— Вот мы и приехали, — негромко проговорил агент Стоун, останавливая машину напротив моего дома. Сквозь лобовое стекло виднелся тёмный фасад, и лишь жёлтые отблески фонарей падали на знакомый мне двор, словно обводя его тонкой, зыбкой линией света. Агент повернулся ко мне, всматриваясь в моё лицо так, будто пытался понять, на грани ли я срыва или ещё способен держаться. В его взгляде читалась сдержанная твёрдость, но я чувствовал и долю искреннего сочувствия.
— Брюс, мы прекрасно понимаем, что тебе сейчас невыносимо тяжело, — произнёс Стоун, приподняв брови и сделав тихий выдох. — Потерять родителей — такое горе не каждому по силам перенести в одиночку. Завтра мы снова приедем: нам нужно будет задать несколько вопросов, оформить ряд документов… Если у тебя есть родственники или друзья, которых можно позвать, может, стоит с ними связаться? В такие моменты лучше не оставаться одному.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы взять под контроль горькую волну, захлестнувшую моё сознание. Я даже не сразу понял, что агент всё ещё ждёт ответа. Внутри всё было пусто и одновременно переполнено: безграничная боль и отстранённость, как будто это событие не касалось меня лично, а происходило где-то на другой планете.
— Я разберусь сам, — едва слышно произнёс я, стараясь говорить ровно, но чувствовал, как каждый звук даётся через силу. — Спасибо за заботу, но сейчас мне нужно побыть одному.
Агенты переглянулись, однако спорить не стали. Я толкнул дверцу автомобиля и шагнул наружу, ощутив сырость вечернего воздуха. Сделав несколько шагов, я поймал на себе взгляды обоих агентов, однако ни один из них не сказал больше ни слова. Машина тихо завелась и отъехала, словно опасалась потревожить тишину, окутывающую дом.
Я остановился перед калиткой, под которой хрустели гравий и опавшие листья, и снова почувствовал подступающую дрожь. Мой дом — всегда казавшийся таким уютным и надёжным — теперь выглядел мрачным и чужим, словно от него оторвали самое живое. На двери красовались полосы жёлто-чёрной ленты с надписью «Место преступления», которые безжалостно сообщали: в этом доме случилось что-то ужасное.
Сорвав ленту резким движением, я вставил ключ в замок и толкнул входную дверь. Скрип петель и тихий щелчок эхом разнеслись по пустым коридорам. В ответ — глухая тишина.
Полная темнота не мешала мне видеть: я медленно прошёлся по прихожей, чувствуя, как в груди растёт тяжесть от осознания того, что я больше не услышу знакомых голосов, не почувствую аромата маминых блюд, не увижу отца, читающего свою утреннюю газету за столом. С каждой новой мыслью воздух становился гуще, словно пропитанный горечью утраты.
Немного сосредоточившись, моё восприятие обострилось. Я увидел темно-красные пятна на полу, уходящие следами за угол, туда, где начиналась кухня. В уголке стены проступали бурые брызги, едва различимые в ночной темноте. Мне не понадобилось долго размышлять, чтобы понять, кто оставил эти пятна — и как это произошло. Словно страшное кино, которое я пытался остановить, в голове возникли сцены: мама, тихо спускающаяся ночью за стаканом воды, а следом — двое мужчин, проникшие в дом.
Я прикрыл глаза, и воспоминания о том, что я узнал в морге, с ужасающей чёткостью дополнились моим внутренним «видением». Мой мозг заработал на полную, составляя картинку преступления. Вот мама в лёгком халате, чуть сонная, наивно полагающая, что ещё несколько минут — и она вернётся в тёплую постель. Она тянется к выключателю… но дверь распахивается, и удар заканчивает её жизнь в одно мгновение. Кровавые капли летят на стену, а она, не успев даже закричать, падает на пол.
