Зелье романтических историй. Глава 4
Больше в этот день Гарриэт не видела профессора, а когда время стало приближаться к ужину, ее позвали в комнату миссис Фэйрфакс — какой-то приезжий спрашивал её. Войдя туда, девушка увидела мужчину, по виду слугу из хорошего дома. Он был в глубоком трауре, и даже шляпу, которую он держал в руке, обвивала черная креповая лента.
— Думается, вы меня не помните, мисс, — сказал он, встав, когда Поттер вошла. — Я служил кучером у миссис Рид, когда вы жили в Гейтсхеде восемь-девять лет тому назад и теперь там служу. Я Роберт Ливен.
— Что-то случилось, Роберт? — Сожалею, мисс, но новости у меня самые дурные. Большое несчастье. Такая беда! Мистер Джон умер неделю назад в своей лондонской квартире.
— Мистер Джон? Он же совсем молодой был, несчастный случай?
— Это не был несчастный случай. Жизнь он вел самую беспутную, а последние три года и вовсе свихнулся. Губил свое здоровье и проматывал имение со скверными приятелями и с женщинами, скверней которых не бывает. Запутался в долгах и угодил в тюрьму. Мать за него уплатила раз, уплатила два, но чуть он выходил на свободу, как снова принимался за прежнее в той же компании. Умом он никогда крепок не был, а негодяи, с которыми он водился, и вовсе его задурили. Недели три назад он приехал в Гейтсхед и потребовал, чтобы хозяйка отписала ему все. Она отказалась: дескать, он и так почти ее разорил. Ну, он уехал в Лондон, а потом пришло известие о его смерти. Как он умер, одному Богу известно. Поговаривают, что наложил на себя руки. Гарриэт молчала, не зная, что и сказать. Хоть этот Джон был всего на всего персонажем книги, новость была страшная. И Роберт Ливен продолжал: — Хозяйка сама уже давно нездорова была. Ну а тут разорение — она все боялась совсем нищей остаться, — и пришла в расстройство. А известие о смерти мистера Джона и о том, как он умер, так ее поразило, что с ней удар приключился. Три дня говорить не могла, а во вторник ей полегчало, и все она вроде что-то сказать хотела, все знаки моей жене Бесси делала и мычала. А только вчера утром разобрала, что она ваше имя произносит, а потом и другие слова: «Привезите Джейн… пошлите за Джейн Эйр, мне надо с ней поговорить». Бесси толком не разобрала, в своем она уме или нет, то есть понимает ли сама, что говорит. Она позвала её дочерей. Барышни хотели было отложить это, да только их мать совсем беспокойной стала и все повторяла: «Джейн! Джейн!», пока они не согласились. Я из Гейтсхеда уехал вчера, и коли вы поедете, мисс, так нам бы завтра с самого утра.
— Хорошо, Роберт, я сейчас соберусь. Хоть к миссис Рид я не испытываю теплых чувств, но навещу её, раз ей так это нужно.
— Я тоже так думаю, мисс. Бесси так и сказала, что вы не откажетесь. Вам, наверное, отпроситься надо?
— Да, я сейчас же поговорю об этом. И, проводив Роберта в людскую, Гарриэт отправилась на поиски Снейпа, который нашелся в бильярдной, откуда доносились голоса и щелканье шаров.
Кроме него самого там были мисс Ингрэм-Беллатриса, обе мисс Эштон-Ханна, мисс Эштон-Сьюзен и их кавалеры. Потребовалось некоторое мужество, чтобы вторгнуться в такое общество, однако дело не терпело отлагательств, а потому Гарриэт подошла к своему патрону, стоившему рядом с мисс Ингрэм-Беллатрисой. Она обернулась на звук её шагов и смерила её таким взглядом, который явно говорил: «Что еще понадобилось этой ползучей твари?» А когда Гарриэт негромко произнесла: «Мистер Рочестер!», она сделала жест, словно ей очень хотелось её прогнать, и сказала презрительно:
— Эта особа как будто ищет вас? На лице профессора промелькнуло странное выражение лица, не поддающееся истолкованию, он кий и вышел вместе с девушкой, которая провела его в классную комнату.
— Что-то случилось, Гарриэт? — спросил он, когда закрыл за ними дверь и запер её заклинанием.
