• Boosty Shared
• Виталий Петров

• T

• камень
• фанфик
• глава

27.docx

* * *

Я стоял на вершине холма, мои пальцы твёрдо сжимали рукоять лопаты, выточенной из чёрного обсидиана, а взгляд был устремлён в тяжёлые тёмные тучи, что медленно ползли по небу. Ветер гнал их с моря, холодный и резкий, трепал траву под ногами, принося запах соли и влаги. Две луны едва проступали сквозь завесу облаков, их свет был тусклым, почти угасающим, словно предупреждение о том, что селениты могли наблюдать за нами даже в такой мгле. Лопата в моих руках, ещё чистая, но уже готовая к работе, казалась продолжением моего тела — кристаллического, твёрдого, как и этот остров. Скоро я снова спущусь вниз, под землю, где создаются первые тоннели, но сейчас я смотрел на небо, чувствуя, как оно давит своей тяжестью.

Но этот холм, окружённый ветром и тучами, не был одиноким местом.

Внизу чуть вдалеке школа жила своей тайной жизнью. Тоннели зарождались там, под её крышей, в глубине стен из окаменевшего коралла и мрамора, где самоцветы копали в тишине. Наша работа была секретной, вход находился в самом защищённом месте школы в центре. Редкие выходы из самих туннелей наружу — узкие, почти незаметные щели в земле — открывались только в такую погоду, когда облака укрывали нас от взгляда врага. Я слышал далёкий скрежет инструментов, приглушённый гул голосов, пока сёстры вгрызались в землю, создавая сеть, что должна была стать нашим щитом. Но я был поглощён своими мыслями. Мои глаза следили за тучами, что клубились над двумя лунами, а разум был переполнен тревогами, калейдоскопом воспоминаний последних лет. Каждый порыв ветра, каждый шорох травы напоминали мне о нашем пути через эту жизнь, о решениях и потерях, о том, как далеко мы зашли и как много ещё предстоит выстоять.

Моё небольшое приключение в море вместе с адмирабилис не могло остаться незамеченным. Было бы наивно рассчитывать на это. Поэтому в тот же самый день утром я собрал всех на третьем этаже и… рассказал обо всём. Обо всём, без утайки и скрытых секретов, кроме одного факта — что я сам когда-то был человеком. Это просто не имело смысла рассказывать. От «прошлого меня» ничего не осталось, к тому же мне самому достоверно неизвестны все детали моего «рождения». Возможно, в теории, я никогда и не был человеком. Наверняка сказать уже нельзя.

И хотя моя изначальная история лишь дополнилась некоторым количеством новых деталей про людей, про их цивилизацию, про адмирабилис, что не вызвало особенного ажиотажа среди кристальных дев, Конго от моего шага в восторге определённо не был. И я не мог сказать наверняка по какой причине. Было ли дело в том, что я нарушил данное ему слово или причина крылась намного глубже? Сам он мне ничего не сказал по этому поводу, а наоборот скупо подтвердил мои некоторые слова о человеческой цивилизации, общими словами ответив на десяток разных вопросов самоцветов и заявив, что застал лишь самый конец мира и сам многого не знает.

После того события Конго стал крайне неразговорчив и замкнут. Он и раньше не отличался общительностью, но теперь покидал свой этаж не чаще раза в неделю, а иногда и реже. Медитации стали продолжительнее, его фигура в тёмном кимоно всё чаще застывала в углу зала, окружённая дымкой тишины, из-за чего некоторые его обязанности пришлось брать на себя.

Удивительно, но самоцветы отнеслись к новой информации довольно спокойно, будто уже имели примерное представление обо всём этом, либо это их вовсе не беспокоило. Только «старушки» — Борт, Рутил и старая добрая Жёлтый Алмаз — да ещё пара камушков вроде Гошенита проявили особенный интерес к моей прошлой жизни под водой. С ними мы провели целую ночь и утро в медпункте при свете медуз, что плавали в деревянных мисках, отбрасывая голубоватые отблески на стены. Мы обсуждали и рассуждали о происхождении самоцветов, адмирабилис и лунарян, перебирая осколки моих знаний, словно драгоценные камни в поисках огранки.

