Федерация 197
* * *
Кулагира шла по парку медленно, почти не замечая окружающего. Ноги сами несли её вперёд, будто по давно знакомой тропе, хотя она редко бывала в этих местах. Электроград, с его строгими линиями зданий и вечным гулом машин, казался ей чужеродным. Это ее угнетало.
Петербург стал для неё недосягаем. Брат не отпустит её туда — не после последнего инцидента. Он не снова сказал ни слова упрёка, но его молчание было красноречивее любых нотаций. Он был недоволен. А когда брат был недоволен, мир вокруг становился тише, холоднее, словно в ожидании бури.
Она вздохнула, подняла глаза к небу — серому, низкому, будто придавленному дымом заводских труб. Грусть? Нет, это было что-то другое. Не тоска, не печаль, а скорее тяжёлое, вязкое чувство, как будто её заперли в клетку, которую она сама же и помогла построить.
Парк расступался перед ней, деревья, ещё не тронутые осенью, стояли неподвижно, будто заворожённые. Вдали мелькнул купол — церковь, белая, почти сияющая в этом унылом пейзаже. Кулагира остановилась, разглядывая её. Архитектура напоминала Казанский собор, но без его монументальности, скорее, это была лёгкая, почти игривая вариация на тему неоантичности.
*Почему бы и нет?*
Она направилась к храму, её охрана — десяток «людишек», как она мысленно называла их — тут же зашевелились, засеменили следом. Они были нерасторопны, словно не понимали, зачем она вдруг свернула с предсказуемого маршрута. Но их мнение её не интересовало.
Двери церкви были открыты. Кулагира вошла, не поправляя платка — её тёмные волосы, густые и блестящие, свободно ниспадали на плечи. Внутри было прохладно, тихо, лишь где-то вдалеке слышался приглушённый шёпот молящихся.
Она подняла голову, разглядывая своды. Лепнина, фрески, золото икон — всё это было красиво, даже изысканно. Не то чтобы она испытывала благоговение, но зрительное удовольствие — безусловно.
Смертные вокруг косились на неё, шептались. Женщина без платка в церкви — для них это было вызовом. Но Кулагира не замечала их взглядов. Или не хотела замечать.
Вдруг сбоку раздался голос:
— Дитя моё, ты, кажется, впервые у нас?
Она повернулась. Перед ней стоял монах — невысокий, сухонький старичок с добрыми, но проницательными глазами. Его ряса была поношена, но чиста.
Телохранители тут же сдвинулись, готовые оттеснить его, но Кулагира едва заметным жестом остановила их.
— А что, все прихожане вам знакомы в лицо? — спросила она, чуть склонив голову.
Монах улыбнулся.
— Нет, конечно. Но новых лиц видно сразу. Особенно таких… незаурядных.
Она рассмеялась — тихо, беззвучно.
— Какие слова ты знаешь старик.
— Я говорю правду, — ответил он просто. — Ты не похожа на тех, кто обычно приходит сюда.
— А кто обычно приходит?
— Кающиеся. Скорбящие. Ищущие.
— А я, по-вашему, какая?
Старик задумался на мгновение.
— Ты… недоумевающая.
Кулагира приподняла бровь.
— Интересное определение.
— Не моё, — признался монах. — Так говорил один мудрый человек. Есть те, кто ищет Бога, те, кто бежит от него, и те, кто просто стоит на пороге, не решаясь войти.
Она задумалась. В его словах была какая-то необъяснимая точность.
— Может быть, — наконец сказала она. — Но я не уверена, что хочу заходить дальше.
— Это твой выбор, дитя. Двери открыты для всех. Если хочешь, можем поговорить о том что тебя гложет.
Кулагира задумчиво смотрела на монаха, и размышляла что делать. В конце концов, её брат ведь настаивал чтобы она была более открытой?
* * *
Четыре года назад. Весна 1992 года.
Электрический свет лампы дрожал на потолке, отбрасывая неровные тени по стенам. За окном гудел мартовский ветер, швыряя в стекло редкие капли дождя, уже почти переходящего в снег. Иван Дмитриевич Морозов сидел за кухонным столом, медленно потягивал водку из гранёного стакана и смотрел в темноту за окном. Второй стакан стоял нетронутый — привычка, оставшаяся с Афгана. Всегда наливал за тех, кого уже не было.