— Сэр, мне нужно уехать недели на две.
— Как уехать? Куда это вы собрались? Зачем? Почему?
— Навестить больную леди, миссис Рид, которая прислала за мной.
— И куда вы направитесь?
— В Гейтсхед, в ***шир.
— В ***шир? Это же в ста милях отсюда! Кто она вам, что заставляет ехать к ней в такую даль?
— Мистер Рид был моим дядей, братом моей матери. — А, так это те родственники, что издевались над вами в детстве! И зачем вы туда едите?
— Мой кузен, Джон Рид умер, сэр. Он разорился сам, почти разорил мать и как будто покончил с собой. Новость эта так поразила его мать, что с ней случился апоплексический удар.
— Удар? И зачем вы там? Вы что врач? Гарриэт вы туда не поедете!
— Сэр, нужно поехать. По книге я именно так и поступила.
— Ну, хорошо. Обещайте, что задержитесь там не больше недели…
— Я, увы, не помню, сколько там пробыла Джейн.
— Но в любом случае вы вернетесь?
— Естественно. Я, знаете ли, не так тут хорошо устроена, как вы. И у меня нет сомнений в том, стоит ли мне возвращаться в мою собственную жизнь или нет.
— Это вы сейчас на меня намекаете? Думаете, что я могу решить не возвращаться? Откуда такие мысли?
— Это не важно.
— Как раз очень даже важно! Это наша с вами история, а вы ведете себя как бездомный котёнок, которого только что взяли в дом. Выбираетесь из-под кровати, чтобы попить молока, а стоит только мне на вас взглянуть, и не дай бог заговорить, как вы тут же прячетесь обратно. А теперь еще и утверждаете, что я могу захотеть тут остаться. Что происходит, Поттер?
Девушка продолжала упрямо молчать, разглядывая узоры на ковре, который покрывал пол.
— Хорошо. Отложим этот разговор до вашего возвращения, хотя, видит Мерлин, мне этого очень не хочется. Вернемся к вашей поездке. Вы же не можете отправиться за сто миль одна?
— Разумеется, сэр. За мной прислали кучера из поместья Ридов.
— На него можно положиться?
— Да, сэр. Он служит там десять лет. Профессор задумался.
— Когда едете?
— Завтра рано утром.
— Вам, конечно, нужны деньги. Путешествовать без денег вы никак не можете, у вас вообще есть хоть что-то, как-то я раньше не подумал об этом.
Гарриэт достала кошелек с несколькими монетками. Снейп его отобрал, высыпал содержимое на ладонь и засмеялся. Затем он открыл свой бумажник взял оттуда пятидесятифунтовую банкноту и положил её вместе с монетами в кошелек.
— Знаете, Джен отказалась взять больше положенного, но я, пожалуй, не стану этого делать, — сказала Гарриэт, убирая своё богатство.
Профессор удивленно поднял бровь, а потом воскликнул:
— Мордред! Зачем я дал вам так много! Теперь вы возьмете и останетесь там на три месяца.
— Не стоит волноваться, что мне там делать так долго. Но раз уж мы тут вдвоем, давайте обсудим еще один вопрос.
— Вопрос для двоих? — промурлыкал профессор, — любопытно послушать!
— В общем, если вы решите изменить сюжет и вступить в брак с мисс Ингрэм, Адель следует отправить в пансион, а мне надо будет найти другое место.
— Гарриэт, вы головой ударились? — вскричал он, — что за нелепые предположения! Я все время помню, что это наша с вами история, а вы городите невесть что! Я понял! Вы собираетесь начать подыскивать себе место, будучи у тетки? Она составит вам протекцию?
— Я не в таких отношениях с Ридами, когда придет время — я просто помещу объявление в газету.
— Только посмейте! Жалею, что не дал вам на дорогу пару фунтов. Дайте-ка ваш кошелек обратно!
— Вот уж нет! Я вам дам — а вы всё заберете!
— Маленькая скряга! Я не сказал, что заберу всё!
— Нет, сэр, вам нельзя доверять.
— Гарриэт! Пообещайте мне, что вы выбросите всю эту чушь из головы и вернетесь!
— А это точно чушь?
