Чем дольше эти ублюдки молчали, тем шире становилась моя усмешка. Их нервное молчание говорило куда больше, чем любые слова. Они не знали, как реагировать на мои заявления, не были уверены в том, насколько радикальным я могу быть по сравнению с Сатору. Пусть они и мастера интриг, но даже самые искусные манипуляторы иногда сталкиваются с силой, которая выходит за рамки их понимания и контроля. И они это прекрасно понимали, куда лучше, чем кто бы то ни было другой.
Наконец, один из старейшин, казавшийся более решительным, решился заговорить. Его голос прозвучал приглушенно и осторожно, как будто каждое слово, слетевшее с его уст, было тщательно взвешено:
— Ты слишком много на себя берёшь, юнец. Каждое наше действие, независимо от того, нравится оно тебе или нет, было принято исключительно из соображений безопасности и порядка для мира шаманов, а потому…
— Где же вы были, когда Сатору Годжо ещё не был запечатан? — я не собирался тратить время на этот поток лицемерных оправданий и просто перебил старейшину.
Тишина повисла на мгновение, но её нарушил другой старческий голос, прозвучавший из ширмы на противоположном конце зала:
— Сатору Годжо, при всех его стремлениях, был тем, кто нарушил баланс. Да, он пытался держать в узде и шаманов, и проклятия, но во что это вылилось?
— Разве не ваша с Сатору была задумка — выкурить ту группу проклятий, дав им напасть на Сибую? — вмешался ещё один голос, наполненный насмешкой, звучавший справа. — И после этого ты смеешь нас упрекать в жестокости?
Наконец наступила тишина, гробовая и угнетающая. Никто не осмеливался прервать её, но в то же время напряжение было невыносимым. Слабый хриплый голос, который впервые заговорил со мной, вновь нарушил эту тишину, его слова резонировали с едва скрытым злорадством:
— Сатору Годжо был сам себе судьёй, и судьба покарала его за самоуправство. Он пренебрегал правилами, созданными для защиты нашего мира, и потому не имел права называться полноценным членом нашего общества.
— Твои методы в одном очень похожи на методы твоего наставника… — продолжил другой старейшина, его голос прозвучал сурово. — Они неприемлемы. Они сеют хаос среди своих, Сукэхиро Ями. Разрушают устои, которые строились веками. Ведут нас к войне, которую никто не выиграет.
Затем, будто подтверждая собственную правоту, один из старейшин добавил:
— Тебе так не нравятся принятые нами решения? Однако какое право ты имеешь врываться к нам и требовать ответов, когда сам еще не предстал перед судом за собственные грехи?
Вновь наступила тишина, тяжелая и удушающая, как свинцовые облака перед бурей. В этом мраке был слышен лишь слабый треск свечей, расставленных вдоль стен, и неровное дыхание восьми старейшин, притаившихся за ширмами. Их молчание длилось куда дольше, чем прежде, словно каждый из них обдумывал свои слова, подбирая их с тщательностью, достойной опасного ритуала. Но я знал, что на этот раз настала моя очередь говорить, однако я не собирался играть по их правилам.
Я чувствовал их настрой, почти осязаемый в воздухе. Эти старые хитрецы были настроены на битву, но не ту, что ведётся с оружием в руках, а ту, где каждое слово — удар, а каждая фраза — скрытая ловушка. Как «Провокатор», я прекрасно понимал, какие методы они используют: надавливание на болевые точки, очернение репутации через ложь, смешанную с правдой, и, самое главное, тонкие манипуляции, направленные на то, чтобы сыграть на моей гордыне. Эти груды старых костей полагали, что после исчезновения Сатору Годжо во мне разгорятся амбиции, и я захочу занять его место.
Я сделал шаг назад, и моя тень, вытянувшись, ещё больше расползлась по полу, словно тёмная бездна, готовая поглотить все вокруг.
— Правила? — мой голос прозвучал тихо, но в этой тишине он разнесся по залу, словно раскат грома. — Ваши правила — это всего лишь способ удержать свою власть. Вы защищаете не мир, а самих себя.
Я на мгновение замолк, позволяя своим словам проникнуть в их сознание, а затем, едва сдерживая насмешку, продолжил:
— Война? — горький смешок сорвался с моих губ, но я тут же подавил его. — Сидя в своём “величественном” подвале и отдалившись от обычных шаманов, вы упустили одну простую истину — настоящая война уже началась. И это не война с каким-то эфемерным общим врагом, а с тем, кто готов сжечь ваш мир шаманов вместе с вашими пресловутыми традициями и правилами дотла. А то, чем я занимаюсь, я бы назвал «уборкой». Очисткой от гнили, которая проникла во все уголки нашего мира… вашего мира.
— В конце концов, война — это когда обе стороны сражаются друг с другом. А здесь такого нет. Есть только приговорённые и те, кто приведет приговор в исполнение. Впрочем, думаю, вы знакомы с этим не понаслышке, — мои слова, словно хлесткие удары, разрывали тишину на куски, но старейшины молчали, скованные страхом. Я почувствовал, как их нервы натягиваются до предела, как хрупкие нити, готовые вот-вот лопнуть.