Водка была дешёвая, палёная, но он давно перестал замечать вкус. Важнее было тепло, растекающееся по груди, и тупая тяжесть в висках, приглушающая воспоминания. А вспоминалось сегодня многое: как он, молодой полковник, входил в кабульские дувалы под свист пуль, как потом, уже в Союзе, подписывал бумаги в тёмных кабинетах, зная, что половина из них — ложь. Как в девяносто первом смотрел на экран, когда Горбатова что-то бормотал о прекращении существования СССР, а за окнами уже горела страна.
— Проклятая свинья, — хрипло пробормотал он и допил стакан.
Тяжёлая поступь времени давила на плечи. Всё, во что он верил, рассыпалось, как трухлявая стена. Теперь он жил в старом доме на окраине Москвы, получал пенсию, которой едва хватало на хлеб и ту самую палёную водку. Иногда звонили старые сослуживцы — кто-то спился, кто-то подался в халуи новых русских, кто-то, просто исчез в мутной воде пперестройки.
Иван Дмитриевич потянулся за бутылкой, но в этот момент раздался стук в дверь.
Три чётких удара, как тогда, в Афгане, когда ночью приходили с донесением. Он замер. Кому здесь быть в такую пору? Соседи не беспокоили, старые друзья давно отвалились.
— Кто? — крикнул он, не вставая.
— Открой, Иван, — донёсся из-за двери низкий, хрипловатый голос.
Морозов почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Этот голос он не слышал почти пять лет.
Он медленно поднялся, подошёл к двери и распахнул её.
На пороге стоял Петр.
Пётр Георгиевич Лушев, его старый товарищ и друг, человек, которого он считал либо мёртвым, либо гниющим где-то в колонии. Но перед ним был явно не зэк.
Лушев был в тёмном пальто, под которым угадывался строгий костюм, его лицо, когда-то обветренное и жёсткое, теперь выглядело усталым, но собранным. Только глаза — холодные, как сталь, — остались прежними. Позади него стояли его охранники.
— Ты?.. — Морозов не нашёл слов.
— Я, — коротко кивнул Лушев.
— Думал, тебя после свистопляски в ГДР засунули в самую темную нору, — хрипло сказал Иван Дмитриевич.
Лушев усмехнулся.
— Так и было. Недавно вышел.
— И сразу ко мне? — Морозов не мог скрыть недоверия.
— Не совсем, — Лушев шагнул в дом, не дожидаясь приглашения. — Сначала были кое-какие дела. Ты видимо вообще не следишь за новостями.
Он снял пальто, бросил его на вешалку и прошёл на кухню, оглядев убогую обстановку. Его взгляд на секунду задержался на бутылке и пустом стакане.
— Садись, — буркнул Морозов, закрывая дверь.
Лушев сел, отодвинул стакан и достал из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку.
— Выпьем по-нормальному?
Иван Дмитриевич молча кивнул.
Лушев налил — жидкость была тёмной, с янтарным отливом. Коньяк. Хороший.
— За старые времена, — поднял он стопку.
Морозов чокнулся и выпил. Тепло разлилось по телу, мягче, чем от водки.
— Так где ты пропадал все эти годы? — спросил он наконец.
Лушев медленно выдохнул.
— Сидел. Теперь работаю.
— На кого?
— На государство.
Морозов фыркнул.
— Какое ещё государство? Всё разворовали, раздербанили…
— Не всё, — Лушев пристально посмотрел на него. — Я теперь министр обороны.
Тишина повисла тяжёлым пологом.
Морозов уставился на друга.
— Это я знаю.
— Все таки какие-то новости до тебя доходят… Стране нужны люди, которые умеют работать, а не воровать.
— Поздравляю, — Морозов налил ещё, проигнорировав реплику своего друга. — Значит, выплыл.
— Не делай вид что не слышишь, — Лушев отпил коньяк, поморщился. — Мне нужна помощь. Твоя.
Морозов замер.
— Я вышел в отставку.
— Я знаю. Но сейчас ты нужен.
— Зачем?
Лушев отставил стакан и положил на стол фотографию. На ней был список — фамилии, звания, суммы.
— Это те, кто продаёт страну. И это только в моём же министерстве.