— Абсолютно точно. Посмотрите на меня, Гарриэт — сказал профессор, подходя к девушке и обхватив её одной рукой за талию, пальцами второй приподняв лицо за подбородок. — Ну, зачем мне здесь оставаться?
— Вас не прельщает богатая жизнь с красавицей женой? — пролепетала девушка, старательно отводя глаза от лица профессора, который склонил свою голову к ней и возбуждающе шепнул ей прямо ухо, опаляя его горячим дыханием:
— В такой жизни не будет того, что мне жизненно необходимо…
И он нежно поцеловал девушку в шею, а потом продолжил шептать:
— Мне так не хватает моих котлов и книг.
Совсем не это ожидавшую услышать Гарриэт мгновенно выбросило из грёзы, в которую она отправилась от поцелуя.
— Отпустите меня, сэр, мне нужно идти собираться.
— А как же попрощаться?
— Давайте попрощаемся. Обычно люди просто говорят «До свидания» друг другу.
— Ну, так то обычные люди. А мы с вами и не люди, и не в обычной ситуации.
— Что вы хотите от меня, сэр?
— Вам не кажется, Гарриэт, что когда рядом никого нет мы могли бы говорить друг другу ты, и обращаться по именам? Или вы и в постели будете мне говорить: спасибо, сэр, это было неплохо?
— В постели? — переспросила Гарриэт удивленно.
— Помнишь, ты мне сказала, что мы поженимся, и у нас родится ребенок.
— Да помню, так в книге написано.
— Ты думаешь, мы его наколдуем что ли?
— Нет, но до этого еще далеко.
— Мы могли бы уже начать репетировать. Какая разница, тогда или сейчас мы начнем процесс подготовки.
— Нет, я сейчас никак не готова, — пробормотала Гарриэт и попыталась вырваться из объятий профессора.
— Гарри, ты, что боишься меня? Не боишься? Не меня? А кого? Никого? Тогда чего? Ты совсем ничего не знаешь об этом, да? Ну конечно, кому бы пришло в голову говорить об интимной стороне жизни с героиней войны. Тише, тише я не заставлю тебя ничего делать, я просто пошутил. Ты была такой удивленной. Мордред, ты даже в этих уродских платьях выглядишь соблазнительной.
— Что вы имеете в виду?
— Я пытаюсь сказать тебе, что ты мне нравишься, и что ты меня возбуждаешь. Я наверное не дождусь того дня, когда смогу снять с тебя все эти юбки и корсеты, чтобы ощутить под своими руками твое прекрасное тело.
— А откуда вы знаете, что у меня прекрасное тело?
— Подумай немного, кто обычно занимался твоими травмами и ранениями? А этот костюм квиддичного ловца — он же обтягивал тебя как вторая кожа. Я думаю не менее трети старшеклассников самоудовлетворялись, представляя тебя на метле.
Гарриэт покраснела, от смущения, а глаза заблестели от возбуждения, едва она представила, этот процесс, а откуда-то из груди вырвался стон, когда профессор неожиданно начал уже не целовать, а вылизывать её ухо, и местечко на шее за ним, которое оказалось очень восприимчивым к ласке.
— И такая чувственная, — добавил он, переходя к губам и глубокому, долгому поцелую.
Ноги Гарриэт отказались ей служить, и профессор вжал её в себя, жалея, что сквозь слои юбок девушка не сможет почувствовать его возбуждения.
— Вот теперь мы неплохо попрощались, да? — сказал он глядя на припухшие губы на лице Гарриэт и осоловевший взгляд прекрасных зеленых глаз.
— Да, неплохо, — машинально повторила девушка. — Мне… вам… тебе… нам… нам нужно идти. Идите первый, я следом.
— Нет, лучше ты первая, чтобы я точно знал, что ты дошла нормально до своей комнаты. Я бы тебя проводил, но, дракл дери, пуританские взгляды этого времени!
Раздался удар гонга, призывающий переодеваться к ужину, который полностью привел Гарриэт в чувство. Она взяла себя в руки, пригладила волосы, одернула платье и вышла в коридор, следуя в свою спальню, не сказав больше ни слова профессору. До отъезда они не видели друг друга.
Карета подъехала к Гейтсхеду в темное, туманное, промозглое утро. Хоть Гарриэт и никогда тут сама не бывала, но сразу почувствовала враждебность этого дома.
