажи, зачем я здесь?!
Мгновение яростного нетерпения.
— Потому что они кое-кого напоминают тебе. Пробуждают память, — проскрежетал Теллер.
— Но кого? Кого они мне напоминают? — в тот самый момент, когда Аркуэнэ произнесла это, взгляд её блестящих чёрных глаз переместился в сторону Элиссы.
— Того, кого ты когда-то знала, — злобно выдавил капитан. — Они напоминают тебе того, кого ты когда-то любила…
Теллер резко повернулся к ней. Его волосы развевались взлохмаченными чёрно-серыми прядями.
— Что ты здесь делаешь?! — рявкнул он, посмотрев на Кусланд.
— Я… Я… — начала заикаться она. — Кажется, мне нужно больше… ещё хирви.
Мгновение убийственного раздумья, а затем что-то вроде усмешки мелькнуло в глазах предводителя артели. Он безмолвно повернулся к эльфийке, которая, как и прежде, сидела на своём месте.
— Нет, — произнесла Жрица со странной торжественностью. — Не сейчас. Я прошу прощения… Элисса.
Она впервые произнесла её имя. Кусланд отступила, вздрогнув от сумасшедшего взгляда капитана, и её кожа загудела от стыда за разоблачение. Позже она вспоминала губы эльфийки больше, чем её голос — их неискренние изгибы, белые с тем синим отливом, какой бывает, если долго пробыть в воде. Она видела, как они двигались, произнося гласные и согласные звуки.
«Эли-и-исса-а…»
«Как поцелуй», — подумала девушка, обхватив себя руками от странного ощущения холода.
Как поцелуй.
На следующий день Элисса держалась особняком. Волшебник, кажется, только рад ей услужить. Тропа имела свои ритмы, свои приливы и отливы. Иногда казалось, что все заняты тихим разговором, а иногда все выглядели угрюмыми, настороженными или просто потерянными в своём собственном тяжёлом дыхании, и за свистящим хором птичьего пения не было слышно ни слова. Их возвращение в Космы сменилось тревогой и меланхолией.
Жрица, на которую изредка посматривала Элисса, о чём-то общалась с Зиркиртом. Они шли, взявшись за руки, как подростки или влюблённые, только недавно осознавшие свои чувства. Это выглядело так невинно, что девушка не могла долго удерживать на этой паре свой взгляд.
Невинно и совсем не похоже на то, что было рядом с капитаном.
Когда Аркуэнэ появилась рядом с ней, Элисса совершенно потерялась в мыслях — в бессмысленных размышлениях, скорее в смеси взаимных обвинений и болезненных воспоминаний, чем в чём-то значимом.
От испуга она улыбнулась. Неземная красота лица и фигуры эльфийки тревожила её почти так же сильно, как ужасная глубина её грехов, видимых под взглядом Истины. Что-то сжималось в уголках глаз всякий раз, когда Элисса позволяла себе задержать на ней взгляд. Она — воплощённое противоречие.
— Считаешь ли ты, — непонятно почему спросила Жрица, — что прикосновение к другому человеку и прикосновение к самому себе — это совершенно разные ощущения?
Этот вопрос сбил Кусланд с толку и смутил до такой степени, что её раскрасневшееся лицо начало пылать ещё сильнее. Смутил! Её! Ту, кто когда-то участвовала в оргиях и выполняла всё, что мог позволить себе состоятельный клиент.
Но здесь и сейчас простейший вопрос будто бы обнажил её душу.
— Да… Я полагаю… — пробормотала она.
— Вот и Зир говорит тоже самое, — кивнула Аркуэнэ. Её полностью чёрные глаза смотрели в глубь Элиссы, словно рассматривая нутро и внутренности чужого тела.
Некоторое время они шли молча, глядя себе под ноги. Было что-то… ошеломляющее и будоражащее во внешности длинноухой блондинки. Кусланд впервые столкнулась с таким и теперь пыталась разобраться в собственных ощущениях. Она привыкла, что женщины подают себя изящными, мягкими, слабыми или милыми. Некоторые вели себя надменно и пренебрежительно. Иные старались понравиться. С мужчинами чуточку иначе. Например «Гончие», за исключением, возможно, Лорса, излучали ауру физической силы и воинственной жестокости, как и многие люди в том же Хайевере. Но Жрица не была похожа ни на кого из них. Ни на мужчин, ни на женщин. Она обладала плотностью, недоступной намёкам на силу или угрозу, мягкость или нежность, надменность или пренебрежение. Чем-то она напоминала ей одновременно обоих своих родителей: Брайса и Элеонору. А также, возможно, — если Элисса правильно интерпретировала чужие рассказы, — короля Мэрика. Аркуэнэ подавала себя так, что мир всегда склонялся перед её приходом.
Кусланд подумала обо всех Порождениях, которых убила Жрица, о легионах, сгоревших в полном жизненной силы громе её магии.
«Ожесточило ли её подобное?» — прикинула Элисса, вспоминая все те бешеные орды, которые то и дело мелькали перед её мысленным взором: твари из Марзагара, Толстой Стены и Великих Косм — как будто убийство притягивало плоть к камню.
Интересно, каково это — умереть под взглядом её чёрных сверкающих глаз?
«Это красиво», — решила она.