— Так что я ещё раз задам свой вопрос: где вы были всё это время, пока Сатору Годжо не был запечатан? — мой голос стал жестким, как сталь. — Если ваши действия ведут к порядку, почему же вы ничего не предприняли до сегодняшнего дня?
Я говорил медленно, намеренно растягивая слова, словно вытягивая из них правду, которую они так долго прятали. Мне искренне хотелось, чтобы эти старые трусы признали, что до усрачки боялись Сатору, и именно поэтому, когда он шёл наперекор их «благим намерениям», они просто запихивали свои языки себе в задницы и тихо наблюдали, не смея перечить своему «папочке». Жаль, правда, что реальность куда более скучная.
— Юта Оккоцу скоро прибудет сюда, — один из старейшин, осмелев, произнёс, пытаясь запугать меня. — Не думаю, что у тебя есть возможность нам угрожать.
Я лишь покачал головой, усмехнувшись:
— А ты подумай получше и предположи, как же мне так повезло попасть на это миленькое тайное собрание?
Эти слова вызвали лёгкое движение за одной из ширм, словно кто-то из старейшин попытался скрыть внезапную волну тревоги.
— Никто не станет на твою сторону, — с напряжением в голосе произнёс другой старейшина, отчаянно пытаясь сохранять хладнокровие.
— Возможно, — спокойно ответил я, — но я это делаю не ради себя любимого. Да и судить меня будут лишь после того, как мы разберёмся с нынешней ситуацией. А до тех пор я сделаю им большое одолжение.
Зал снова погрузился в тишину, такую густую, что казалось, будто воздух стал вязким и тяжелым. В этой тишине даже треск свечей казался громким, словно предупреждение о грядущем.
— То, что ты находишься сегодня здесь, доказывает, что мы были правы, — вдруг прозвучал голос, разрезая эту гнетущую тишину.
Я медленно покачал головой, мои глаза блеснули холодным огнём.
— То, что я нахожусь здесь сегодня, доказывает, что с самого начала вы очень сильно ошиблись.
В следующее мгновение, не оставив больше ни малейшей возможности для так называемого цивилизованного способа урегулирования проблем, я резко взмахнул руками в стороны.
“Заклинание третье: Стена огня!”
Под моими ногами вспыхнули искры пламени, мгновенно закружившись в безумном вихре. Искры, вспыхнув алым светом, превратились в две пылающие змеи, которые, не теряя ни секунды, помчались вдоль стен, оставляя за собой огненную завесу. Встретившись на противоположном конце зала, змеи сплелись, образуя единый круглый огненный барьер, замыкая пространство в пылающий кокон, из которого не было выхода. Вернее, выход существовал, но он требовал поджечь свою собственную душу, что для любого из них было бы равносильно страшнейшему из кошмаров.
В следующее мгновение зал озарился яркими вспышками света — двадцать четыре огненных шара разом вспыхнули и, разделившись на три группы по восемь, рванули в каждую из ширм. Взрывы слились в единый оглушающий грохот, огонь бушевал, поглощая всё вокруг, а отчаянные крики старейшин разрывали воздух. Я же оставался неподвижен, спокойно наблюдая, как разрушение, подобно дикой стихии, поглощает некогда непоколебимый центр власти. Пламя плясало вокруг меня, отражаясь в моих глазах, как алые всполохи безумия.
Боковым зрением я уловил движение — один из старейшин метнулся вдоль огненной стены в попытке сбежать. Но прежде чем он успел сделать ещё хоть один шаг, его грудную клетку пронзило багровое огненное копье, пригвоздив его тело к стене. Тяжёлый удар с треском разорвал кости, плоть и внутренние органы, не оставляя ему ни единого шанса на выживание.
Сразу после этого я услышал истошный крик, прорвавшийся сквозь грохот пожара. Из огня, разгорающегося передо мной, вырвался другой старейшина и с дикой решимостью в глазах накинулся на меня.
"Первый большой приём: Рукомеч."
Моя рука, раскалённая докрасна, словно клинок, без труда прошла сквозь плоть старика. Одним ударом ребра ладони я разрезал его тело пополам, словно ножом масло. Тело старейшины разошлось надвое, и он рухнул по бокам от меня, не успев даже осознать свою смерть.
К сожалению или к счастью, старейшины были застигнуты врасплох, как крысы в ловушке; лишь двое из них успели хоть что-то предпринять перед своей смертью. Их страх, который я ощущал ранее, подпитывался моим пламенем, словно бензином, и превращался в чистейший ужас. Всё это время я наблюдал, как старейшины один за другим погружаются в пучину отчаяния, их последние мысли были полны осознания собственной ничтожности перед лицом неминуемой гибели.
Когда последний старейшина пал, я наконец позволил себе расслабиться. Передо мной простирались полыхающие руины некогда величественного зала. Здесь больше не осталось никого, кто мог бы удерживать общество шаманов в своих железных тисках. Теперь будущее шаманов лежало в руках тех, кто сумеет выжить в этом новом, беспощадном мире.
Окинув последний взгляд на бушующий пожар, я развернулся и уверенным шагом покинул это место, оставляя позади лишь руины былого и обугленные останки.