— Сначала пойдите в малую столовую, — сказала горничная Бесси. — Барышни сейчас там.
Минуту спустя девушка увидела перед собой двух девиц — одну сухопарую с суровым выражением лица, похожую на Минерву Макгонагалл в молодости. В ее облике было что-то аскетическое, подчеркиваемое простотой черного суконного платья с прямой юбкой, а также накрахмаленным полотняным воротничком, гладко зачесанными от висков волосами и четками из черного дерева с распятием, какие носят монахини. Это была одна из сестер, Элиза Рид. Вторая, которая Джорджиана, явилась в образе мадам Розмерты — была тоже полной и красивой барышней. Цвет ее платья тоже был черный, но оно отличалось пышным покроем и очень ей шло. Обе барышни поднялись навстречу Гарриэт и назвали её «мисс Эйр». Легкая презрительность в глазах, холодность в манере держаться, небрежность тона исчерпывающе выразили их мнение о гостье.
— Как себя чувствует миссис Рид? — спокойно спросила Гарриэт. — Не могли бы вы, подняться наверх и сказать ей, что я приехала? Я была бы чрезвычайно вам обязана.
Джорджиана чуть не подпрыгнула на стуле от такой дерзости, ее голубые глаза широко раскрылись и почти вылезли на лоб.
— Ей очень плохо. Не думаю, что вы увидите ее сегодня.
— Это ведь она изъявила настойчивое желание увидеться со мной, а не я — добавила Гарриэт. — И мне не хотелось бы медлить с исполнением ее желания дольше, чем это необходимо.
— Маменька не любит, чтобы ее беспокоили по вечерам, — заметила Элиза.
Поняв, что сестры и не подумают сходить к матери, Гарриэт спокойно сняла без приглашения шляпку и перчатки и сказала, что поищет Бесси и попросит узнать, захочет ли миссис Рид принять её сегодня или нет. Так она и сделала. Бесси быстро вернулась и сообщила, что хозяйка не спит.
— Я ей сказала, что вы здесь. Пойдемте, посмотрим, узнает ли она вас. В большой спальне на кровати с темно-желтым пологом на взбитых подушках лежала миссис Рид в точности напоминающая Петунию Дурсль, только располневшую и больную. Она посмотрела на посетительницу и спросила.
— Это Джейн Эйр?
— Да, тетя Рид. Как вы себя чувствуете? Гарриэт потом принесла стул к изголовью кровати, села и нагнулась над подушкой.
— Вы послали за мной, — сказала она, — и я здесь.
— Да, конечно! Ты видела моих дочерей?
— Да. — Можешь сказать им; что я желаю, чтобы ты осталась, пока я не поговорю с тобой о том, что меня тяготит. Сейчас уже поздно… Тетя беспокойно заворочалась, попыталась повыше натянуть одеяло, но помешал локоть Гарриэт, прижатый к его уголку. Ее тут же охватило раздражение.
— Сядь прямо! — сказала она. — Не досаждай мне! Отпусти одеяло… ты Джейн Эйр?
— Я Джейн Эйр. — Никто не поверит, сколько хлопот было у меня с этой девчонкой. Такая навязанная мне обуза — и как она сердила меня ежедневно, ежечасно своим непонятным характером. Как-то она кричала на меня, будто сумасшедшая, будто исчадие ада. Я была рада избавиться от нее. Я так хотела, чтобы она умерла!
— Странное желание, миссис Рид. За что вы ее так ненавидели?
— Я всегда не терпела ее мать, потому что она была единственной сестрой моего мужа, и он ее очень любил — противился тому, чтобы родные отреклись от нее, когда она сделала такой мезальянс, а когда пришло известие о ее смерти, он плакал точно слабоумный. Потом привез девчонку в дом, хотя я умоляла отдать ее кормилице и только платить за нее. Я возненавидела ее, едва увидела — такой хнычущий писклявый заморыш! Она орала в колыбели всю ночь напролет. Рид ее жалел, заботился… Во время своей последней болезни он то и дело требовал, чтобы ее принесли к нему, и всего за час до смерти связал меня клятвой заботиться о ней.
Больная все больше и больше возбуждалась.
— Думаю, мне лучше уйти, — сказала Гарриэт Бесси, стоявшей по другую сторону кровати.