— Думаю, я и сама когда-то знала это, — наконец дополнила Жрица.
Сначала Элисса не могла распознать сильное чувство, сквозящее в её голосе. Хартонис много рассказывал ей о демонах, о том, как их души часто движутся в направлении, противоположном следам человеческой страсти. Элисса хотела бы назвать это чувство печалью, но ей почему-то казалось, что оно представляет из себя нечто большее…
Кусланд задалась вопросом, может ли трагедия быть чувством.
— Теперь ты снова знаешь это, — произнесла Элисса, улыбаясь в ответ на её холодный взгляд, а потом кивнула на Зиркирта.
— Пожалуй, — ответила Жрица. — Выходит, я задала вопрос, ответ на который уже был мне известен.
— Тогда зачем спрашивала? — нахмурилась девушка.
— Это… удобно… репетировать мёртвые движения прошлого, — неопределённо пояснила эльфийка.
Элисса поймала себя на том, что кивнула, — как будто они были сверстниками, обсуждающими общие знания.
— В этом мы с тобой похожи, — усмехнулась Кусланд.
— Поэтому я запомнила твоё имя, — произнесла она таким простым тоном, что на мгновение показалась смертной женщиной. — Тебя зовут… Элисса…
Она повернулась к ней, и её глаза оказались полны человеческой радости. Кусланд вздрогнула при виде её блестящих от слюны, чуточку заострённых зубов — в улыбке Жрицы было что-то слишком мрачное.
— Техника работает, — удивлённо произнесла она. — Это помогает… Прошли века с тех пор как я вспоминала человеческое имя. Один раз — исключение, два — успех.
«Она говорит про Зиркирта», — поняла девушка.
— Я запомнила тебя, Элисса.
После этого разговора, лихорадочно соображая, Кусланд размышляла об абсурдности памяти, о том, что такая простая способность может сделать столь могущественное существо столь жалким в своих колебаниях. Но Хартонис, конечно же, наблюдал за ними. Похоже, он всё время наблюдает. Всегда волнуется. Всегда… пытается.
Как когда-то она сама, присматривая за Юлей.
— Что она хотела? — яростно, как капитан, хрипел старик, наложив барьер тишины, чего не делал, кажется, уже слишком давно.
— Почему ты её боишься? — огрызнулась Элисса в ответ. Она никогда не была уверена, откуда берётся это инстинктивное знание, как сделать мужчине подсечку.
Старый волшебник шёл и хмурился, хрупкий на тёмном фоне колоссальных стволов и замшелых валежников. Деревья росли на кладбище деревьев.
— Потому что я не уверен, что смогу убить её, когда придёт время, — наконец ответил маг. Он говорил не столько с ней, сколько с тусклой землёй, его борода прижата к груди, а глаза расфокусированы, как у людей, делающих слишком честные признания.
— Когда придёт время… — насмешливо повторила она.
Волшебник повернулся к ней, изучая профиль её лица.
— Она странная, Элисса. Когда она решит, что испытывает к нам какие-либо чувства, которые демон, ранее владеющий её телом, записал на подкорку её сознания, то непременно попытается всех убить, — непреклонно заявил он.
Слова, которые она подслушала прошлой ночью, словно цеплялись за них пальцами, царапали ногтями, как иголками…
«Но кого? Кого они мне напоминают?» — вспомнился ей вопрос Жрицы.
«Того, — ответил капитан своим скрипучим голосом, — кого ты когда-то знала…»
Девушка изобразила на лице подобие скуки.
— Как ты можешь быть так уверен? — спросила она волшебника. — Зиркирт с ней уже долгое время. Они трахаются по всем углам, как кролики — и ничего.
— Я уверен, потому что именно так поступают странные люди. Убивают тех, кого любят, — выставил старик палец. — Странные люди и демоны.
Она на мгновение задержала на нём взгляд, а потом опустила глаза на свои ноги. Мельком увидела череп какого-то животного — возможно лисы, — торчащий из перегноя.
— Чтобы ощутить эмоции своего греха, — продолжил волшебник. — Почувствовать жизнь.
Её слова звучали не как вопрос, и, видимо, понимая это, старый колдун ничего не говорил в ответ. Он всегда казался сверхъестественно мудрым, когда делал это.
— Но её память… — девушка облизнула губы. — Как она может быть сильнее тебя, если едва может следить за ходом дней?
Хартонис почесал подбородок сквозь жёсткую спутанную бороду.
— Существует несколько видов памяти… Здесь, как я уже понял, речь о том, что Жрица забывает о событиях и людях. Навыки же бывают разные. Они не накапливаются одинаково на протяжении веков. Но, как я говорил, магия зависит от чистоты смыслов. От чёткости посыла. От уверенности и запаса маны. То, что делает магию столь трудной для нас, включает в себя тот же самый принцип, который делает Аркуэнэ такой могущественной, даже если она забыла основную часть того, что когда-то знала. Несколько тысяч лет, Элисса! Чистота, которая ускользает от нас, чистота, которую я нахожу с таким тяжёлым трудом — это просто рефлекс для таких, как она.
Харт смотрел на неё таким взглядом, какой бывал у него, когда он пытался выделить некий важный момент: его губы слегка приоткрылись, а глаза умоляюще смотрели из-под нахмуренных бровей.
— Одержимая, — будто что-то осознав, произнесла Элисса.