Несмотря на то, что кристальные девы по своей природе были несколько ветрены и просты, любое разумное существо хотело знать больше о своём виде, его истории, возможностях и будущем.

Но если с нашим видом и адмирабилис ответы были хоть неполные и полные домыслов, но были и уже детально задокументированы Александрит в её толстых свитках, исписанных мелким почерком, то с лунарянами всё было не так просто. Самоцветы ничего толком о враге не знали, за исключением боевых столкновений, когда их стрелы из облаков разрывали кристаллы на части. Я же имел некоторую информацию, которая могла быть связана с ними.

И эта информация стала предметом долгой дискуссии между нами.

Доподлинно известно, что после «третьего удара» на планете был обнаружен газ неизвестного происхождения. Вероятно, он имел некий разум или нечто подобное, так как целенаправленно перемещался по миру в сторону живых организмов и убивал их. Я видел репортажи новостей, сохранившихся на станции, где показывали толпы беженцев и кадры умирающих людей в уцелевших городах, куда проникал газ — серый, клубящийся, как живое существо. Плюс к этому, записи видеокамер с Александрии также были доказательством, где этот же газ за считанные минуты захватил огромную станцию, убив большую часть персонала и немногочисленную живность в лабораториях — даже крошечные моллюски в пробирках не выжили. Только полное затопление смогло очистить комплекс от этой дряни, оставив после себя лишь пустоту и эхо человеческих криков.

И у меня есть все основания полагать, что селениты напрямую связаны с этой инопланетной гадостью. Астероиды наносили чудовищные удары по площади планеты, аккуратно выбирая своей целью каждый материк, а газ, принесённый с ними, начал работать уже точечно, заглядывая буквально в каждую нору, где мог бы спрятаться человек. Чего уж говорить, эта пакость сумела каким-то образом проникнуть на секретный комплекс подводных станций, где скрывались последние люди на планете — учёные, солдаты, дети, цеплявшиеся за остатки надежды. Нужно было действительно ненавидеть всё живое, чтобы добить последних выживших, которые и так бы умерли спустя какое-то время. Вероятно, за такой большой срок, когда планета на время лишилась почти всей жизни, этот самый газ, отобрав миллионы разумных жизней и, видимо, насытившись и утратив смысл существования, сумел как-то развиться во что-то большее, чем сгусток газа и ненависти.

Можно сказать, он примерил на себя образы тех самых людей, которых поглотил, и стал играть в цивилизацию и жизнь на Луне, привычной для себя среде. Это предположение очень смелое, но именно им можно было объяснить некоторые атрибуты и оружие лунарян — их стрелы, что сияли, как осколки звёзд, их одежды, что струились, как дым, — а также их постоянную охоту на самоцветов и медленное уничтожение другого вида, путём деградации и буквального оскотинивания.

К такому выводу мы пришли спустя целую ночь обсуждений, сидя под дрожащим светом медуз, пока за окнами медпункта шёл дождь, редкий для нашего острова. Не исключено, что мы могли ошибиться во всём сразу, но именно эта теория была довольно убедительной, и никто другой пока не мог её оспорить. Более того, спустя всего несколько дней, когда я вышел к морю для обстоятельной беседы с адмирабилис, представители другой ветви наследников человечества только укрепили меня в этой осторожной теории.

Новая встреча с Вентрикосус и Акулеатусом была более дружеской и напоминала встречу дяди и племянников, которые давно не виделись. По крайней мере, у меня сложились такие ощущения, пока я сидел с ними под водой, окружённый мягким полумраком глубин, где свет проникал лишь тонкими лучами, играя на их раковинах.