Я сжал кулаки так сильно, что ногти больно впились в ладони. Хотелось закричать, но горло сдавил мучительный спазм. Казалось, ещё чуть-чуть — и я взорвусь от этого невыносимого сочетания боли и ярости.
В моём воображении картина неумолимо разворачивалась дальше: отец, рванувшийся вниз по лестнице, услышав неладное, готовый броситься на помощь жене, но… пуля, вырвавшаяся из пистолета второго преступника, оборвала его жизнь, не дав и шанса спасти её или себя. Я видел, как он падает, словно замедленно, пытаясь дотянуться до мамы, надеясь, что это кошмар, а не реальность.
Все эти сцены заставляли моё сердце сжиматься в тисках беспомощного гнева. Я судорожно вздохнул, чувствуя солёный привкус слёз, выступающих на глазах.
Это было не ограбление. Они не украли ничего, в этом я уверен. После убийства, они просто ушли. К каким же выводам приходить, если это не была тривиальная кража со взломом? Значит, кто-то пришёл сюда, чтобы убить их намеренно? Почему? За что?
Я судорожно провёл рукой по волосам, стараясь успокоиться, но все эти мысли нарастали, как снежный ком. В какой-то момент я понял, что уже не могу оставаться в этой обстановке со следами крови. Агенты сказали, что на месте преступления уже провели все необходимые экспертизы. Значит, я могу убрать эти следы.
Закрыв глаза и сделав глубокий вдох, я почувствовал, как тело заливает волна ярости, смешанной с нестерпимым желанием избавиться от омерзительных пятен. Время вокруг замедляется, а я обретаю невероятную скорость и точность в движениях. Уже через несколько мгновений пол был вымыт, стены очищен.
С тяжёлым вздохом я побрёл наверх, в свою комнату. Когда-то она была для меня местом уединения и покоя, где я мог сосредоточиться на учёбе или разработке проектов. Теперь же даже мой собственный уголок казался холодным и равнодушным. Я опустился на кровать, не заботясь о том, чтобы снять обувь или переодеться.
Перед глазами тут же всплыло лицо мамы с её ласковой улыбкой, когда она готовила завтрак, или отца, спокойно читающего газету и посматривающего на меня с незаметной гордостью. Я вспомнил, как мы в последний раз вместе сидели за кухонным столом, обсуждая мою будущую игру, пока мама недовольно качала головой, называя меня «трудоголиком». Тогда мы все смеялись…
Эти воспоминания вспороли моё сердце острой болью, отчего я зажмурился, надеясь, что это хоть немного ослабит внутреннее напряжение. Но слёзы не отступали, они текли предательски горячими ручьями, обжигая лицо.
— Чёрт, — прошептал я, с трудом сглатывая комок в горле. — Как же так…
Я сжался калачиком, вжавшись в подушку и чувствуя, как тишина надвигается со всех сторон, будто пытаясь задушить меня своей неумолимой пустотой. Никогда прежде я не чувствовал себя таким беспомощным и уязвимым.
Постепенно, сквозь прерывистое дыхание, я начал проваливаться в тяжёлый сон. Сцены счастливых моментов перемешивались с жуткой картиной того, что произошло в эту ночь. Во сне я будто вернулся в прежнюю реальность, где мы вновь были вместе: мама, папа и я. Мы смеялись над чем-то, готовя семейный ужин, планировали нашу следующую поездку, спорили о том, стоит ли мне продолжать играть за футбольную команду или лучше полностью посвятить себя бизнес-проектам.
Но в глубине сознания я уже понимал, что это иллюзия, обман, призванный на время защитить меня от мучительной реальности. Завтра я открою глаза, и меня вновь накроет осознание, что их больше нет. Что этот дом осиротел, как и я сам.