— Одержимая, — повторил её спутник, кивнув с заметным облегчением. — Мало что в этом мире может быть более грозным, чем волшебник, одержимый сильным и могущественным демоном. Даже если сам демон внезапно испарился, то оставил после себя хорошее наследство.
Она попыталась улыбнуться ему, но отвернулась, потому что внезапно почувствовала, что вот-вот заплачет. Беспокойство и страх овладели ею. Страх перед Жрицей и капитаном, перед демоном-Лотшилем и перед тем, на что он намекнул. Она сделала глубокий вдох и решилась взглянуть на старика. Тот меланхолично ухмыльнулся, успокаивая её, и девушке вдруг показалось, что всё можно уладить, стоя здесь, рядом с ним, грубым и в то же время нежным.
Хартонис. Волшебник без Круга. Её наставник. Её отец.
— Харт… — пробормотала она. Что-то вроде нежной мольбы.
Теперь Элисса понимала, почему её мать всё ещё любила его — даже после стольких лет, даже после того, как она делила свою постель с тэйрном. Ровные зубы, сложившиеся в улыбку. Блеск сострадания, смягчающий даже его самый враждебный взгляд. Сердце и простая страсть человека, который, несмотря на все свои недостатки, способен рискнуть всем — жизнью и миром — во имя любви.
— Что? — спросил он ворчливым голосом, и его глаза сверкнули.
На её лице появилась необъяснимая робость. Элисса поняла, что он — первый мужчина, который заставил её чувствовать себя в безопасности. По настоящему в безопасности.
— Пусть наши судьбы будут едины, — произнесла она с коротким кивком.
Старый волшебник улыбнулся.
— Пусть наши судьбы будут едины, Элисса.
Ночь проходила обыденно ровно до определённого момента.
Кто-то бросил камешек. Обычную речную гальку. Её поверхность была круглой и сколотой. Она потрескалась и отполировалась веками бурлящей воды и перемещающегося гравия. Камешек пронизал решето мёртвых ветвей, взбираясь по своей низко брошенной дуге, прежде чем вплыть в гущу лежащей артели, над дремлющей фигурой Роксмара, в клубок волос вокруг головы Элиссы.
Девушка мгновенно проснулась и сразу же узнала его.
Лотшиль.
Она отшатнулась от этой мысли, зная, что Лот, настоящий Лот, давно был сожран и поглощён, а его бездушное тело теперь всё равно что костюм, который кто-то нацепил на себя.
И всё же, Элисса последовала зову. Она вышла из лагеря, следуя по едва заметной полосе тусклого света, за первым кольцом охранных заклинаний… вне досягаемости любой магии. Девушка скорее почувствовала, чем увидела тень на широкой мёртвой ветке перед собой. Затаив дыхание, она посмотрела вверх…
Тень наклонилась вперёд, и Элисса увидела, как существо посмотрело на неё широко раскрытыми, выжидающими глазами…
Кусланд увидела у него новое лицо. Своё лицо.
— Я чувствую запах плода внутри тебя… — а теперь услышала свой голос. — Убей капитана, и он будет спасён.
Остаток ночи Элисса думала лишь о словах демона.
Нет. Нет. Нет.
Обман! Дьявольщина и обман!
Всю свою жизнь она думала тайком. Трусливая привычка, которая позволяла практиковать внутри то, что спасёт её снаружи.
Но сердце Элиссы кричало, когда она пыталась найти путь обратно ко сну.
Ложь. Вот что делают демоны. Они всегда врут. Неуверенность — это их зараза. Страх и смятение — их болезнь. «Они соблазняют, — однажды сказал ей Хартонис. — Они играют на твоих страхах, твоих слабостях, используют их, чтобы превратить тебя в свой инструмент».
Но что, если…
Совокупление. Это было то, чем она занималась… Какая-то пустота поднялась в ней, полное отсутствие чего-либо там, где должны были быть человеческие чувства. Мужчины всегда хотели её, и она почти всегда презирала их за это. Почти всегда. Иногда, когда ей что-то было нужно или когда она просто хотела почувствовать себя мёртвой, её тело отвечало их желанию, и она принимала их в себя. Она держала их, пока они трудились и дрожали, она несла их, как бремя на своей спине. И потом она почти никогда об этом не думала, просто продолжала нестись дальше по своей бурной жизни.
В Хайевере, в тот беззаботный год жизни, она какое-то время терпела бесчисленных поклонников, невыносимый парад денди и вдовцов — одни жестокие, другие подавленные, и все они жаждали сладости власти тэйрна. Тем, кого она отвергла, даже удалось спровоцировать несколько официальных протестов. Один из них, банн Истол, даже обратился к королю Кайлану, утверждая, что Элиссу должны обязать выйти за него замуж в наказание за её клевету. Говорят, король никогда так не смеялся.
Позднее Элеонора позаботилась об этом дураке.
Позднее, после побега, ей, тем не менее, случалось ложиться в постель с мужчинами. Вот только мать рассказала ей о том, что должно было уберечь девушку от нежелательной беременности. Амулет грифона, который делал её «стерильной, как Серый Страж».
И всё же… шанс был. Ведь был?