Я рассказывал об Александрии, подводных станциях и Маркосе с его амбициозным проектом — о том, как люди пытались спастись, строя убежища под толщей океана. Брат и сестра внимательно слушали каждое моё слово, не перебивая, и только под конец рассказа посыпали вопросами и уточнениями, их голоса дрожали от любопытства, смешанного с настороженностью. Мы долго говорили, но это была тёплая и добрая беседа. Для адмирабилис это было непривычно, и они сами того не подозревая превращались в настороженных детей, но это неудивительно. На Луне среди селенитов отношение к ним было на уровне животных, и с животными обычно ограничиваются короткими фразами, даже с членами королевской семьи, которые ещё сохраняли разум и возможность говорить.

По словам Акулеатуса, с ними даже не обсуждали никакие дела, прямо связанные с адмирабилис. Погиб их подданный? Его распотрошат и разберут по кусочкам, не спрашивая на то ничьего разрешения, оставляя лишь пустую оболочку на дне. Нужны раковины? Также молча отберут лучших и срежут сколько необходимо, чтобы не убить, но ослабить до предела. И подобных моментов ещё было много. И тот факт, что они смогли договориться на ту самую авантюру с похищением самоцветов, на самом деле чудо.

Их предводитель, принц Эхмея, сам пришёл к ним, покинув город, и сделал такое заманчивое предложение. Его слова для адмирабилис оказались сладки и убедительны, и казалось, что это выгодная сделка, но при первой же возможности селениты показали свою сущность и цену своим словам, на ходу изменив условия договора и сильно ранив Вентрикосус огнём — её раковина и плоть до сих пор носила следы ожогов, чёрные и трещиноватые. Это был их способ показать ей её место.

Весьма показательный пример того, почему не стоит заключать сделки с этим народцем.

О самом «принце» многое мне не смогли рассказать. Только то, что он всегда спокоен и крайне убедителен в своих речах, его голос, по слухам, звучал как музыка, которой давно не слышали на Земле. С представителями адмирабилис, по крайней мере в последние пару поколений, он не встречался лично, отдавая приказы своим подданным и влияя исключительно через них на жизнь наследников человечества. Первая личная встреча состоялась только тогда, когда принц пришел к Вентрикосус с предложением, от которого та не могла отказаться, будучи старейшиной своего народа, чьи глаза видели слишком много боли.

Больше о нём мне не смогли ничего рассказать, но зато о самой Луне информации подкинули немало. Оказывается, на Луне селениты отбрасывают свой беспристрастный образ, с которым они появляются на Земле, свободно разговаривая и действуя «по-человечески», как самоцветы или адмирабилис. Они не говорят на Земле из-за неких свойств атмосферы, что гасит их голоса, оставляя лишь шорох ветра. Их внешний вид на Луне также меняется, по словам Вентрикосус, у селенитов появляются зрачки и радужные оболочки глаз, они распускают волосы, что струятся, как дым.

Подобно самоцветам, их вид не стареет и полностью бессмертен. Они способны постоянно восстанавливаться после рассеивания, хотя на Луне эти процессы проходят у них куда интенсивнее, буквально за считанные секунды — их тела собираются из пыли, как песок под ветром. Акулеатус однажды попробовал взбунтоваться, но ничего не вышло в конечном итоге — его раковина треснула, но селениты даже не заметили его сопротивления. По описаниям они кажутся даже более живучими, чем самоцветы, ведь им не требуется наличие потерянных частей для восстановления работы — достаточно лишь их воли, чтобы собраться заново.

Селениты могут пить и употреблять пищу, а также пьянеть, но неизвестно, делают они это из-за биологических потребностей, или просто ради удовольствия, копируя давно мёртвых людей. Живут они в одном единственном городе на одной из Лун. Город большой и шумный, но необычный на вид, построенный из металлов и масел, что текут, как реки, под светом звёзд. По словам адмирабилис, ночью он как будто тает, а днём затвердевает, и так изо дня в день, словно живое существо, дышащее в своём ритме.