Морозов пробежался глазами по списку. Некоторые фамилии он знал.
— Тебе что не хватает молодых, да деятельных.
— Хватает. Но, мне нужен кто-то вроде тебя, чтобя выстроить систему. Очистим министерство.
— От кого? От коррупционеров? — Морозов усмехнулся. — Проще все эти богадельни закрыть, и набрать с улицы бомжей.
Лушев не ответил. Его лицо было каменным.
— Ты серьёзно, — наконец понял Морозов.
— Абсолютно.
— И что, думаешь, я соглашусь?
— Думаю, ты ещё не забыл, что такое долг русского офицера.
Морозов стиснул зубы. В голове пронеслись лица тех, кто погиб тогда, в горах, кто верил, что они защищают не просто страну, а идею.
— Чёрт с тобой, — тихо сказал он. — Я в деле.
Лушев улыбнулся — впервые за вечер.
— Тогда выпьем за новую службу.
Стаканы звонко стукнулись.
За окном ветер выл, будто предупреждая о буре.
* * *
Черный октябрь. 1992 год.
Тольятти горел.
Не в буквальном смысле, конечно, хотя и это случалось — разбитые витрины, обугленные остовы машин, чёрные от копоти стены умирающих заводов. Но главное пламя было невидимым, подспудным. Оно тлело в пустых взглядах рабочих, выброшенных за ворота ВАЗа, в дрожащих руках стариков, считающих последние купюры у разграбленных сберкасс, в зверином оскале «братков», деливших город по зонам влияния. Город лихорадило. Уже целую неделю, пока в Москве, и других крупных городах шла война с Дрейковым. В Тольятти шла своя война.
Морозов стоял у окна своего временного кабинета в здании местного УВД и смотрел на улицу. За короткое время он привык к этому виду — серому, как пепел, пропитанному запахом горелой резины и дешёвого бензина. Но сегодня было что-то новое.
На площади перед администрацией собралась толпа. Несколько сотен человек, с плакатами, с криками. Не «демократы», не «коммунисты» — просто люди, которым нечего терять.
— Опять задерживают зарплату? — спросил он, не оборачиваясь.
За его спиной крякнул майор Седов, его заместитель.
— На ВАЗе третий месяц не платят. А тут ещё эти ублюдки с рынка подогревают — мол, начальство всё распродало, деньги в Швейцариях.
Морозов молча кивнул. Он знал, кто «подогревал».
— Где Смирнов? — спросил он.
— В отделе. Допрашивает того гаишника, что с «Ладами» проворачивал. Говорят у него связи с братками, через него, и его сообщников прошел каждый второй ворованный автомобиль произведённый в городе.
— Идём.
* * *
Кабинет оперативников встретил их густым запахом табака и пота. За столом сидел капитан Смирнов, а напротив — перекошенное от страха лицо майора ГАИ Колесникова. На столе лежала папка с документами.
— Ну что, Виктор Иванович, признаёшь? — спросил Смирнов, постукивая карандашом по столу.
— Да что признавать-то?! — Голос Колесникова дрожал. — Все так делали! Все!
— Все — это кто? — Морозов шагнул вперёд.
ГАИшник побледнел ещё больше.
— Товарищ полковник, я…
— Я не товарищ. И ты не милиционер. Ты — вор.
Колесников замотал головой.
— Меня подставили! Это Жарков всё организовал, он…
— Жарков уже даёт показания. Против тебя.
Это была ложь. Жарков, начальник автохозяйства, лежал в морге с пулей в затылке, братки постарались, в попытке затереть следы. Но Колесников не знал этого.
— С*ка… — прошептал он.
— Подпишешь явку с повинной — десять лет. Нет — расстрельная статья. Решай.
Колесников схватился за голову.
— Ладно… Ладно, я подпишу…
Смирнов подтолкнул к нему бумагу.
* * *
— Третий за день, — сказал Седов, когда они вышли в коридор. — Скоро в местном ГАИ некого будет сажать.
— Найдём кого, — Морозов закурил. — Следующий — Рубцов.
— Начальник горотдела. Да, ты это конечно нашёл, на кого замахнуться… — Седов осекся.
— Он крышует все наркопотоки с Юга. И от продажи машин он главный выгодоприобретатель.