«В некоторых случаях даже Серые Стражи могли иметь детей, — припомнила Кусланд такие истории. — Выходит, сильное семя вполне себе могло…»
Три, сказал она себе. Есть только три случая, о которых она могла думать, как о тех, которые могли сделать слова проклятого демона истиной. Первый — рыцарь, с которым она переспала незадолго до посещения Иджхолла. Второй — охранник каравана, который приютил её в своей палатке на пару горячих ночей.
И, наконец, Хартонис… С ним провела целых два раза. Первый раз с ним, так тосковавшим по матери, на которую она столь сильно походила, произошёл слишком давно. Ещё в Диких землях Коркари. Она уступила, и он принял это — их «первую совместную ошибку», как он выразился, — в обмен на обучение магии, которого она больше не желала. И второй раз, с ним же, всего полтора месяца назад, в подземельях Марзагара. Это уже больше подходит под сроки…
Три, говорила она себе, хотя на самом деле есть только один. Лишь один раз попадал под все условия.
Мысли Кусланд вновь перешли на демона и его откровение, и его слова стали противниками и ареной её души.
«Я чувствую запах плода внутри тебя…»
Она боролась с ним при помощи невысказанных обвинений. Лжец! Непристойный обманщик! Но у неё предательское сердце, вечно мирящееся с нежелательными последствиями того, что должно быть простым. Поэтому Элисса слышала, как волшебник говорил ей то же самое…
«Взгляд Истины — это глаз нерождённого…»
Пытаясь объяснить ужас её проклятого дара.
«Взгляд, который наблюдает с высоты бога».
Голоса путались всё больше и больше, пока не начало казаться, что это один и тот же человек — маг и демон.
«Убей капитана, и он будет спасён».
Нет, говорила она себе. Нет. Нет. Нет. Прошлая жизнь научила её силе притворства, тому, как факты иногда уходят в небытие, если отрицать их с достаточной яростью.
Вот что она сделает.
Да. Да. Да.
Следующие несколько дней прошли без признаков существа, называющегося Лотом. Элисса говорила себе, что чувствует облегчение, но всё же постоянно отставала от группы и оказывалась одна в одинокой темноте, глядя вверх, сквозь мёртвые ветви, прислушиваясь к хрипу и скрипу деревьев.
Однажды ночью она нашла маленькое озеро, освещённое чудесным лучом лунного света. Присев на корточки рядом с ним, девушка вглядывалась в висячий туннель, чтобы рассмотреть луну. Элисса смотрела на своё изображение, застывшее между плавающими листьями, и чувствовала беспокойство. Она осознала, что в последний раз видела своё лицо, когда демон зачем-то принял её облик. Девушке хотелось снова, как раньше, беспокоиться лишь о своей внешности, наряжаться и прихорашиваться, но всё это казалось такой глупостью. Жизнь до этой вот «тропы из троп»…
Затем, в пустом промежутке между вдохами, открылся взгляд Истины.
Какое-то время Элисса ошеломлённо смотрела на своё отражение, а потом бессильно зарыдала от такого превращения.
Её волосы были коротко обрезаны, как у кающейся грешницы. Вся одежда в порядке, но пахла чужими вещами. А живот отвисший и тяжёлый от ребёнка…
И нимб вокруг её головы, яркий, серебристый и… священный. Как у пророчицы Андрасте.
Она билась в конвульсиях, задыхаясь от рыданий, упала, обхватив колени от боли…
Она добра — и не могла этого вынести.
Старый волшебник пристал к ней с вопросами, когда Элисса вернулась. Он удивился её опухшим глазам — и сильно волновался. Девушка отстранилась, как всегда, когда отчаяние подавляло её способность ясно мыслить. Она видела боль и смятение в глазах колдуна, знала, что он дорожит постепенно растущей между ними близостью, что он действительно стал думать о ней, как о своей дочери…
Но этого никогда не могло быть, потому что отцы не лгут своим дочерям.
Поэтому она отвергла его, хотя и позволяла старику свернуться вокруг себя калачиком.
Дать ей убежище.
* * *
А я уже даже привык. Лес мне словно дом родной! Аха-ха-ха! Шучу… в своей голове. Шутки шутятся, а ноги идут. Тренировки не забрасываются, что с мечом, что с кровью. Я то у Аркуэнэ новый приём узнаю и отработаю, то у Нарсиана или Роксмара. Бывало что и Гешрен чего путного подскажет. Он, так-то, не типичный «лучник», не способный в ближний бой, а вполне себе уверенный боец разных стилей. Правда когда дело доходит до противостояния впритык, предпочитает так называемые «грязные приёмчики». И я понемногу выпытываю их из него!
Вечера проходили тихо, в меру мирно, а потому почему бы не поболтать, а потом не побренчать железом? Если, конечно, остались силы. После целого дня быстрого, едва ли не стремительного шага, зачастую с применением энергии, выносливость показывает дно. Но если иногда… Если изредка…
Ха-а… сколько уже времени прошло с тех пор, как мы зашли в Долы? Харт как-то говорил, что мы прошли половину. По моему это было прямо перед Толстой Стеной… Нет, после. Да, точно после. Или до? Тьфу! Где-то там, короче. А раз так, то уже, наверное, приближаемся к концу?