Представить мне подобный город было трудно, но другой информации от брата и сестры я получить не смог, как и подробностей об истинных причинах охоты селенитов на самоцветов. Тем не менее, этой информации было достаточно для меня.

У самоцветов не имелось и этой информации, пока я не поделился с ней на следующем общем собрании. Новые данные вызвали у всех самоцветов немалый интерес, а Александрит была в полном экстазе от новой информации, которой на самом деле было не так уж и много. Её глаза блестели, как полированный хризоберилл, пока она записывала каждое слово в свои свитки, добавляя схемы и предположения о природе селенитов. Именно эти крохи информации от адмирабилис стали толчком для начала многих проектов, от простых до крайне рискованных, без гарантии успеха.

Мы не могли позволить себе сидеть, сложа руки, и ничего не делать.

Подлость и коварство селенитов могут проявиться в любой момент, и мы должны быть к этому готовы. Школа являлась нашим домом. Безусловно, она была уютна в своём образе, просторна и позволяла солнечным лучам свободно проникать почти в любой уголок. Это было почти идеальное место для самоцветов, за исключением какой-нибудь зелёной поляны под открытым небом.

Но мы себе пока не могли позволить такое, риск в один момент оказаться лицом к лицу с появившимся в небе врагом были слишком велики. Однако мы могли обезопасить наш дом. Этим я и занимался последние годы, создавая чертежи и инструменты, выточенные из обломков минералов и шипов адмирабилис, но после заключённого союза с Вентрикосус и Акулеатусом темпы были заметно ускорены, и к этому делу присоединились почти все самоцветы, даже самые ленивые и неумелые стали что-то делать.

Будучи временно исполняющим обязанности Конго, я взял на себя наглость пересмотреть систему патрулирования и временно упразднил её. Смысла в ней было немного, а рисков полно — селениты могли заметить любой отблеск кристалла на берегу и явиться с облаков, как тени смерти. До тех пор, пока мы не закончим создание подземных коммуникаций с тайными выходами и входами, никто без моего разрешения не должен был удаляться от здания школы.

Мне нужны были как рабочие, так и те, кто охранял бы школу изнутри, следя за небом. Время беззаботного отдыха на траве на уединённом уголке острова прошло.

Теперь пришло время копать и работать, и я не был исключением. Все работали, но времени на отдых и редкие передышки было тоже отведено немало. Это было в самой природе кристальных дев — даже в борьбе за выживание мы не могли отказаться от маленьких мгновений, что напоминали нам о нашем существовании.

Работа с тоннелями началась под крышей школы, в её глубинах. Первые узкие проходы по плану тянулись вниз параллельно каналу, к морю, где адмирабилис могли бы проскользнуть к нам, не выходя на поверхность, их раковины тихо скользили бы по влажным стенам, оставляя следы соли и перламутра. Редкие выходы наружу — узкие щели в скалах, замаскированные травой и обломками окаменевшего коралла — открывались только в облачные дни, когда небо становилось нашим союзником, укрывая нас от глаз врага.

Конго, хоть и оставался молчаливым, видел в этом проекте потенциал — шанс укрыть своих учениц от стрел селенитов, что сияли, как осколки звёзд. Когда он не уходил в долгие медитации, сидя в углу главного зала с закрытыми глазами, окружённый слабым свечением медуз, его руки чертили схемы, указывая, где и как именно укрепить стены, чтобы избежать обвалов. Его опыт строительства школы, вырезанной из скал острова, был бесценен — он знал, как глубоко можно копать, чтобы не потревожить хрупкие жилы минералов, что пронизывали землю. Даже в своём отстранении он помогал, словно тень, что двигалась среди нас, его белое кимоно мелькало в полумраке, как призрак прошлого. И основной канал делал именно он.