* * *
Пробуждение далось с трудом: чувство разбитости и глухой тупой боли в голове накрыло меня, едва я открыл глаза. Мир вокруг казался расфокусированным и каким-то ненастоящим, словно я ещё не до конца выпутался из ночного кошмара. Но реальность всё громче напоминала о себе: тяжёлой пустотой в груди, осознанием того, что спокойная и привычная жизнь осталась в прошлом.
Снизу доносились резкие, настойчивые звуки дверного звонка. Казалось, тот, кто стоял снаружи, не собирался отступать, пока я не обращу на него внимания. Я нехотя сел, проводя рукой по лицу — привычная попытка стряхнуть остатки дурного сна. Но это не был просто сон. После гибели родителей мой дом перестал быть уютным островком: теперь он казался пустым и чужим, а каждый новый день лишь возвращал меня к страшной реальности.
Стараясь взять себя в руки, я воспользовался своим даром «видеть» сквозь преграды. Внизу, за дверью, я рассмотрел трёх человек: двое мужчин и женщина. Их лица были мне незнакомы, за исключением одного — пожилого адвоката отца, мистера Смита, которого я легко узнал по аккуратной бородке и добродушному, но сейчас встревоженному выражению. Остальные двое держались рядом с ним, выглядя напряжёнными и отстранёнными.
С трудом придав себе более-менее приличный вид, я натянул чистую футболку, джинсы и, рассеянно проведя рукой по волосам, направился вниз по скрипучим ступеням и распахнул дверь.
— Добрый день, мистер Смит, — произнёс я негромко. — Что привело вас?
Смит выглядел смущённым: он отвёл глаза, откашлялся и попытался изобразить что-то похожее на сочувствующую улыбку.
— Здравствуй, Брюс. Я понимаю, как тебе тяжело, — проговорил он, не зная, куда девать руки. — Но, к сожалению, есть вопросы, которые не могут ждать. Позволь представить моих коллег: мисс Льюис и мистера Аброна. Они… представляют интересы совета директоров компании твоего отца.
Я невольно скривился, почувствовав, как внутри всё заныло от обиды и раздражения. «Совет директоров» — звучало так, будто люди пришли «окучивать» чужое наследство, едва оно освободилось. Тем не менее я кивнул в сторону прихожей, приглашая их войти, и мы все прошли в гостиную. Там я опустился в кресло, а гости расселись на диване, стараясь держаться на небольшом расстоянии. Атмосфера была натянутой: казалось, что воздух в комнате стал густым и тяжёлым.
Мистер Смит откашлялся снова, словно пытался собраться с мыслями.
— Брюс, как я уже сказал, мне очень жаль, что приходится говорить об этом именно сейчас, но через пять дней состоится официальное оглашение завещания твоих родителей. Твоё присутствие необходимо по закону. Мероприятие пройдёт в Нью-Йорке, в главном офисе компании.
Услышав это, я лишь молча кивнул. Переведя взгляд на остальных двоих, я посмотрел на них холодно и с нескрываемым недоверием.
— А вы зачем прибыли? — спросил я, сжав кулаки. — Я вас не звал, да и не вижу, чем вы мне можете помочь.
Женщина, представившаяся мисс Льюис, чуть заметно сощурилась, но голос её прозвучал ровно и бесстрастно:
— Мистер Уэйн, мы хотели заранее донести до вас информацию о ваших акциях и долях в семейном бизнесе. После оглашения завещания вы формально станете акционером нескольких компаний, совокупный процент владения — 7,5%. Мы обязаны предупредить вас, чтобы вы не совершали поспешных заявлений или действий, которые могут повлиять на стабильность.
Её ледяная вежливость вызвала у меня целый шквал негодования. Серьёзный тон, деловой вид — всё это выглядело нелепо, учитывая трагедию, которая только что постигла мою семью.
— Почему так мало? — перебил я, не заботясь о том, насколько резко звучат мои слова.
Она едва уловимо поджала губы, словно ожидая подобного вопроса.