Недели и месяцы зелёного мрака и щепоток хирви для моей артели. Периодически происходили стычки с Порождениями, которые то тут, то там появлялись на горизонте. Благо, уже не объединённые, а вполне себе посильные для нас группы: по двадцать-тридцать тварей. Старались изничтожать их частями… Благо, что огров или крикунов там почти не было, лишь привычные уже генлоки и гарлоки. Изредка встречались эмиссары или Альфы, но всё решаемо.
Перед глазами пронеслась сцена, где я, два дня назад, умудрился победить Альфу. Его мощь, навскидку, приближалась к Нарсиану. А он, хоть и послабее Роксмара, мужик не простой. И этот здоровый, высокий гарлок, вооружённый мечом и щитом, явно был где-то на его уровне.
Лишь сила крови позволила выйти победителем… И ведь не помог никто! Правда не потому, что желали посмотреть, как я буду проявлять свою удаль, а потому что сами были заняты. Харт и Жрица занимались аж тремя эмиссарами, а остальные гоняли толпу Порождений. Или Порождения гоняли остальных?..
Плевать…
Вообще, Альфа ударил внезапно. То есть, группу Порождений мы срисовали заранее, а потому подготовили ловушку, начав бой на своих условиях. Эмиссары были нами ожидаемы, а вот Альфа — нет. Ублюдок хорошо маскировался под обычного, пусть и здорового, гарлока. Поэтому, когда он провёл внезапный рывок, единым ударом срубив голову Равара, я откровенно охренел.
Следом Альфа использовал энергию на щит и провёл какой-то особо продвинутый удар, заставив щит на миг засветиться, а потом во все стороны ударив разреженной «сырой» силой, отчего меня словно пыльным мешком по башке стукнуло. Остальных, как я успел осознать, тоже.
Нескольких ребят порезали, пару «Спрутов» тут же зарубили, но основная масса ветеранов всё-таки сдержала себя в руках. А я осознал — нужно срочно что-то делать. Пришлось вступить с ним в бой.
В принципе, это можно было назвать осторожным подавлением. Благодаря щупальцам крови я обходил врага по всем пунктам, но он был первым, столь сильным моим противником! Даже огр из Марзагара был всего лишь огром. Рядовой, хоть и сильный враг. Здесь… элита Порождений. Поэтому я отнёсся к нему с максимальной опаской и убил лишь через две минуты. Очень долго для скоротечного боя!
Опасался, страховался… зря, наверное, но для понимания что «зря» нужен был опыт. У меня его не было. Сейчас же… да тоже, сука, нет. После десятого Альфы или кого-то подобного можно будет говорить про опыт таких боёв. Пока же так… прицениваюсь, можно сказать.
И подобные схватки случались не сказать чтобы сильно редко. Примерно раз в пару недель… Навскидку, ведь считать количество дней получалось плохо. Разве что ориентироваться по сменам сезона? Но пока идёт лето, а потому ничего нельзя было сказать наверняка.
В должной мере я мог ориентироваться лишь по росту своих волос, которые теперь носил привычной, в меру короткой длины. Аркуэнэ периодически использовала на них чары, выводящие возможную живность. Изредка я сам натирался соком корня смерти.
Спустя ещё неделю выяснилось, что я был прав. Мы и правда были близки к краю. Когда деревья стали уменьшаться, я даже протёр глаза, столь внезапно это оказалось. Мы поднимались вверх, ступая на землю, открытую солнцу. Четырнадцать человек, включая «Спрутов», собрались в линию на невысоком гребне — наша кожа и одежда почернели от сна на замшелой земле, детали доспехов и звенья кольчуг заржавели от дождя и были изломаны в битвах с Порождениями. Почти все «Гончие» (за исключением вонючки Равара) остались целы, но «Спрутов» выжило всего трое: дикого вида мужик Грод, который умудрился остаться таким же здоровым, как и был до этого, тощий орлесианец Дирсон, чьё тело, кажется, истощалось по его воле, и сумасшедший придурок Кирваль — или Ухмыльник, как называл его Нарсиан, — который, кажется, черпал силу из своего безумия.
Земля под нашими ногами постепенно распадалась на широкие полосы из скал и гравия. Редкие деревья цеплялись корнями за землю, окружённые бурлящей крапивой и репьём, повсюду виднелись спутанные заросли стеблей и цветов, которые внезапно заканчивались сине-зелёными полосами тростника, похожего на папирус, и туманными далями, прорезанными каналами с чёрной водой. Довэнские равнины, с этого края больше похожие на болота. Они казались безликой железно-тёмной пластиной на западном горизонте, за исключением тех мест, где солнце серебрило их далёкие волны.
Я смотрел, как по болотам пробежала лёгкая зелёная рябь — призрак ветра в камышах. И тогда я увидел его — остов некогда могучих стен, створки ворот, похожие на огромные лопаты, и поля за ними, покрытые руинами. Очередное безмолвное удивление, к которому я постепенно начинаю привыкать. Опять остатки чей-то цивилизации, которая была уничтожена человеком или чудовищами.
Оглянувшись на остальных, я заметил, как Элисса механически проводила пальцами по линии своего живота.
— Смотрите! — воскликнул Хартонис, выйдя вперёд. — Это же Колыбель Сулевин! Древние эльфийские руины. Похоже, мы отклонились и оказались на границе Довэнских равнин и пустошей Арбор.
Ах, если бы ещё эти названия хоть что-то мне говорили!