Фос копала с неуёмной энергией и энтузиазмом, её короткие волосы, цвета морской волны, сверкали от пыли, что оседала на них, как мелкий песок, а её голос, звонкий и резкий, раздавался в тоннелях, подбадривая тех, кто начинал уставать. Рутил, ворча на каждом шагу, всё же брала лопату, когда Падпараджа подгоняла её взглядом — её золотистые глаза сияли в полутьме, как два фонаря, полные тихой решимости. Но по большей части Рутил возвращалась к своей работе доктора, когда кто-то из самоцветов с низкой твёрдостью — вроде Нефрит или Гошенит — ломался под тяжестью труда, их хрупкие кристаллы трескались с жалобным звоном, и она, ворча ещё громче, собирала их по кусочкам и отправляла отдыхать.

Борт, как всегда, пыталась уклониться от столько благородного труда, прячась за колоннами или в библиотеке среди свитков Александрит. Её находили и тащили обратно — она ворчала громче всех, что она воин с твёрдостью девять с половиной, а не рудокоп, но её сила была нужна, чтобы пробивать самые твёрдые слои камня, и её чёрные кристаллы оставляли глубокие борозды в стенах. Александрит следила за процессом, записывая каждый метр в свои хроники, её перо скрипело по бумаге, а глаза — зелёные в тусклом свете медуз — блестели от азарта исследователя, что видел в каждом ударе лопаты новую главу истории самоцветов.

Жёлтый Алмаз, с её мягким сиянием, копала молча, её длинные волосы колыхались, как солнечные лучи, застрявшие в кристалле, но её движения были медленными, осторожными — она берегла свои руки, что не раз ломались под стрелами селенитов. Киноварь держалась в стороне, её красные пятна мерцали в полумраке, но она помогала укреплять стены, нанося тонкие слои ртути, что застывали, как броня, защищая от сырости и обвалов — её ядовитая природа здесь была не угрозой, а спасением.

Редкие выходы наружу — узкие щели в скалах, замаскированные травой и обломками, что сливались с зеленью равнины, — использовались только в такие дни, когда тучи закрывали небо, как сейчас, укрывая нас от двух лун, что следили за нами с высоты. И кто бы мог подумать, что эта сеть подземных ходов станет не просто спасением, но и тяжёлым испытанием для самоцветов и для меня, наблюдающего за их усталыми движениями и редкими спорами, что гасли в сыром воздухе.

Под землёй почти не было света, кроме слабого свечения медуз, что плавали в колбах вдоль стен, и тусклых лучей, что пробивались через дыры в потолке — слишком маленькие, чтобы их заметили с неба, но достаточно яркие, чтобы вымотать нас. Глаза болели от напряжения, кристаллы ныли от бесконечного труда, а пыль оседала на нас, как вторая кожа, приглушая блеск наших тел. Во время этих моментов я не мог забыть о проблемах и тревогах, что мучили меня в последнее время — они только усиливались, сжимая грудь, как невидимая рука, что давила всё сильнее с каждым днём. Я мог лишь сжимать лопату сильнее и вгрызаться в землю, борясь вместе со своими сёстрами за наше будущее, за каждый метр, что приближал нас к безопасности.

Ради этого будущего и стоит жить.

Вдруг из тёмной дыры в земле показалась запачканная фигура — Борт, её чёрные волосы были покрыты грязью, что липла к ней, как смола, а лицо кривилось в недовольстве, глаза горели раздражением, смешанным с усталостью. Она выбралась наполовину, опершись на край тоннеля, и посмотрела на меня, прищурившись, её голос был хриплым от пыли:

— Эй! Ребис! Не смей отлынивать от работы, раз уж мне не дал! Я тут гнию в этой сырой дыре, а ты стоишь и пялишься в небо, как Фос! Давай, шевелись, или я сама тебя тут зарою!

Она фыркнула, бросив мне этот вызов, и нырнула обратно в темноту, словно обиженный зверёк, оставив за собой только шорох земли и слабый блеск её кристаллов. Я невольно улыбнулся этой забавной сценке — даже в такой мрачной борьбе она оставалась собой, упрямой и несгибаемой, как её твёрдость.