— Потому что незадолго до смерти ваш отец продал львиную долю своего пакета другим инвесторам. Оставшаяся часть активов, по соглашению обоих родителей, была размещена в безотзывном доверительном фонде. Получить к ним доступ, Брюс, вы сможете только после достижения определённого возраста или при выполнении ряда условий, прописанных в документах. До этого момента акции будут находиться под управлением совета директоров и назначенного управляющего. Это касается и активов вашего отца, и фонда вашей матери.
Я замолчал, чувствуя, как внутри постепенно нарастает волна болезненной ярости. Всего несколько дней назад моя жизнь была относительно стабильной: у меня были родители, с которыми я, по сути, чувствовал надёжную связь. А теперь — их нет, и в дом уже приходят люди, сухо объясняющие, что моё наследство почти исчезло.
— Очень интересно, — холодно процедил я, не скрывая, что киплю изнутри. — Значит, прошло чуть больше суток с момента их смерти, а вы уже тут. Принесли бумаги, рассказываете о том, что мне практически ничего не достаётся, и что даже на эти жалкие крохи я не имею никаких прав до определённого момента. И вы считаете, что всё это нормально?
Мои слова повисли в воздухе, заставив гостей нервно переглянуться. Они явно не ожидали такой реакции от юноши, который, по их представлениям, должен был быть растерянным и подавленным. Мистер Смит опустил взгляд, словно не решаясь вмешаться, а мисс Льюис смотрела на меня с прежним холодным безразличием.
— Это не наше дело, Брюс. Таковы реалии, и мы обязаны были уведомить вас об этом, — сказала она, положив на стол пухлую папку документов.
Её равнодушие оказалось последней каплей. Я почувствовал, как во мне закипает ярость, смешанная с болью и чувством предательства. Вскочив, я почти прокричал:
— Пошли вон! Все трое! Немедленно!
— Да как ты смеешь?! — возмущённо выдохнул мужчина, которого представили как мистера Аброна. Он тоже встал, отчего диван заскрипел, но, увидев моё лицо, вдруг остановился, будто наткнувшись на чёрную пропасть в моих глазах.
Я был настолько взвинчен, что готов был убивать. Только бешенство и горечь наполняли меня. Слова сами срывались с губ, в голосе прорезались низкие гневные нотки.
— Убирайтесь из моего дома! Прямо сейчас, иначе я не отвечаю за последствия!
Они быстро поднялись, бормоча что-то о «безумии» и «непозволительном поведении», но больше не смели повышать на меня голос. Мистер Смит попытался что-то сказать, но я даже не слушал. Под моим взглядом, полным ненависти, они отступали к дверям, стараясь не поворачиваться спиной.
Когда за ними захлопнулась дверь, в доме снова воцарилась мёртвая тишина. Я продолжал стоять, сжимая кулаки и дыша так часто, будто только что пробежал марафон. Перед глазами мелькали мысли, одна мрачнее другой: откуда эти договоры? Почему отец не сказал мне ни слова? И главное: правда ли, что всё так случайно совпало с их гибелью?
Я осмотрелся вокруг: просторные комнаты, некогда наполненные смехом, уютом и звуками семейных разговоров, теперь дышали отчуждением. Я почувствовал себя преданным, загнанным в угол и абсолютно одиноким. Но ещё я понял, что не могу просто так сдаться: в глубине души я знал — здесь кроется нечто куда более масштабное, чем случайное убийство.
Сглотнув ком в горле, я провёл рукой по лицу, пытаясь успокоить бешеное сердцебиение. «Если отец действительно заключил такую сделку, почему не сказал? — мелькнуло в сознании. — А если его кто-то вынудил? Или это часть какой-то сложной схемы?..»
Вопросы сыпались один за другим, но ответов пока не было. Однако, одно я знал точно: я не успокоюсь, пока не выясню правду. В голове стучала чёткая, холодная мысль: «Я найду ответы, чего бы это ни стоило».