Благо, в артели присутствовали те, кто ещё не растерял разум и владел знаниями карт. Радует. Как минимум тем, что Космы и Долы остались позади. Обратно пойду через Орлей и мне плевать на мнение разных стариков!
Задумавшись, я осознал, что мы и правда проделали очень и очень значительную часть пути. Он мог быть опасным, мог быть неприятным, но лично я находил в нём свои плюсы. Я становился сильнее и… кажется завёл себе девушку. Или правильнее будет сказать «милфу»? Аха-ха! Разница в возрасте в пару тысяч лет!
Вообще, будь Аркуэнэ в своём уме, не думаю, что эти отношения имели бы хоть малейший намёк на успех. У нас попросту были бы разные уровни мышления. Любой человек казался бы эльфийке как несмышлёныш. Она видела бы все намерения ещё до того, как прозвучали бы первые слова. Видела любую попытку обмана, видела искренность или злобу. Любая интрига раскручивалась бы ей так же просто, как родитель узнавал, куда пропали все конфеты в доме, в котором проживал его ребёнок. Просто, как дважды два.
В таком случае я мог бы рассчитывать лишь на роль живого фаллоимитатора. Но сейчас всё иначе. Будет ли всё продолжаться также, когда мы достигнем цели? Что будет, если Жрица всё вспомнит? А что если наоборот, её память откатится назад и она забудет меня? Хочу ли я подобного?
Это не то чтобы пугало, но определённо заставляло задуматься. Я видел смысл этих отношений лишь в том случае, если эльфийка станет набирать опыт или «вспоминать» прошлое наравне со мной. Чтобы мы шли на равных. Если же она вырвется вперёд, то, боюсь, я окажусь за бортом. Может не сразу, но это всё равно неприятная перспектива.
Хах, а ведь я всё ещё не знаю, что будет дальше! Нам нужно будет как-то вернуться обратно, причём в горнило новой войны. И я искренне не уверен, что поступлю так. Потому что, если Сокровищница реальна хотя бы на десятую часть, то я смогу получить столько золота, сколько влезет в зачарованный мешок, где до сих пор лежало драконье ребро. Это позволит мне хорошо устроиться где угодно, а навыки помогут отбиться от разбойников или излишне ретивых стражников. Да и монстры какие, если прицепятся, скорее всего огребут. Не проще ли будет продолжить жить именно так? В комфорте? В удобстве? Наплевав на очередные приключения?
Я не хочу снова окунаться в бесконечную мясорубку войны с Порождениями!
Скрипнув зубами, я снова отложил эту мысль на потом. Потом… Я ещё решу, что буду делать и как поступлю. Может, к тому моменту я раскачаюсь до такого уровня, что зашибу Архидемона плевком? А может, хе-хе, и вовсе не дойду до Ронгора живым?
Да уж… Казалось чудом, что какая-то горстка людей всё-таки смогла перенести такие испытания в отсутствие веры. Что дела, достойные удивления и песни, смогли совершиться силой сомневающейся воли.
А далее мы продолжили путь. Будучи не в силах найти дорогу, артель брела по болоту, окружённая тучами комаров и кусачих мух. Сок корня смерти и чары Аркуэнэ были единственным, что защищало нас. Однако каждый искренне обрадовался, когда, наконец, мы выбрались на твёрдую землю, навстречу ветру. Здесь и разбили лагерь, ведь шли без отдыха сразу двое суток.
На следующий день, после вахты, Лорс создавал ощущение больного оспой — он весь был покрыт множеством рубцов от укусов разной летающей гадости.
Довэнские равнины лежали перед нами. Местность была покрыта холмами, а трава оказалась такой высокой, что напоминала кукурузные поля в американских фильмах, где люди скрывались с головой.
Через какое-то время пути мы наткнулись на ещё одни руины, которые прошли насквозь. Я слышал, как Харт бормотал себе под нос, то ли вспоминая, то ли рассказывая, что это за место. Всегда поражался объёму знаний этого старика.
В конечном итоге было принято решение разбить лагерь на разрушенном акрополе, где мы могли бы защищаться от возможного нападения Порождений или каких-нибудь иных врагов. Ничего нельзя было исключать, ведь мы находились в необжитых, можно сказать диких землях.
Сходив на охоту под скрытностью, на новой местности, толком ничего найти не удалось. Благо, что хоть лягушек набил, а Гешрен, как более опытный, добыл птицу и яйца.
Ужин был неплох. Вполне неплох. Вот только обстановка оказалась слишком уж открытой, а потому уединиться с эльфийкой не получилось. Обидно.
И вот, не успел закрыть глаза, как уже наступил рассвет, а значит — новый путь.
В Космах мы брели по тропе свободной шеренгой, теперь же рассредоточились по полям и шли неровными рядами. Вокруг то появлялись, то исчезали остатки стен, архитектурных украшений, куч рассыпавшейся каменной кладки и квадратных колонн, упавших так давно, что земля вокруг них поднялась, чтобы охватить всё, кроме их наклонённых венцов. В некоторых местах руины сгрудились достаточно плотно, чтобы полностью разрушить весь наш строй.
Окружающий пейзаж нагонял уныние, а потому я открыто схватил Аркуэнэ за руку, прижав ближе к себе. Эльфийка уже привыкла к таким спонтанным проявлениям чувств, а потому лишь слабо улыбнулась. Кажется, ей тоже было не слишком весело.