— Пожалуй. К ночи так часто бывает, но утром она поспокойнее.
Прошло более десяти дней, прежде чем девушке удалось еще раз поговорить с миссис Рид. Она либо бредила, либо впадала в забытье, и доктор запретил ее волновать. Гарриэт получив свободное время, ходила пешком в близлежащий городок, отстоящий от Гейтсхеда всего на пару миль. Там она заказала себе пару платьев на каждый день, не таких унылых, как ей достались от Джейн. Одно изумрудно зеленое, с черной кружевной отделкой, а второе кремовое с рисунком из зеленых веточек, милыми с оборками. Оба они удивительно шли к её глазам. Еще были куплены нарядная шляпка-капор с атласными лентами. Несколько пар перчаток. И даже золотые серьги с крохотными жемчужинками. Помня о предстоящих скитаниях, Гарриэт приобрела удобные и элегантные ботинки и теплый плащ. Зайдя в лавку, где продавали все для дам, девушка приобрела духи с запахом лаванды, несколько красивых заколок для волос и набор шпилек с блестящими бусинками на концах. Больше она не будет выглядеть как нищенка, случайно зашедшая в господский дом! Таким образом, за эти дни в комнате у нее скопилась целая куча покупок, а денег она не истратила и половины. Вот насколько отличалась себестоимость фунта в начале девятнадцатого и в конце двадцатого веков.
Десятый день пребывания Гарриэт в Гейтсхеде выдался ветреным и дождливым. Идти в город было бы совсем неприятно. Девушка поднялась узнать о состоянии умирающей, которая лежала там почти без присмотра. Даже слуги только делали вид, будто ухаживают за ней, а нанятая сиделка, за которой никто не следил, ускользала из комнаты при каждом удобном случае. С кровати донесся слабый голос:
— Кто тут?
— Это я, тетя Рид, Джейн Эйр.
— Я знаю, я очень больна, — сказала она затем. — Я пыталась повернуться на другой бок и не могла пошевельнуть ни рукой, ни ногой. И мне надо облегчить душу перед смертью. Я дважды поступила с тобой нехорошо, о чем сейчас сожалею. Во-первых, нарушила обещание, которое дала мужу, вырастить тебя, как собственного ребенка. А во-вторых… … Подойди к туалетному столику, открой шкатулку и достань письмо, которое в ней лежит.
Гарриэт сделала все, как она велела.
— Прочти письмо, — сказала она.
«Милостивая государыня, не будете ли вы столь любезны, прислать мне адрес моей племянницы Джейн Эйр и сообщить, как она. Я намереваюсь в ближайшее время выписать ее ко мне на Мадейру. Провидение благословило мои труды преуспеянием и достатком, а так как я не женат и бездетен, то хотел бы удочерить ее, пока жив, и оставить ей после моей смерти все, что смогу оставить. Примите, милостивая государыня, уверения и т. д. и т. п. Джон Эйр, Мадейра».
Послано письмо было три года назад.
— Почему я ничего об этом не знала? — спросила Гарриэт.
— Потому что я питала к тебе слишком сильную и неколебимую неприязнь и не желала способствовать твоему благополучию. Не могла забыть ярость, с какой ты однажды набросилась на меня, тон, каким ты объявила, что ненавидишь меня больше всех на свете. Я не могла этого забыть и отомстила: я ему написала, что очень сожалею, но Джейн Эйр умерла, скончалась от тифозной горячки в Ловуде. А теперь поступай как хочешь. Но я все равно ненавижу тебя.
«Бедная страдающая женщина! Интересно, а если бы тетя Петуния бы вот так же умирала, она бы тоже ненавидела меня до последней минуты?» — подумала Гарриэт и сказала, обращаясь, толи к литературной миссис Рид, то ли к реальной Петунье Дурсль:
— Ненавидьте меня, если вам угодно, — сказала Гарриэт, — а я вас прощаю по доброй воле и от всего сердца. Обретите покой!