* * *
День похорон настал серым и холодным, как будто само небо разделяло мою боль и тоску. Дождь шел беспрерывно уже несколько часов, капли с тихим шорохом падали на землю, превращая мягкий газон кладбища в тёмную, вязкую грязь. Я стоял совершенно один перед двумя свежевырытыми могилами, на семейном кладбище Уэйнов, где покоились поколения моей приёмной семьи.
Вокруг не было никого — ни друзей семьи, ни знакомых, ни даже отцовских бизнес-партнёров. Словно все они внезапно решили забыть, что Джонатан и Эсми Уэйн когда-то существовали. Это не было случайностью, это была чья-то чётко спланированная игра, попытка изолировать меня от внешнего мира. Я чувствовал это каждой клеткой своего тела.
Я стоял молча, неподвижно, позволяя дождю свободно стекать по моему лицу, смешиваясь со слезами, которые я уже перестал замечать. Я не стал брать с собой зонта — какая теперь разница, промокну я или нет? Это была самая незначительная деталь в моей разбитой жизни.
Могилы были окружены строгими мраморными плитами, на которых были высечены имена моих родителей: Джонатан и Эсми Уэйн. Чёткие, ровные буквы, которые словно издевались надо мной, напоминая о реальности, которую я отказывался принимать.
Священник, который проводил церемонию, уже давно ушёл. Он пытался говорить какие-то утешительные слова, но я почти не слушал. Его тихий, вкрадчивый голос казался мне чем-то неуместным, даже раздражающим в этот момент. Я не хотел утешений, не хотел пустых слов. Я хотел ответов, хотел понять, почему это произошло. Почему именно они?
— Простите меня, — тихо проговорил я, обращаясь к холодному камню. — Простите, что не смог вас защитить. Я ведь мог… мог, но не сделал.
Мой голос звучал тихо и отрешённо, почти незнакомо мне самому. Я всегда считал себя сильным и способным справиться с любой ситуацией, но сейчас я чувствовал себя абсолютно беспомощным.
Дождь усилился, ветер хлестал каплями по лицу. Я не двигался с места, не желая покидать родителей даже сейчас. Я знал, что это всего лишь тела, которые уже ничего не чувствуют и не слышат, но для меня в этом было нечто большее — это была последняя связь с ними, которая оставалась.
— Я найду их, — произнёс я вслух, сжимая кулаки так. — Я найду того, кто это сделал, кем бы он ни был. И он ответит за это, я клянусь.
Голос мой звучал глухо, твёрдо, холодно. Внутри меня постепенно разрасталась тёмная решимость. Мрачная, пугающая, но в то же время до странного успокаивающая, словно она давала хоть какой-то смысл моему существованию.
Я смотрел на могилы, ощущая, как на смену отчаянию приходит что-то другое — что-то суровое и жестокое. Теперь моя жизнь имела конкретную цель, и я не собирался останавливаться, пока не найду виновных. И это обещание, данное на могилах родителей, казалось единственным верным шагом в этом новом, пугающем мире, где мне предстояло жить теперь.
Я поднял голову к небу, позволяя дождю полностью смыть с моего лица последние следы слёз. Я глубоко вдохнул холодный воздух, наполняя лёгкие и пытаясь обрести хоть какой-то контроль над своими эмоциями. Затем медленно развернулся, последний раз бросив взгляд на могилы, и зашагал прочь от семейного кладбища.
Я шёл долго, не замечая ничего вокруг. Внутри была пустота, глубокая и гулкая, заполненная лишь гневом и жаждой мести. Я знал, что этот путь будет долгим и трудным, что он, скорее всего, изменит меня навсегда. Но меня это не пугало. После того, что случилось, у меня больше не осталось страха перед последствиями.
Теперь я жил только ради одного — ради того, чтобы найти виновных. Ради того, чтобы отомстить.
И я уже понимал, что ради этого буду готов пожертвовать чем угодно. Даже самим собой.