Хм, это что, я научился распознавать её настроение?
Впрочем, в потерях и разрушениях была поэзия, мудрость, которую понимали даже дети и идиоты.
Какое-то время меня мучило жуткое ощущение, что я иду по городу, которым вскоре станут все остальные. Потому что… я и Элисса, попаданцы, появились в этом мире и наверняка как-то и где-то сломали историю. Что если подобных мелочей будет достаточно, чтобы заставить всю историю пойти по другому пути? Что если Порождения сожрут Ферелден, а потом открыто хлынут бесконечным потоком на другие страны? А вдруг твари вылезут из подземных нор не только на моей новой родине, но и из других мест? Их же миллионы, миллиарды!
И тогда все города станут такими, как эти руины. Денерим обратится столь же унылым и печальным зрелищем, а мы — четырнадцать человек, останемся последними людьми. Что если это уже происходит? Или произошло? Я не был в цивилизации уже пару месяцев, а потому, быть может, весь мир успел обратиться прахом? И теперь сколько бы мы ни путешествовали, сколько бы горизонтов ни пересекали, всё, что найдём — это сажа и битый камень?!
Мир стал странным от одиночества. И тихим, очень тихим.
Насекомые жужжали, летая туда-сюда. Комки пуха щекотали спины под воинствующими порывами ветра.
Не раздумывая, я чуть сильнее сжал руку Жрицы, получив удивлённый взгляд. Я ответил лукавой улыбкой и едва уловимо провёл указательным пальцем по её запястью.
Вокруг нас шли остальные, но люди привыкли не смотреть друг на друга слишком пристально. Когда нас стало столь мало, это превратилось в некое правило вежливости.
По счастливой случайности мы с Аркуэнэ оказался рядом с Нарсианом и одним из оставшихся «Спрутов» — обездоленным дикарём Гродом. Он был, пожалуй, самым странным из «Спрутов», как по внешнему виду, так и по поведению. Во-первых, Грод, несмотря на замашки самого настоящего варвара, ежедневно брился, в чём напоминал меня и Нарсиана. В конце дневного перехода, когда его собратья «Спруты» едва могли говорить от усталости, Грод начинал точить свой кинжал, узкий, как рыбный нож, чтобы использовать его для бритья щёк с первыми лучами солнца. Очевидно, это был своего рода ритуальный протест среди своих обыкновенно длиннобородых сородичей. Способ заявить о собственной индивидуальности.
В любом случае подобное говорило о выносливости этого человека: даже без хирви или моих навыков крови он, казалось, не испытывал особых трудностей, чтобы идти в темпе артели. Грод отличался худощавым телосложением с мощными плечами, постоянно наклонёнными вперёд, как будто всё время находился в ожидании спринта. Его лицо, остававшееся румяным даже в вечном полумраке Косм, было похоже на внешний изгиб лука, с близко посаженными глазами и крошечным, даже женственным, ртом под акульим плавником носа.
Нарсиан приставал к нему с расспросами о «Спрутах» и о головорезах, которых они грабили и убивали, — нескромная тема, даже учитывая грубые стандарты охотников за головами.
— Нарс… — хотел было поинтересоваться я смыслом попытки довести дело до ссоры и драки (чем ещё оно могло быть?), но услышал предостерегающий шёпот Роксмара.
— Не ломай план, Зир, — здоровяк был серьёзен, но подмигнул мне, показав, что у них всё под контролем. Жрица, шедшая рядом со мной, лишь любопытно переводила взгляд.
Бывший солдат, между тем, хмуро посмотрел на возвышающегося рядом антиванца.
— Я хочу знать, что движет человеком, когда он убивает себе подобных, хотя на горизонте в это время громоздятся твари, — прокомментировал Нарсиан своё поведение.
— Головы, — ухмыльнулся Грод. — Таможня рассчитывается за них. Она не делает различий между такими, как ты, и такими, как я.
— Я не понимаю, — сказал Нарсиан, понизив голос в притворной осторожности. Где-то, каким-то образом, понял я с долей лёгкого интереса, этот человек полностью прекратил бояться нашего капитана. Причём он не обладал для этого моей уникальной силой. Сам по себе, хоть и был крепким бойцом, вряд ли осилил бы Суртона — я видел это по их стилям боя. Тогда в чём причина? — Порождения ведь стремятся уничтожить всех живых, ведь так?
— Ну да, и что с того? — рассмеялся Грод.
— Разве деньги — это не просто стимул, чтобы быстрее извести эту гадость с лица земли? — продолжил Нарсиан задавать вопросы.
Грод флегматично фыркнул.
— Золото — вот что является настоящим богом. Не какой-то Создатель или Андрасте. Они — лишь сказка для простаков и святош. Золото, — повторил Грод, сплюнув ком мокроты. — Золото для выпивки. Золото для тушёной свинины с луком… — Его маленькие прищуренные глазки перебегали с места на место, а затем остановились на Элиссе, оценивая её с какой-то липкой злобой. Губы «Спрута» раздвинулись, обнажив гнилые зубы. — Золото для красивых, очень красивых девочек.
Возможно, именно тогда я впервые почувствовал, что сейчас произойдёт безумие.