— Но у него связи в Москве!
— Были связи.
Седов замолчал. Он уже понял, что Морозов не блефует.
* * *
Вечером Иван Дмитриевич ехал по промзоне. Район «старого ВАЗа» — здесь ещё сохранились цеха, но многие стояли пустые, с выбитыми стёклами. Именно здесь, в этих бетонных коробках, теперь базировались «цеховики» — подпольные мастерские, где собирали машины из краденого.
Его «Волга» остановилась у одного из таких ангаров. Внутри горел свет, слышался лязг металла.
Морозов вышел, держа руки на пистолете.
— Ждём? — спросил водитель, молодой сержант.
— Нет.
Он распахнул дверь.
Внутри пятеро мужчин возились вокруг разобранной «девятки». Увидев его, замерли.
— Кто такой?! — крикнул самый крупный, с татуировкой «Бог» на шее.
— Полковник Морозов. Внутренняя безопасность.
— А, бля… — «Бог» потянулся за монтировкой.
Выстрел прогремел, как хлопок. Пуля ударила в стену над головами.
— Следующая — в колено. На землю!
Они опустились.
— Кто хозяин?
Молчание.
— Хорошо. — Морозов достал рацию. — Вызову ОМОН, они выбьют из вас имена, вместе с говном.
— Постой! — запищал щуплый паренёк в замасленном комбезе. — Хозяин — Рубцов! Он нам детали привозит!
Морозов улыбнулся.
— Отлично. — Он включил рацию. — Ребята, пакуем их.
* * *
На следующий день начальник горотдела Рубцов был арестован при попытке вылета в Сочи. В его чемодане нашли двести тысяч долларов и списки.
А вечером в кабинете Морозова зазвонил телефон.
— Ты что, совсем охренел? — прошипел незнакомый голос.
— Здравствуйте, вы кто, — спокойно ответил Иван Дмитриевич.
— Ты Рубцова взял?! У него люди в администрации президента!
— Были.
— Ты понимаешь, что тебя самого могут снять?
— Попробуйте.
* * *
Морозов проснулся от резкого звонка телефона. На цифровых часах мигало 04:30. Он провёл ладонью по лицу, смахнув липкий сон, и поднял трубку.
— Говорите.
— Иван Дмитриевич, это Седов. Мы получили оперативную информацию по делу нефтетрейдеров. Они выводят активы через Кипр."
Морозов сел на кровати. За окном ещё стояла кромешная тьма, но в его голове уже прояснилось.
— Кто конкретно?
— Замминистра энергетики Громов и его люди. Документы уже готовы к подписанию. Если они уйдут сегодня…
— Собирай группу. Через сорок минут у здания.
Он повесил трубку и потянулся за сигаретами. В последние три месяца это стало рутиной — ночные звонки, срочные выезды, аресты на рассвете. С тех пор как Лушев пробил указ о создании Федеральной службы аудита, работа пошла в геометрической прогрессии.
* * *
В оперативном зале уже кипела работа. Десять человек — весь костяк его команды — изучали документы. На стене висела схема с фотографиями: в центре — упитанное лицо Громова, вокруг — сеть подчинённых и подрядчиков.
— По нашим данным, сегодня в восемь утра должен состояться финальный этап сделки, — докладывал капитан Ильин, указывая на карту офисного центра. — Здесь, в "Северной башне", у них встреча с представителями кипрской фирмы.
Морозов кивнул.
— Оружие?
— Только табельное. По нашим данным, охрана есть, но не вооружённая.
— Ошибаешься," — хрипло сказал пожилой майор Крутов, бывший афганец. — У них минимум два человека с "плечаками". Видел вчера сам.
Морозов задумался. Шесть человек против возможного вооружённого сопротивления. Но ждать подкрепления — значит упустить момент.
— Идём вшестером. Ильин и Смирнов — через главный вход. Крутов и я — с чёрного хода. Седов остаётся на связи.
* * *
Лифт "Северной башни" поднимался слишком медленно. Морозов проверил кобуру — "Макаров" лежал на привычном месте. Рядом Крутов нервно постукивал пальцами по стволу АКСУ.
— Спокойно, Виктор Петрович.
— Да я спокоен, Иван Дмитриевич. Просто знаю этих ублюдков — деньги у них есть, а совести нет.