Миссис Рид умерла на следующий день. И Гарриэт, задержавшись еще на три дня до похорон, после их окончания собиралась вернуться в Торнфилд. Джорджиана умоляла меня остаться, пока она не отправится в Лондон, куда, наконец, ее пригласил дядя, мистер Гибсон, который приехал, чтобы распорядиться погребением сестры и привести в порядок семейные дела. Джорджиана твердила, что боится остаться наедине с Элизой, а Элиза, в свою очередь, попросила её задержаться, принимать посетителей и отвечать на письма соболезнования. Гарриэт раздумывала над этими просьбами лежа в кровати, склоняясь к тому, чтобы согласиться, но тут сквозь оконное стекло в комнату влетел патронус в виде лани и произнес голосом профессора: «Гарриэт, если вы завра же не отправитесь обратно домой, через три дня я сам буду в Гейтсхеде, чтобы забрать вас оттуда. И пришлите уже мне сообщение, живы ли вы, и все ли с вами в порядке!» Вопрос с возвращением решился сам собой. Наколдованный патронус Гарриэт отчего-то оказался не оленем, а вороном. Девушка очень удивилась, но все равно отправила Снейпу сообщение, что с ней все хорошо и что она завтра или послезавтра отправится в Торнфилд.
Утром, она объявила, что получила письмо от своего патрона и, увы, не сможет задержаться в Гейтсхеде. Сестры были недовольны, но поделать ничего не могли. Обратная поездка показалась девушке невыносимо скучной: пятьдесят миль в первый день, ночь в гостинице, пятьдесят миль на следующий день. Первые двенадцать часов она вспоминала миссис Рид на смертном одре и день похорон — гроб, катафалк, черную вереницу провожавших ее в последний путь, зияющий склеп, тишину в церкви, заупокойную службу. А последующее время она посвятила раздумьям о будущем. Гарриэт возвращалась в Торнфилд. Скоро жизнь её изменится. Профессор должен будет сделать ей предложение, потом произойдет несостоявшаяся свадьба и её побег. Как там все дальше сложится? Найдет ли она дом своих кузин и кузена?
Гарриэт не известила никого о точной дате приезда, так как не хотела, чтобы в Милкоте её ждала коляска. Она собиралась пройтись пешком. И, поручив свой багаж услугам возчика из гостиницы «Георг», около шести часов вечера пошла в Торнфилд по старой дороге, которая вилась среди лугов. Запад одевало теплое зарево, не охлаждаемое сырым туманом. Большая часть дороги осталась позади, и девушку неожиданно охватила радость — такая радость, что она даже остановилась на минутку от удивления. Все внутри её шептало: «Поторопись! Поторопись! Он там, ты так скучала!» Впереди еще два луга, а потом, перейдя через новую дорогу, девушка оказалась у ворот. Вот узкий перелаз с каменными ступеньками и… она видит профессора: он сидит там с блокнотом и карандашом в руках и что-то пишет. Гарриэт не предполагала, что только от одного его вида она потеряет власть над собой и вся её сущность затрепещет, и что она лишится голоса и способности двигаться лишь от одного его присутствия. «Надо быстро пойти назад, как только я сумею сделать хоть шаг. Не к чему вести себя как последняя дурочка. Я знаю другую дорогу к дому… Что толку, знай я их хоть двадцать, — он увидел меня!»
— Э-эй! — восклицает он и кладет книгу и карандаш. — Вот и ты! Иди-ка сюда! Конечно, нужно было идти из Милкота пешком? Нельзя, как все нормальные люди послать за экипажем. Где, о Мордред, ты пропадала столько времени вместо того, чтобы вернуться домой побыстрее?
— Я провела его у моей тети, сэр. Она скончалась.
— Покинула меня больше чем на две недели, и совсем забыла? Я снова сэр?
Последние слова Снейпа растрогали Гарриэт. Никого еще в её жизни не волновало, забыла она его или нет. И он назвал Торнфилд её домом!
— Проходи, Гарриэт, — сказал он, вставая и давая ей дорогу. — Иди домой, и дай отдых своим усталым ножкам у теплого очага.
Гарриэт молча перебралась через перелаз, а Снейп снова уселся на него. Девушка неожиданно обернулась и, положив руку на его плечо, сказала:
— Благодарю вас, профессор, за вашу доброту. Я очень рада вернуться к вам, и мой дом — там, где вы. Мой единственный дом.
После чего она на максимальной скорости, которую позволяли её юбки, припустила прочь, оставив слегка растерявшегося от таких слов Снейпа смотреть ей вслед.