— И ты бы поставил ради всего этого на карту проклятие? — спросил Нарсиан.
— Проклятие? — недоумевающе переспросил Грод.
Губы бывшего солдата озарила хитрая усмешка.
— Серые Стражи — защитники мира. Такого, какой мы знаем его сейчас. Мы уничтожаем Порождений, позволяя людям выживать и заниматься своими делами. Грызть друг другу глотки, свергать королей и назначать новых. Играть в самые разные игры, делая вид, что тварей нет. Что они — лишь слухи. Что Порождения прячутся только в самых глубоких норах. Что они — проблема лишь гномов.
— Ах, «защитники мира»? — оскалился Грод. — Хочешь знать, что я думаю о нашем славном ордене?
Я заметил торжество во взгляде солдата. Нарсиан привык так же поддразнивать Лота, когда он ещё был обычным человеком, только тогда в его глазах было больше озорства, чем злобы.
— Очень сильно хочу, — подтвердил он.
Что же здесь происходит?
Короткий взгляд на Жрицу показал, что та широко открытыми глазами смотрела на это представление. Её пальчики крепко сжимали мою ладонь.
Варвар из «Спрутов» ухмыльнулся с пьяной жестокостью домашнего тирана.
— Я думаю, что золото ордена было рождено, чтобы обременять мой кошелёк. Я думаю, великим Серым Стражам… точнее их руководству, сидящему в больших и высоких замках, плевать на такой мусор, как я… И таких как ты, конечно же! — взмахнул он рукой. — Я думаю, что все эти наши «священные символы» — гербы в виде грифонов, знаки на гардах мечей, особые доспехи — не что иное, как напрасные усилия! Потому что, в конце концов, — продолжил Грод с заговорщицким видом, — я думаю, что те люди ничем не отличаются от нас с тобой. Грешники и псы. Погрязшие в своих богатствах ленивые олухи, выгоняющие на истребление Порождений простых солдат. Массово набирающих крестьянских детей, чтобы силой опаивать их, проводя через Посвящение, где выживает как бы не пятая часть! Дураки, мошенники, дешёвые подстил…
Лорд Суртон материализовался рядом с ним, держа нож наготове… Я моргнул. Колющее движение — и Грод прижался щекой к плечу, как будто его мучил комар в ухе.
Элисса где-то за спиной вскрикнула от ужаса. Стоящий неподалёку от неё Хартонис ошеломлённо замер. Аркуэнэ выдохнула воздух, будто бы отмирая, дождавшись кульминации этой сцены.
Схватив Грода за копну грязных чёрных волос, капитан — что было просто невозможно (разве что использовал энергию?) — удержал мужика прямо, а свободной рукой рубанул его по шее. Какое-то мгновение крови не было, а потом она, казалось, забурлила от дёргающегося тела.
— Предатель и богохульник! — хмыкнул Лорс. Его зубы и дёсны блестели, а глаза были сжаты в складки. — Никаких предателей на тропе!
Нарсиан знал, что это произойдёт, — осознал я. Он специально доводил его до этого! С-сука… А ведь таким вот образом, при должном старании, этот хитрец мог подвести под смерть любого из новичков: Равара, Нидо и… меня.
В тот момент я ещё не обладал силой, способной на равных говорить с Суртоном, а потому… просто сдох бы. Хотя… я ведь не дурак, верно? Чтобы оказаться в такой жопе, надо не просто поссориться с Нарсианом и остальными (никто из «Гончих» не вступился за Грода, хоть и всё слышали, а потому могли остановить Нарсиана), но ещё и совершенно не следить за языком.
Капитан тем временем продолжал свою дикую работу, скривившись в желтозубой гримасе отвращения. Он не столько отрезал голову от тела, сколько пытался отрубить тело, свисающее под головой. Покрытые чёрными пятнами руки и ноги «Спрута» бесчувственно болтались в траве. Его голова дёргалась вверх, словно выпущенный на свободу воздушный змей.
— Орден Серых Стражей — единственное, что всё ещё позволяет существовать этому грёбаному миру! — бесновался Теллер, глядя на выживших. — Они остановили четыре Мора! Лишь благодаря их работе мир всё ещё существует! И это, — он повернул голову Грода так, что кровь хлынула из алых уголков его рта, — возмездие!
Да он же… фанатик. Самый настоящий фанатик! — это не то чтобы неприятно поразило меня, просто… Я видел достаточно хорошо и умел шевелить мозгами, оттого удивлялся, как ранее не замечал ни единого признака. Суртон… и остальные… Сколько ещё они скрывают от меня? Сколько ещё мне предстоит узнать?
Оглянувшись на «Гончих», я видел в их глазах безразличие. Отчего-то у меня сложилось ощущение, что эти люди скорее гадают, как скоро Жрица позовёт их на раздачу хирви. Вот что сейчас им нужно. Наркотик, а не смакование убийства или обсуждение заветов Ордена.
Нужно, до ломоты в руках и стискивания зубов.
Да, капитан перестал контролировать «Гончих», но вместо этого он подсадил их на хирви. Теперь правит тот, кто владеет наркотиком. То есть тот, кто владеет Жрицей.
* * *
Примечание автора: понравилась глава? Не забудь поставить лайк вот здесь и конечно же буду ждать твой комментарий :))