Лифт остановился на 28 этаже. Дверь открылась в пустой коридор. По плану, здесь должен был находиться офис фирмы-прокладки.
— По местам.
Они двинулись по коридору, сверяясь с планом здания. Из-за угла донёсся смех и звон бокалов. Морозов жестом остановил Крутова.
— Ждём сигнала.
В рации затрещал голос Смирнова: "Главная группа на месте. Видим трёх охранников."
"Продолжайте наблюдение."
Минута. Две. Потом в рации раздался резкий звук — условный сигнал. Морозов резко шагнул вперёд.
Дверь в офис была приоткрыта. Внутри за длинным столом сидели семь человек. В центре — сам Громов, с сигарой в пухлых пальцах. Перед ним лежала пачка документов.
— Федеральная служба аудита! Руки на стол! — крикнул Морозов, входя с поднятым пистолетом.
На секунду в комнате повисла тишина. Потом один из охранников рванулся к кобуре.
Выстрел Крутова прозвучал как хлопок. Пуля ударила в стену над головой охранника.
— Следующая — в голову!
Охранник замер. Громов побледнел.
— Вы… Вы не имеете права…
— Имеем-имеем, — Морозов бросил на стол постановление об обыске. — По статье 290 УК. Крупная взятка. Незаконные операции с госимуществом.
Один из бизнесменов — молодой мужчина в дорогом костюме — резко встал.
— Вы даже не представляете. У меня связи в…
— В Москве? Знаю, — Морозов кивнул Смирнову. Тот подошёл к окну и отдернул штору. Внизу, на площади, стояли автобусы с вооружёнными людьми.
— Ваши "связи" уже дают показания. А теперь — все документы на стол.
* * *
В кабинете Лушева пахло свежемолотым кофе и дорогим табаком. Министр обороны разливал напиток по фарфоровым чашкам, когда Морозов вошёл с папкой в руках.
— Ну что, Иван, сколько сегодня?
—; ⁷⁷Замминистра энергетики, три крупных бизнесмена и два полковника МВД," — Морозов бросил папку на стол. — Вывод активов на сумму около двухсот миллионов долларов.
Лушев усмехнулся.
— Мелочь. На прошлой неделе в Питере на полмиллиарда задержали.
— Это не мелочь, Пётр Николаевич.
Они помолчали. За окном шёл дождь, стуча по подоконнику крупными каплями.
— Президент подписал указ о расширении твоих полномочий, — наконец сказал Лушев. — Теперь Федеральная служба аудита будет самостоятельной структурой. Как СК.
— Кадров не хватит.
— Знаю. Но ты сам говорил — надо чистить. Без вас мы не справимся.
Морозов вздохнул. За три месяца работы он видел главное: коррупция — это не отдельные чиновники. Это система, опутавшая всю страну. Чтобы бороться с ней, нужны не просто честные люди — нужны фанатики.
— Я возьму нескольких афганцев. И пару ребят из старой прокуратуры.
— Бери кого угодно. Но результаты должны быть." Лушев отпил кофе. — Кстати, готовься к командировке. В Нижнем Новгороде всплыла интересная схема с оборонкой."
Морозов кивнул. Он уже знал — эта война не закончится ни завтра, ни через год. Но теперь у него была своя армия. Маленькая, но своя.
* * *
1994 год.
Чёрная «Волга» с затемнёнными стёклами мчалась по пустынной трассе, оставляя позади последние огни промзоны. Морозов, прикрыв глаза, слушал, как стучит по крыше редкий осенний дождь. Он не любил эти внезапные вызовы — особенно ночью, особенно в Электроград.
— Скоро приедем, — сказал водитель, бывший десантник с шрамом через всю щёку.
Морозов кивнул, не открывая глаз.
Электроград. Новая столица, новый символ новой России. Город, выросший за три года среди лесов и болот, с широкими проспектами, зеркальными небоскрёбами и бункером под каждым министерством. Здесь всё было стерильно, ново, без намёка на ту гниющую реальность, которая осталась за пределами «особой зоны».
Машина резко свернула, затормозила у КПП. Охранник в чёрной форме бегло проверил документы, кивнул, шлагбаум поднялся.
— Ждут вас, Иван Дмитриевич.
Резиденция президента напоминала скорее научный институт, чем дворец — стекло, бетон, строгие линии. Внутри было тихо, только где-то далеко гудели серверы. Офицер охраны провёл Морозова по длинному коридору, остановился у матовой двери.
— Вас Ждут.
Кабинет оказался небольшим, без помпезности. За столом, заваленным бумагами, сидел Владислав Николаевич Железняков-Котлинский — человек, которого три года назад никто не знал, а теперь вся страна видела на экранах каждый день.
— Садитесь, Иван Дмитриевич, — президент не поднял глаз от документов.
Морозов сел, положил руки на колени. Ждал.
— Чай? Кофе?
— Не стоит.
— Как хотите.
Наконец Железняков отложил бумаги, снял очки, протёр переносицу. Его лицо было усталым, но глаза — острыми, как скальпель.
— Ваша служба работает хорошо. Очень хорошо.
— Спасибо.
— Не благодарите. Это констатация факта.
Президент встал, подошёл к окну. За стеклом мерцали огни города — искусственного, как всё здесь.
— За два года вы вычистили тридцать семь крупных чиновников, остановили вывод шести сотен миллиардов долларов, разгромили двенадцать организованных групп.
— Так и есть.
— Но теперь нужно идти дальше.
Морозов нахмурился.
Железняков — В каком смысле?
Он повернулся.
— Федеральная служба аудита разрослась. Слишком. Четыреста человек — это уже не оперативная группа, это бюрократия.
— У нас нет лишних людей.
— Я знаю. Поэтому мы не будем сокращать. Мы разделим.
Морозов почувствовал, как в животе сжалось что-то холодное.
— Разделим?
— Часть подразделений перейдёт в новую структуру — Службу промышленной безопасности. Другая часть — в Финансово-экономический контроль.
— То есть вы расформировываете ФСА?
— Нет. Вы остаётесь главой ФСА. Но теперь у вас будет меньше функций — стратегические дела, только верхушка. Остальное — на новые службы.
Морозов медленно выдохнул.
— Кто будет руководить новыми структурами?
— Ваши люди. Вы порекомендуете.
— И они будут подчиняться мне?
Железняков усмехнулся.
— Нет. Они будут подчиняться правительству. Но работать параллельно. И… следить друг за другом.
Тишина повисла тяжёлой пеленой.
Морозов не мог убить, учитывая обстоятельства. Это была система сдержек и противовесов. Чтобы ни одна структура не стала слишком сильной. Чтобы ни один человек — даже он —контролировать всё.
Проезд вернулся.
— Вы не доверяете мне? — спросил он прямо, рядом со столом.
— Это не вопрос доверия. Это вопрос системы…
— Тогда зачем я вообще нужен?
Они смерили друг друга взглядами. Два профессионала. Два фанатика.
— Кого вы хотите видеть во главе новых служб? — наконец спросил Морозов.
— Седова — в промышленность. Он знает заводы. Ильина — в финансовый контроль. У него экономическое образование.
— А Крутов?
— Останется с вами. Как и оперативная группа.
Морозов кивнул. Он уже видел схему: три независимых центра, три отчёта, три источника информации. И главное — ни у кого не будет полной картины.
— Когда вступают изменения?
— Через две недели. Указ уже подписан.
— Ясно.
Морозов встал.
— Иван Дмитриевич… — президент снова надел очки, взял бумаги. — Не воспринимайте это как недоверие.
— Я воспринимаю это как работу.
— Тогда всё в порядке.
--— На улице дождь усилился. Морозов стоял под козырьком, курил, смотрел на освещённые окна резиденции. Где-то там, за этими стёклами, сейчас решались судьбы миллионов. И теперь его служба — его детище — становилась лишь частью большой машины.
Но это было не главное. Главное — он понял правила игры.
В кармане зазвонил телефон.
— Да.
— Иван Дмитриевич, это Крутов. У нас проблема. В Санкт-Петербурге только что арестовали нашего человека — майора Глухова. Обвиняют в превышении полномочий.
— Кто арестовал?
— Новые ребята. Из прокуратуры. Те, что подчиняются напрямую администрации.
Морозов затянулся, выдохнул дым.
— Я разберусь.
Он бросил окурок в лужу, пошёл к машине.